Вскоре после начала войны и "Севастопольской побудки^[42]" Крым и Севастополь объявили прифронтовой полосой. Нужно сказать, чувствуется это далеко не везде и почти всегда контрастно. Есть улицы аристократические, где из всех примет войны можно встретить разве что раненого офицера с кипенно белой повязкой на голове, с тросточкой или с рукой на перевязи.

Матросы если и встречаются, то за редким исключением это вестовые и денщики, неизменно подтянутые, в меру бравые и наученные сливаться с пейзажем, не оскорбляя своим видом взоров трепетных барышень. Попадаются здесь дворники, прислуга, приказчики в магазинах и весь тот люд, для которого сырые полуподвалы, дворницкие и комнатки для прислуги являются естественной средой обитания.

Отлаженная экосистема, в которой у каждого своё место, и если кому-то суждено обитать на верхних ярусах леса, а другому копошиться в гнилой листве, то не стоит злиться на Судьбу или Бога, а нужно безропотно принять естественный порядок вещей. Так устроено Богом! Ну или Адамом Смитом^[43] и Дарвином, кому что ближе.

С началом войны в Севастополь начала стекаться вся та публика, что ранее предпочитала проводить время в Ницце, Биаррице, Баден-Бадене и тому подобных курортных местах, желательно подальше от Богом спасаемого Отечества. В большинстве, по крайней мере в своём кругу, это милые, приятные и воспитанные люди.

Всего-то, что источники дохода у них в Российской Империи, а жить и тратить средства они предпочитают в Европе! Мелочи, право слово… Да и кому какая разница?! Что вы заглядываете в чужие карманы?!

После начала войны эти милые и приятные люди прониклись вынужденным или (значительно реже) искренним патриотизмом и поступили на службу. Редко на военную, чаще – в какие-нибудь военизированные организации, мундиры которых очень похожи на настоящие, но не требуют от их носителей отправки на фронт.

Другие милые и приятные люди решили обойтись без мундиров, но и они прониклись духом патриотизма и вступили в комитеты, по принципу "Чем больше, тем лучше". После этого они принялись заседать, совещаться и всячески помогать фронту, преимущественно в ресторанах и на светских приёмах. Всё очень мило, благородно и часто – искренне.

Прифронтовой Севастополь, в котором единственным фронтовым происшествием была та злосчастная побудка да редкие дымы вражеских судов где-то далеко на горизонте, многим показался вполне интересной альтернативой. Город нельзя назвать в полной мере курортным, но всё ж таки есть здесь комфортабельные гостиницы, оборудованные купальни и вполне курортный сервис.

А ко всему, это ещё и патриотично! Вроде как не просто отдыхают люди, а работают в прифронтовой полосе! Герои практически, устраивающие приёмы и заседающие в ресторанах, невзирая на опасность.

Ранее от тяжких трудов они отдыхали преимущественно в Европе, а ныне сделать это проблематично. Даже если окольными путями приехать в Ниццу, французы (неблагодарные!) не поймут этого. Они почему-то считают, что если мужчина призывного возраста не на фронте, и если у него нет на это весомых причин, то он трус, подлец и уклонист.

У них, у французов, действительно воюет цвет нации^[44], отстаивая свои права и свободы, в том числе права на Эльзас, Лотарингию и послевоенное устройство мира с господством Прекрасной Франции в нём. Ну и своё, личное место в этом мире. По крайней мере, это следует из статей во французской прессе, и из рассуждений наших деятелей о событиях в Европе.

У британцев тоже всё понятно, они воюют за привычный порядок вещей, за Империю и за Колонии, выгода от которых очевидная всякому, кто даст себе труд подумать. Патриотизм не наигранный, подкреплённый вполне конкретными выгодами, понятными даже условному Джону из лондонских трущоб.

В Российской Империи, воюют всё больше представители низших сословий, которые плохо понимают, что такое "Союзнический долг", "Экономические интересы страны", и за что, собственно воюют лично они. Поэтому в пропаганде идёт упор на шельмование Кайзера, Проливы (после захвата которых всё преобразится как по волшебству) и почему-то на православие.

