Я прочел: «Залевк! Две руки готовы трудиться без устали, дабы ты ни в чем не чувствовал стеснения оттого, что лишился одной. Дом, который ты видишь, со всем находящимся в нем добром принадлежит тебе, и каждый год ты будешь получать столько, сколько нужно для того, чтобы войти в круг самых богатых людей в твоей стране. Прости того, кто несчастнее тебя». Я уже догадывался, кто написал это письмо, но решил уточнить у купца, который сказал мне, что человек, который приходил к нему, был, судя по всему, из франков и одет он был в красный плащ. Этого мне было довольно, и я вынужден был признать, что у моего незнакомца еще сохранились остатки благородства. В моем новом доме все было устроено наилучшим образом, а кроме того, мне еще досталась и лавка с чудесными товарами, каких у меня никогда не водилось. С тех пор прошло уж десять лет. Я продолжал разъезжать по свету по торговым делам, скорее по привычке, чем по необходимости, но в той стране, где меня постигло несчастье, я больше никогда не бывал. Каждый год я получаю с той поры по тысяче золотых, и я, конечно, радуюсь тому, что тот несчастный оказался человеком благородным, но я также знаю, что никакими сокровищами ему не искупить душевной муки, которая будет терзать меня до конца дней моих, ибо картина страшного убийства несчастной Бьянки навеки запечатлелась в моей памяти.

Залевк, греческий купец, закончил свой рассказ. С большим сочувствием слушали все его историю, особенно взволновала она чужеземца, судя по тому, как он время от времени тяжело вздыхал, а в какой-то момент, так показалось, во всяком случае, Мулею, на глазах у него навернулись слезы. Долго еще купцы обсуждали услышанное.

– И вы не испытываете ненависти к этому незнакомцу, из-за подлости которого лишились благороднейшей части тела и чуть даже не расстались с жизнью? – спросил чужеземец.

– Бывали, конечно, прежде минуты, когда я в сердце своем хулил его перед Богом за то, что он причинил мне такое горе и отравил всю жизнь, – ответил грек, – но я обрел утешение в вере отцов, по заветам которой и врагов своих надлежит любить. К тому же участь его незавидна – он ведь несчастнее меня.

– Вы благородный человек! – воскликнул чужеземец и, растроганный, пожал Залевку руку.

Тут появился начальник стражи и прервал их беседу. С озабоченным лицом вошел он в шатер и сказал, что надо быть начеку, потому что на этом участке пути нередко совершаются нападения на караваны, и добавил, что его дозорные вроде бы заметили вдалеке отряд всадников.

Услышав это известие, купцы немало встревожились, и только Селим, чужеземец, удивился охватившему всех беспокойству, заметив, что нет никаких причин для волнений при такой хорошей охране, которая уж как-нибудь справится с горсткой арабов-разбойников.

– Все это так, мой господин, – ответил на это начальник стражи, – и если бы речь шла только о простых бандитах, орудующих в здешних местах, то можно было бы не беспокоиться, но с некоторых пор тут объявился грозный Орбазан, а это уже не шутки, и нужно быть настороже.

Чужеземец поинтересовался, кто такой этот Орбазан, и Ахмет, старый купец, ответил ему:

– В народе рассказывают всякое об этом загадочном человеке. Кто-то считает его существом сверхъестественным, наделенным волшебной силой, ибо он в одиночку может уложить пять-шесть человек, как уже не раз бывало; другие думают, что он из франков – отчаянный смельчак, которого несчастливая судьба забросила в эти края, но, как бы то ни было, ясно одно – он гнусный душегуб и грабитель.

– Вы не вправе так говорить, – возразил на это Лезах, один из купцов. – Даже если он и разбойник, он все равно человек благородный, и доказательство тому то, как он обошелся с моим братом, о чем я готов вам рассказать. Он держит в строгом подчинении своих соплеменников, и до тех пор, пока они кочуют тут по пустыне, никакое другое племя не рискует сюда соваться. При этом он не занимается грубым разбоем, как другие, а только взимает с караванов дань, и кто добровольно соглашается платить, тот может беспрепятственно продолжать свой путь, ничего не боясь, ибо здесь, в пустыне, распоряжается всем один только Орбазан.

