«Змей» только хмыкнул на замечание бармена, выразительно оглядев мрачное, почти «хэллоуиновское» оформление бара. Видимо, под его стандарты приличного заведение не подходило. Да, местечко своеобразное, не спорю. Но колоритное: раза два или три бар засветился в местных фильмах. В общем-то, именно благодаря предыдущему своему заданию я «Готику» для себя и открыла.

– А в-вы что пьете? – уже вежливее осведомилась у меня Рита.

Я единственная сидела за стойкой и не пыталась делать вид, будто циркачей здесь нет.

– Коктейль «Маргарита», – непринужденно ответила я.

– Ха! Т-тезка. И как? Пить м-можно?

– Можно, – с той же уверенной ленцой заверила я.

Девчонка еще помедитировала на доску меню, пожевывая нижнюю губу (отчего помада оказалась у нее и на передних зубах, фу, ну кто же так делает). Парни что-то обсуждали, но совсем тихо; и, кажется, «змею» разговор не нравился. Он резко мотнул головой и сделал попытку встать со стула. Гимнаст подался к нему и хватанул-надавил рукой на плечо: будто лопатой плашмя хлопнул, возвращая обратно на стул.

Я наблюдала, не выдавая своего внимания к этой сцене.

Эдик больше не пробовал уйти, но отодвинулся подальше от Михаила, а Рита уже направлялась к их столику с тремя узкими стопками. Не иначе как что-то крепкое.

– В-вот че ты к нему пристал? – грубо осведомилась она. И тут же, не дожидаясь коллег, опрокинула свою стопку. Поморщилась. – Тебя вообще здесь не д-должно быть, мы с Эдиком х-хотели…

– Х-ххо-хотели они… – передразнил ее гимнаст.

Столики вокруг них стремительно пустели. Вадик убрал посуду с уже покинутых, смирившись и не пытаясь призвать циркачей к порядку.

Я отвернулась, невидящим взглядом скользя по бутылкам и машинально слушая разговор. Только по речевым особенностям этой троицы можно было не глядя отличать – кто подает реплики. Им бы еще кого картавого в компанию для полноты картины.

Вот у Арцаха речь была зачастую слишком уж гладкой, до скуки правильной. Отполированная воспитанием и журналистским факультетом, как галька волной. Уху иной раз не за что зацепиться. Ни малейшего акцента, ни слов-паразитов.

Я не знала, говорит ли Арцах по-армянски. Но успела достаточно пообщаться с ним, чтобы быть уверенной: кроме имен, с исторической родиной их семью ничто не связывало. Фамилию берегли; но больше, похоже, из стремления держаться обособленно и «не смешиваться с кем попало» (слова Варданяна-старшего). Национальные армянские праздники семья Варданян игнорировала, как и какие-либо памятные для их народа даты. И верующих в семье не было. Не иначе как слишком хорошо ассимилировались. Надежно переплавились в суровом советском горниле всеобщей стандартизации. Ух, рассуждаю сейчас прямо как Мила!

– А ты вообще от-твалил бы! – за столиком циркачей Маргарита резко повысила не только градус, но и тон беседы. – Прицепился! Кто тебя з-звал?

– Э-э-эдьк, – глумливо передразнил Михаил. Он голоса не повышал, но в наступившей настораживающей тишине было слыхать каждое слово.

Я рискнула оглянуться. Эдик с хмурым видом сидел, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, отгородившись от назревающего конфликта. Михаил, навалившись локтями на стол, в упор смотрел то на файерщицу, то на «змея».

Огнеупорная Ритка молча перевела взгляд на своего предполагаемого спутника.

– Ну да. – «Змей» только плечами пожал. – А что?

Он уже не надеялся на спокойный вечер и от того был отвратительно невозмутим. Даже меня, стороннюю наблюдательницу, это невольно задевало.

– На-на-нахрен вас обоих! – Файерщица встала, опрокинув стул. – Сопля т-ты, Эдька! С-с-сопля и есть!

Ее заикание от эмоций и алкоголя только усиливалось, и, похоже, этот факт дополнительно выводил ее из себя. Она вскочила, опрокинув стул, одну за другой, без паузы, опорожнила в себя обе предназначавшиеся цирковым «джентльменам» порции, нарочно грохая пустыми стопками о стол.