Дескать, страдают в Галиции православные Русины, братушки-сербы на Балканах и прочие братья-славяне, ай-люли! Спят и видят себя подданными Русского Царя!

Высокие эмпиреи и отвлечённые умствования плохо понятны селянам и городской бедноте, которые и составляют большую часть Армии и Флота Императорской России. Чуть лучше проскакивают идеи панславизма и Вселенского православия под сенью Русского Царя, но и эти сомнительные ингредиенты пропагандистского корма глотаются чем дальше, тем хуже.

С некоторым скрипом работает только простое и понятное всякому нормальному человеку – "Германцы первые напали!" Только это, пожалуй, и удерживает значительную часть мобилизованных от повального дезертирства.

Ну и пожалуй – привычка повиноваться любой власти, покорная и нерассуждающая, вбитая с детства отцовскими розгами и кулаками исправников. И страх перед всякой неизвестностью, перед любыми изменениями. А вдруг ещё хуже будет?!

В целом же, насколько я могу судить, настроения в массе далеко не ура-патриотичные и шапкозакидательские. Да, германец первым напал… Да, присяга… Но дома у большинства жёны, дети и родители, а помощи от государства никакой, не считая бумажной. Но…

… большинство всё же верно присяге и искренне считает, что с окончанием войны всё чудесным образом само собой образуется, и всё будет как прежде, только сильно лучше.

Но и тех, кто говорит о мире, возмущённые граждане уже не тащат в полицию как германских шпионов и не вколачивают патриотизм кулаками прямо на месте. А ведь и такое бывало в первые месяцы войны…

Сейчас же – баста, наелись! Пораженческие настроения редки, но и воевать до победного конца хотят всё больше те, кому отправка на передовую не грозит ни при каких обстоятельствах.

Севастополь матросский составляет полный контраст с тем восхитительным городом, напоённым морским воздухом, чьи широкие улицы и проспекты полны красоты, благополучия и солнечного света. Не блестящий офицер в парадном мундире, а замордованный службой матрос-первогодка в робе третьего срока службы, света белого не видящий и вымуштрованный до полной потери человеческого достоинства.

С началом войны в Черноморском Флоте насчитывалось пятнадцать с половиной тысяч нижних чинов, а после мобилизации их количество увеличилось до сорока тысяч человек. При этом флот пополнялся не за счёт новобранцев, а преимущественно из запасников, недовольных таким положением вещей.

Среди них много участников революционных событий 1905–1907 гг. Мало по-настоящему активных, но достаточно тех, кто каким-то боком участвовал, митинговал и как-то выражал своё мнение, отстаивая его в споре с товарищами.

А в городе, как и по всему Черноморскому Флоту, в связи с войной, усилен полицейский режим, и из матросиков при всяком недовольстве норовят вынуть душу. Чаще всего не "за что", а "потому что". Превентивно. Взгляд дерзкий, в церкви бывает редко, видели за чтением ненадлежащей прессы или (о ужас!) высказывался о положении дел недостаточно патриотично.

Также, в связи с войной, были приняты меры к выселению из города "неблагонадёжных" рабочих. Вина их в большинстве своём заключалась в том, что они пытались как-то самоорганизовываться, отстаивая свои интересы перед начальством. А уж если каким-то боком они были причастны к профсоюзам, то никакого снисхождения к мятежникам ждать не приходилось!

Это тоже Севастополь, но как бы изнанка "настоящего". Город матросских бараков и солдатских казарм, неустроенных улочек в самых неудобных местах. Всего того живописного быта, который очаровательно интересен на фотокарточках и рисунках, но решительно непригляден при соприкосновении с такой выпуклой, пахучей и неудобной реальностью.