Так беседовали путешественники, сидя в шатре, а в это время среди стражников, охранявших лагерь, поднялась тревога. На некотором отдалении от стоянки, приблизительно в получасе пути, показался значительный отряд вооруженных всадников, который, похоже, двигался прямо сюда. Вот почему один из караульных поспешил в шатер и сообщил, что надо быть готовым к нападению. Купцы принялись обсуждать, как им быть – то ли выдвинуться навстречу противнику, то ли остаться на месте в ожидании атаки. Ахмет и двое пожилых купцов склонялись к последнему, горячий Мулей и Залевк настаивали на первом и обратились к чужеземцу с просьбой поддержать их. Тот же невозмутимо вытащил из-за пояса синий платок с красными звездами, привязал его к копью и велел рабу водрузить самодельный флаг на шатер; он ручается головой, сказал чужеземец, что всадники, когда увидят этот флаг, спокойно проедут мимо и никого не тронут. Мулей не верил в успех этой затеи, но раб все же установил копье на верхушке шатра. Между тем все находившиеся в лагере успели вооружиться и теперь в напряженном ожидании смотрели на приближающийся отряд. Но тут вдруг всадники, заметив, вероятно, выставленный знак, совершенно неожиданно изменили направление и, обогнув лагерь, поскакали в другую сторону.

Путешественники остолбенели от удивления и только переводили взгляд с удаляющихся всадников на гостя и обратно. Гость же стоял невозмутимо возле шатра, будто ничего особенного не произошло, и смотрел вдаль. Наконец Мулей прервал общее молчание.

– Кто ты, могущественный чужеземец, по одному знаку которого отступают дикие кочевники пустыни? – воскликнул он.

– Вы переоцениваете мое могущество, – ответил Селим Барух. – Я захватил этот платок, когда бежал из плена; что означает сей знак, я и сам не знаю, знаю только, что он надежно охраняет всякого, кто путешествует с ним.

Купцы возблагодарили гостя, назвав его настоящим спасителем. Отряд всадников и в самом деле был по численности столь велик, что караван едва ли сумел бы отбиться.

С легким сердцем все отправились отдыхать, а когда солнце склонилось к горизонту и легкий вечерний ветерок подул над песчаной равниной, караван снялся с места и продолжил свой путь.

На другое утро они снова разбили лагерь, расположившись в том месте, откуда оставался всего лишь день ходу до края. Когда же все по обыкновению собрались в большом шатре, купец Лезах первым взял слово:

– Вчера я сказал вам, что страшный Орбазан – человек благородный. Позвольте же мне сегодня рассказать вам в подтверждение этому историю о судьбе моего брата. Отец мой был кади в Акаре. И было у него трое детей. Я – самый старший, мои брат и сестра были намного младше. Когда мне исполнилось двадцать, меня призвал к себе один из братьев моего отца. Он объявил меня наследником всего своего имущества при условии, что я до самой его смерти останусь при нем. Однако ему суждено было прожить еще много лет, так что я смог вернуться на родину только два года назад и ничего не знал о том, какая ужасная участь постигла тем временем мою семью и как по милости Аллаха все разрешилось счастливым образом.