– С-сидите тут, долбоящеры, любите друг друга, – высоким стилем закончила она и стремительно покинула бар.

Н-да, очень похоже, что все это назрело еще до того, как они пришли сюда, а вот тут-то и сдетонировало.

Вадик тщательно вытирал один и тот же стакан уже этак в пятый раз. Я прикончила «Маргариту» и попросила повторить. Самые храбрые из посетителей – и те собрались домой.

А медведеобразный Михаил подвалил к стойке и попросил пару пива, безо всякого шума и скандала согласившись на выпендрежное вишневое, какое только и осталось. И аккуратно поднял опрокинутый обиженной коллегой стул. Ну да, ну да, соперницу устранил – и повода шуметь не осталось.

Что ж, картина разыгралась, на мой взгляд, более чем очевидная. Два старых друга неразлейвода; у одного вдруг наклевывается какая-никакая личная жизнь, а второму это не нравится, потому что страдает крепкая мужская дружба. Или же другом становится сложнее управлять: было у меня и такое впечатление, что Михаил являлся в этом дуэте негласным лидером. Хотя – черт его знает, тихушники, вроде этого Эдика, тоже бывали людьми с сюрпризом.

Все время, пока я (больше из упрямства) одолевала второй коктейль, двое циркачей продолжали шептаться, неспешно потягивая пиво. Эдик хмурился, но восстать уже не пытался.

Они еще сидели, когда и я ушла. После второй «Риты» я прекратила отрицать очевидное и оттягивать неизбежное.

Возвращение домой несолоно хлебавши? Можно и так сказать. Да еще некоторое сходство ситуаций – моей и этой циркачки. Тот же облом на романтическом фронте – даже фривольный разговор с барменом не помог этой девчонке вернуть внимание своего циркового кавалера. Пламя в лице рыжего Михаила файерщице Маргарите укротить не удалось.

…Эту часть своей вчерашней вечерней программы я пересказывать Людмиле не стала. Хотя ее, скучающую в больничном быту, эта история изрядно развлекла бы.

И дала бы полную картину моего маленького фиаско.

Вероятно, так же, как развлек бы и пересказ моего сна. После заполированного двумя коктейлями цирка мне приснилась та еще фантасмагория. В этом сне я сама была циркачкой; каталась на одноколесном велосипеде по канату, взад-вперед, не забывая расстреливать из карикатурно огромного револьвера возникавшие справа и слева мишени. Разумеется, попадала в «яблочко» – я и в реальной жизни отменно стреляю. При этом за моим выступлением наблюдал всего один зритель. Уже догадались?

Да, это был Арцах, и в этом сне он в полном восторге аплодировал уже мне. Улыбался во все тридцать два и пронзительным восторженным свистом, будто мальчишка, сопровождал каждый мой выстрел.

Этот свист перешел из сна в реальность сегодняшнего утра, обратившись пронзительным визгом будильника. У меня на телефоне нарочно установлен рингтон, имитирующий звон старого советского будильника. От него я гарантированно просыпаюсь, в каком бы состоянии ни заснула. Рефлексы рефлексами, но подстраховаться иногда не помешает.

Впрочем, сейчас я находилась в самоназначенном отпуске. Операция Людмилы удачно пришлась на мой перерыв в работе. А они у меня иногда случаются. Работать телохранителем – это вам не в офисе пятидневку отбывать.

Так что я, ближайшая родственница, взяла на себя обязанности по уходу за тетушкой. И заодно худо-бедно занималась хозяйством. Чувствую, по возвращении домой Мила найдет что мне сказать по поводу малость подзапущенной квартиры. Ну, как подзапущенной: от прослушки – защищена, бронированная дверь – есть, подходы – просматриваются… как по мне, вполне ухоженное жилище.

Ладно, ладно, шутки в сторону. Сдаюсь. Домашнее хозяйство не самая моя сильная сторона. И вряд ли ею станет.

– …Колено, Женечка, прекрасно. Я уже сама выхожу в коридор, и в туалет могу сама. Во двор, правда, пока трудновато, лестница… – Мила с сожалением глянула в окно: погода к прогулке более чем располагала. Но врач пока не рекомендовал ей самостоятельно спускаться по лестнице. А против варианта с инвалидной коляской решительно выступила сама Мила.