Посетить "этническую деревню" с хорошим экскурсоводом, полюбоваться на аборигенов в естественной среде обитания будет интересно, а потом – домой, домой! К тёплому клозету со смывом, к электричеству, к экипажам на пневматических шинах, горничным и тем милым, приятным в своём кругу людям, которые постоянно трудятся ради Победы, изнашивая себя на заседания в ресторанах и на приёмах.

Нет, прекраснодушные люди не лукавят! Они, в большинстве своём, искренне хотят низшим классам добра, но как-то так, чтобы не поступаться ни в малейшей степени ни своими классовыми привилегиями, ни имущественными. Тот самый случай, когда кнопка "сделать хорошо" не воспринимается как анекдот, идеи такого рода обсуждаются всерьёз!

А пока солидные взаимно уважаемые люди заседают, совещаются и изобретают кнопку счастья, население Севастополя живёт своей жизнью. Ворчит, но терпит, затягивает потуже пояса и изыскивает возможность выжить, пока экономика, набирая скорость, стремительно летит под откос.

С началом войны цены на продовольствие выросли по всей Российской Империи, но где-то на десять-тридцать процентов, а где-то – в разы! В Севастополе экономическая ситуация одна из худших в стране, и цены только на хлеб к лету пятнадцатого года выросли в три раза^[45], на мясо – в четыре с половиной, а на картофель – в десять!

Ничего удивительного в этом нет, Черноморский Флот "распух" с пятнадцати до сорока тысяч человек только нижними чинами, и добрая половина их в Севастополе. Все, что характерно, привыкли кушать.

А у поставщиков – дополнительная калькуляция – за поставку груза в прифронтовой город и сопряжённые с этим трудности.

А командование Черноморского Флота – платит, и вовлечено в эту схему масса народа, от командующего Эбергарда Андрея Августовича "Двужильного старика, высокообразованного моряка с благородной душой и рыцарским сердцем", до последнего баталёра^[46]. Не обязательно даже имея с этого какой-то профит, а просто закрывая глаза на происходящее… по примеру Самодержца^[47].

Дровишек в этот костерок добавляют "курортники", те самые солидные уважаемые люди, выбравшие Севастополь в качестве эрзаца Баден-Бадену. Одни, привыкнув к завышенным ценами на европейских курортах, бездумно платят, взвинчивая тем самым цены. Другие – по привычке ли, или по желанию компенсировать свои расходы, с увлечением вливаются в поток дельцов, зарабатывающих на поставках продовольствия.

Обычные же горожане…

… терпят.

А куда им деваться? Всё-таки база Черноморского Флота, прифронтовая полоса с усиленными полицейскими мерами и облегчённым судопроизводством! Только и остаётся, что терпеть и роптать… пока негромко.

Базарная площадь в Артбухте, это ни разу не Сухаревка, но своя толика интересностей здесь наличествует в немалых объёмах. В первую очередь это Народный дом, состоящий в ведении Севастопольского особого комитета попечительства о народной трезвости. Помещается в нём (в порядке важности для народа) столовая, чайная, театр, читальня и юридическое бюро.

Сам рынок благоустроен прекрасно, имея основной каменный корпус, замощённую камнем площадь с ливневыми водостоками, ряды лавок для торговли птицей, рыбой и прочей продукцией, и даже птицебойня с мусоросжигательной (!) печью. Дно водосточной канавы выложено камнем, а через неё, для удобства жителей, проложено аж пять мостов.

Словом, это тот случай, когда радению городских властей можно только поаплодировать!

В нормальных условиях, базара в Артбухте с лихвой хватает на город с населением в девяносто тысяч человек. Не считая, разумеется, небольших базарчиков "по месту жительства", раскиданных в полутора десятках мест по всему Севастополю. Где-то торгуют исключительно дарами садов и огородов, где-то – свежайшей, только что выловленной рыбой, а где-то приютились небольшие барахолки, где с рук можно купить всякую всячину. Так, по крайней мере, было до войны.

Сейчас, с наплывом "курортников" и военных моряков, с взвинченными в несколько раз ценами, базарчиков разного рода по городу многие десятки. Торговать, кажется, пытается весь город!