Спасение Фатимы

Мой брат Мустафа был всего на два года старше моей сестры Фатимы. Они горячо любили друг друга и вместе старались сделать все возможное, чтобы облегчить нашему немощному отцу бремя его лет. В день шестнадцатилетия Фатимы брат устроил ей праздник. Он велел созвать всех ее подруг, накрыл в отцовском саду богатый стол с изысканнейшими яствами, а вечером пригласил их на морскую прогулку, для чего заранее нанял лодку и по-праздничному украсил ее. Фатима и ее подруги с радостью согласились, ибо вечер выдался чудесный, а с моря в такой час открывался прекрасный вид на город. Девушкам так понравилось кататься на лодке, что они уговорили моего брата выйти подальше в море. Мустафа согласился на это скрепя сердце – ему не хотелось удаляться от берега, потому что несколько дней назад в здешних водах были замечены корсары. Недалеко от города девушки приметили скалистый мыс, уходивший в море, и захотели добраться до него, чтобы оттуда посмотреть, как солнце будет погружаться в воду. Когда они обогнули мыс, то увидели совсем рядом другую лодку, в которой сидели вооруженные люди. Предчувствуя недоброе, брат приказал гребцам тут же повернуть обратно и грести к берегу. И действительно, предчувствие не обмануло его, ибо другая лодка пустилась за ними вдогонку и благодаря тому, что на ней было больше гребцов, скоро уже обогнала их, а затем встала так, чтобы преградить собой путь к берегу. Когда девушки осознали, какая опасность им грозит, они вскочили со своих мест и принялись кричать и плакать. Напрасно Мустафа пытался успокоить их, напрасно уговаривал не устраивать переполоха, ибо от этого лодка того и гляди перевернется. Его никто не слушал, и дело кончилось тем, что, когда нападавшие подошли совсем близко, девушки от страха все сгрудились на корме и лодка все-таки перевернулась. Между тем появление чужого судна не прошло незамеченным для тех, кто наблюдал за морем с берега ввиду ходивших тревожных слухов об объявившихся тут корсарах, вот почему, заметив подозрительные маневры чужаков, несколько лодок немедленно вышли на помощь нашей. Они подоспели в последнюю минуту, чтобы выудить из воды утопающих. В сумятице неприятельская лодка сумела ускользнуть, а на наших двух лодках, принявших на борт пострадавших, все еще царила неразбериха, ибо было неясно, всех ли удалось спасти. Только когда обе лодки сошлись, выяснилось, что все на месте – все, кроме моей сестры и одной из ее подруг! Кроме того, обнаружилось, что среди пассажиров одной из лодок затесался какой-то чужак. Мустафа как следует пригрозил ему, и тот сознался, что он из команды неприятельского корабля, который стоит на якоре в двух милях отсюда на восток, и что его товарищи, спасаясь бегством, бросили его, пока он помогал вылавливать девушек из воды; он также подтвердил, что видел собственными глазами, как двух девушек нападавшие забрали с собой.

Горе моего старика-отца не знало пределов, но и Мустафа был совершенно убит – мало того что он потерял свою горячо любимую сестру и винил себя за постигшее ее несчастье, он лишился еще и другого дорогого ему человека – ведь подруга Фатимы, разделившая с ней ее горькую участь, была назначена ему в жены, и только наш отец еще ничего не знал о том. Мустафа боялся открыться ему, ибо ее родители, давшие свое согласие на этот брак, были люди бедные и к тому же низкого происхождения. Отец же мой отличался строгостью. Оправившись через некоторое время от скорбных переживаний, он призвал к себе Мустафу и сказал:

– Из-за твоей глупости я лишился на старости лет последнего утешения и радости моих очей. Ступай прочь с глаз моих на веки вечные! Проклинаю тебя и все твое потомство! Только когда вернешь Фатиму, отцовское проклятие будет снято с тебя!

Такого поворота мой бедный брат, конечно, не ожидал, он и сам уже твердо решил отправиться на поиски сестры и ее подруги и только думал просить у отца благословения, но вместо благословения получил проклятие, и с этим бременем ему предстояло отправиться в путь. Но если еще недавно он был совершенно раздавлен горем, то теперь, перед лицом всех этих несчастий, незаслуженно выпавших на его долю, он воспрял духом и был готов принять любые испытания.

Он пошел к пленному пирату, чтобы выспросить у него, куда следовал корабль, и узнал, что разбойники промышляют торговлей невольниками, которых они обычно привозят в Балсору, известную своим большим невольничьим рынком.

Когда Мустафа вернулся домой, чтобы собраться в путь, отец, похоже, уже остыл от гнева, ибо он передал Мустафе кошель золотых, чтобы тот в дороге не испытывал нужды. Мустафа же простился, обливаясь слезами, с родителями Зораиды – так звали его возлюбленную невесту – и отправился в Балсору.