«Наступает свет на тьму…»

Наступает свет на тьму
Света луч скользнул в тюрьму
Антон Филиппович убийца
сидит сгорбленный на кровати

Ботинков старые тела
Двух длинных ног холода
Антон Филиппович ещё
один последний день прожил

Равнина

Краски любимые
Краски бедные нежные
Равнина любимая серая
тускло-зелёная

Радость горчайшая
в сыне гуляющем
кто он – не знающем

По что тут ходить?
Тут ходить не по что
Лишь для сердца ходить
для плача невольного

«В саду они встречались по…»

В саду они встречались по —
ка лето шло своим путём
И много раз под виноградом
он грудь её гладил руками

Но дальше лето кончилось
И море внизу загудело сильней
Он уехал в дождь далеко
Она осталась служанкой служить

Встретились только через десять лет
и стояли мешкая
Ах какой дождь и после него зелёный свет
Сколько до смерти дней

Конструкция

Стоит стол марки четырёх военнослужащих бывших слепых
что продают его и хотят энную сумму. иха компания
Где же вы делали? Адрес сарая дают и там они делали
Что им темно им всё равно /в военном ещё одетые/

Ладно что стол из ореха. красный ореховый
Выше же стул он из ореха. красный ореховый
ими поставлен и так стоит как поставлен военными ныне слепцами

Выше ещё один взобрался из них и сидит слепой пятый
Молча сидит и молчит даже если его окликают
так оно всё обстоит.
стол.
на нём стул
А на стуле слепой молчаливый.

«Спокойно еду поездом мерным в время иное…»

Спокойно еду поездом мерным в время иное
Спокойно вижу лежит на песке речном какой-то
И обращаясь к нему за дорогой вдруг узнаю я
Что это я сам – вольное солнце давно обнявший

Вокруг разместились пески и речка толпится
Нет ничего чтоб смутило лежащего чем-то
Длинные волосы и лицо птицы красивой
Я не покидаю говорит этого места

Десять лет он лежит уже так под солнцем
Не буду мешать ему – пусть он лежит навечно

«Как шумит узловатое море…»

Как шумит узловатое море
Как застелена криво скатерть
И закуски на ней посохли
в ожидании нас на ужин

Он всего вам всего приготовил
Он и каперсов вам и сыру
И такого хорошего мяса
И вина… а вас нет и нет

Он сидит… и спиною в стул давит
Этим он напряжение гонит
И один он бокал наливает
то и дело себе… пьёт быстро

Так он ждал так оделся блестяще
Хоть и каждый день ходит блестяще
Воротник его плещет в лицо ему
и красивым его объявляет

И ходил уже он дожидаясь
И сидел уже он… вновь бегал
На дорогу ведущую к морю
брал глаза он под козырёк

Но как будто кто-то по лестнице
Подымается… скрип ступенек
Весь натянут… открылись двери
Входит старый приятель Фрол
У него тут глаза помутились…

«В ответ глазам твоим…»

В ответ глазам твоим
На вопрос глаз твоих
я сказал: «А-а-а»

В ответ мне всему
Ты сказала губами: «Бэ-э-э»
извернулась всем телом влево
и
протянула мне солёную кильку
левою длинной рукой
приоткрыв приветливо рот

«Солнечный день. Беломрамор…»

Солнечный день. Беломрамор
Скованные мягкие волны
Круглые горные породы
Всё время выходят из волн

Солнечный день. Беломрамор
Кости коленей… Кости коленей…
Кости локтей… Кости лба…
Всё нагревает солнце…

«Родился и рос Бенедиктов…»

Родился и рос Бенедиктов
Волен он был в поступках
Мог что хотел делать
Но ничего не делал

Лишь только он спал в постели
И щёлкал на чёрных счета́х
Умер затем Бенедиктов
Детей больших он оставил

«О Вы кто некогда бывал…»

О Вы кто некогда бывал
И также ехал в поездах!

О Коркиной Литовцеве и Брянской
Которые проехали давно
По этой по железной по дороге
Я знал и вспоминал о них!

О Норкине который без вести пропал
Поехав этим поездом по этой ветке
Год одна тыща девятьсот десятый
Я тоже знал он в синем сюртуке был
И в сетках чемоданы цвета синь

Я также вспоминал в поля глядя́
На пыльную траву мелькающую
Что тут когда-то ехала Безумцева
Как будто она тоже отдыхающая

А с нею компаньон её – ты Кипарисов
С бородкой рыженький и задушевный
И вы вели глухие разговоры
Я помню вас на поезде поехав
О милые о милые мои!

Стул

Совместно с Петровым жил стул
Бок о бок всю жизнь день и новь
Спина о спину опирались
Совместно старились и сгинались

Однако Петров – он раньше
Ещё в декабре он умер
А стул лишь через три года
Вынес в чулан сын Петрова
Там стул постепенно доумер
В феврале он сожжён был в печке
В период больших морозов.