– Все же не перенапрягайся, – напомнила я. И вновь пожалела, что яблоки закончились. Отчаянно хотелось занять руки хоть чем-нибудь.

– Меня же послезавтра выписывают, помнишь? Значит, все уже вполне хорошо. Или ты, Женечка, думаешь, что я старая?

– Да ну, какая ты старая. Ты еще – самый сок. Порох в пороховницах и прочее.

Что недалеко от правды: для своих лет Мила вполне бодра и деятельна. Ну, учителя по этой части редко подводят: преподавательская деятельность держит мозг в тонусе даже после выхода на пенсию, а мозг держит в тонусе все остальное. Вроде бы актеры этим тоже славятся.

А вот насчет телохранителей никогда не угадаешь: не все из моих коллег доживают хотя бы до стандартного пенсионного возраста. Да и официального выхода на пенсию как такового у нас нет, тут каждый сам за себя решает. Нередки и случаи, когда мирной жизнью мешают наслаждаться старые знакомые, решившие вдруг вернуть должок или потрясти на предмет еще одного задания.

Что касается меня, я о своей старости пока не задумываюсь. Тут бы молодостью успеть как следует насладиться.

Пока что получалось не очень.

– Видишь, еще чуть-чуть – и будешь дома, – подбодрила я тетю.

– Кстати, как там квартира? Следишь за порядком?

– Да, сэр! – Я шутливо козырнула.

Конкретно вчера вечером по возвращении из бара я как попало скинула туфли в прихожей; положила куртку на комод, поверх нераспечатанных счетов от коммунальных служб, и так и оставила. С оружием или инструментами я так, конечно, не обращаюсь, но опустим частности.

Тему домашнего хозяйства дальше Мила развивать не стала. Вместо этого прислушалась и, приподнявшись, выглянула в окно. Я тоже полюбопытствовала и увидела знакомую картину.

Этого – нет, не старика, но уже крепко пожилого мужчину – я нередко встречала по дороге из больницы, возвращаясь от Милы. Постоялец дома престарелых, размещенного как раз бок о бок с больницей. На мой взгляд, для больницы не самое позитивное соседство; да и «престареловцам» наверняка не очень приятно на прогулке наблюдать бытовые сцены из жизни больницы или регулярный проезд машин «Скорой помощи». Но практическая польза перевешивала: случись что, медпомощь подоспеет быстро.

Да и недвижимость в Тарасове, как и везде, дорожала, так что владельцы не могли особенно перебирать. Этот пансионат по крайней мере мог предоставить своим обитателям небольшой сад для оздоровительных прогулок, скамейки и обильную зелень кустов сирени, черемухи и старых высоких деревьев.

Что касалось мужчины, то мы с ним нередко перебрасывались парой-тройкой фраз. Необязательно, но и не дежурно интересовались делами, желали приятного дня – этакий старосветский обмен любезностями.

А началось все с теплого, но ветреного дня, когда Милу только-только положили в больницу. Я шла мимо ограды, когда мне прямо в лицо прилетел газетный лист – по курьезному совпадению это был фрагмент «Вестей Тарасова». Пожилой рыжий (вернее, рыже-седой) мужчина передо мной извинился и, через ограду забрав лист, принялся поспешно собирать остальные. Газету разметало ветром по всей лужайке. И ветер этот то и дело норовил утащить отдельные листы подальше, едва мужчина (к слову, довольно энергичный для своего возраста) к ним приближался.

Я отметила прислоненную к скамейке трость и, недолго думая, перемахнула через полутораметровую ограду. И без лишних слов собрала все оставшиеся газетные листы. Да, бывает. Изредка во мне просыпается тот неугомонный тинейджер, каким я была до ворошиловского института.

…сейчас, однако, рыжий постоялец не был энергичен. Полная противоположность всех наших предыдущих встреч: медленно шел до скамейки, тяжело опираясь больше на трость, чем на крепкую руку санитара. И дошел лишь до ближайшей от здания скамейки, а не до своей любимой, в кустах черемухи недалеко от ограды. На лице санитара читалось явное неудовольствие. А выражение лица моего знакомца было… никакое.