«Дали туманные груди тревожные…»

Дали туманные груди тревожные
Крики синичные о солнце-ватнике
Нету работы у Лебедяткина
Бросил работку – живёт у Красоткиной

Хлеб едят с маслом картошку сыры
В постели лежат не выходят в дворы
Жизнь иха тянется между собой
и не оглянутся худы собой

Что им правительство что им погода
Март уж в разгаре Любовь их уютная
Кушать соседка им носит за денежки
Всё ещё есть они. Кончатся. глянут тогда

видно там будет а ныне вдвоём
Лежат удивительно чудно
их бледные лица из-под одеяла…

«На металлическом подносе…»

На металлическом подносе
Лежат мои бывшие волосы
– Я теперь не имею кудрей
– Ты теперь не имеешь волос
– О спасибо посыпьте меня!..
– На здоровье посыпан уж ты
– Так посыпьте меня посильней
белой пудрой…
– Уж ты изменён… этой пудрой
никто не узнать…
– Измените меня совсем!
– Ты и так уже вовсе не ты…

«О любовник охваченный некоторым жаром…»

О любовник охваченный некоторым жаром
хватает даже зубами грудь любовницы

Осень стоит и их липкая комната
тени зелёных и жёлтых растений
в себе поселила

И как это мне странно
и как я это люблю
знать про двух людей
которые равны нулю!..

«Без возврата и воды текут и хозяева блекнут…»

Без возврата и воды текут и хозяева блекнут
Без умоления на этой земле заявляются вёсны и зимы
Проходно… помню ли я множество снега
Или же проходно… помню я листьев стога и тонны

В горизонте моего глазового угла
Вижу я один-единственный лист труп
О лист труп началися дожди началися
О лист труп опять перестановка опять переставляют…

Что же это… перчатки и шляпа… перчатки и шляпа
только на столике и больше ничего… только это
А где же овраг и белое платье еврейской любимой
сколопендры укус эта осень… и только… и только.

«Смешение…»

Смешение
Растопление
Ласковое сужение
глаз кошачьих любящих меня…

ехал я однажды на машине
видел низкорослые поля…

Вспомнил папу папочку папульку
ещё был он старший лейтенант
и погон его его фуражку
ещё был улыбкою богат…

Моя мама мама говорила
«От себя сынок не убежишь»
Как ты верно мама говорила…

Помню ехал и стояла тишь…
Были люди странные соседи
Вся семья не ела не пила
хорошо ещё что разделяло
Нас пространство толстого стекла…

Всякие кто видят низкорослые
русские и серые поля
Будто бы становятся крылатые
Далеко им всё же не летать…

…Праздник поздно… троица иль что-то
ветками украшена стена
выйдя за железные ворота
тихо кто-то старенький сидит…

Длинные горячие в пыли ещё
Дети постоянно возлежат
Длинные горячие в пыли ещё
говорят и дребезжат…
Вот цветок влекут с собою вместе
неплохой багряный весь цветок
Вот цветок влекут все дети
вот цветок…

Праздник… троица иль что-то
вижу непонятные поля
посидеть я вышел за ворота
и вокруг куски угля… угля…

«Я люблю темноокого Васю…»

Я люблю темноокого Васю
Этот мальчик знаком мне давно
Темноокий тот Вася любезен
Он приносит мне розы цветы

Розы в банке стоят как хотели
Медсестра да и только я есть
Концы роз средь воды зеленеют
Цветы молча глядят на луну

В час ночной всё становится сладко
Мальчик Вася стоящий в дверях
И огромная лежащая бархотка
И отец мой в портрете поляк

Я люблю темноокого Васю
Он уходит беззвучно за дверь
И луна повинуясь уходит
Цветы розы коровьего мяса красней.

«Я люблю тот шиповник младой…»

Я люблю тот шиповник младой
И тот папоротник под луной
Что когда-то стояли со мной
На огромной поляне пустой

Мне сложились их облики вновь
В отдалении лишь на метр
И я снова летучая мышь
Оседлавшая старый крест

«Школьница шепчет в корыте…»

Школьница шепчет в корыте
Купаясь левой рукой
Уже совершенно женская
Она своей красотой

И путь ей уже известен
белые руки текут
вздувается мыльная пена
и груди куда-то спешат

– Такая прекрасная девка —
подумала гладя себя
Была бы ещё мне радость
при жизни моей дана…

«Иван Сергеич опыт этих дней…»

Иван Сергеич опыт этих дней
И не забудет и не забудет
Он проводил в большой толпе людей
Свои все дни… его пьянили люди

Он только что работы был лишён
И для него случайная свобода
в пятьдесят лет обедал где-то он
стоя у стойки прямо возле входа

И пил вино стаканом шелестя
Впервые так борщом его заевши
И ложка отнимала у него
вниманье… но отчасти и соседка

Какая-то лет тридцати пяти
Ведь могут быть красивы люди!
Пред тем или во время как идти
кушала супом ветчиной на блюде

Иван Сергеич всколыхнулся весь
На ней была стоклеточная юбка
и бархатный берет что купленный не здесь
в руке ещё какая-то покупка

Возможно там одеколон или духи
Или другие мелкие предметы
А красота её руки!
Такие руки лишь хранят портреты!

Иван Сергеич извинился ей
и предложил пойти гулять по скверу
Она пошла с ним посреди аллей
Имело небо цвет ужасно серый

И голые почти что дерева
пород различных навевали мысли
что люди тоже некая трава
и он сказал ей это после

Всё было хорошо. Она сказала
и где живёт. Не нужно ей ничто
Иван Сергеич предложил ей выпить
хоть был в потёртых шляпе и пальто

И много пораскидывали денег
но их не жаль не жаль
Был первый час. Настал уж понедельник
Она себя завила в шаль

Она сказала что прощайте
И он сказал ей – всё прощай
Навек покинули друг друга
Иван Сергеич тяжко шёл.