Из глубины стола послышался голос Луизы, гортанный и приятный; группа, в которой она пела, называется «Нелюбимые».

– Стекло, – Луиза убирала за собой после ужина. Она любила перекусывать; немного одного, немного другого, никогда не задерживалась надолго. – Она использовала стекло. Завтрак безнадежных чемпионов.

Луиза пожала плечами, проплывая мимо нас с картонным стаканчиком, пластиковой тарелкой и вилко-ложкой в сторону мусорного ведра.

Сначала за столом все замерли, поскольку каждая думала и вспоминала свои любимые инструменты. И потом, наконец, атмосфера разрядилась.

– Это мощно, Чак, – ела и резюмировала Айсис.

Я таращилась на масляную гору макарон, одинокий рядок зеленой фасоли, коричневую лужицу яблочного мусса.

– Меня зовут не Чак, Айсис. Мое имя Чарли. Чарли Дэвис.

Мой голос был уже не хриплым. Он стал звонким как колокольчик.

– Ух ты. У кого-то, оказывается, есть голос, – произнесла Джен С.

Блю кивнула и пристально посмотрела на меня.

– Здесь, – сказала она, задумчиво потягивая кофе, – становится все интереснее.

Каспер улыбнулась мне.

– Большие перемены, – заметила она. – Заговорила. Обрезала волосы. Сняли повязки. Как ты себя чувствуешь?

Я потянулась к ее столу, чтобы взять бумагу и синюю ручку, но она возразила:

– Нет.

Черепаха в аквариуме остановилась, как будто тоже меня ждала. Ее крошечное тело раскачивалось на воде. Нравился ли ей этот маленький корабль на дне с отверстием, достаточно большим, чтобы ей удалось проплыть через него? А большой камень, на который она могла забираться, чтобы отдохнуть? Хотела ли она когда-нибудь выбраться оттуда?

Я плотнее застегнула толстовку, которую нашла в коробке с забытыми вещами, натянула на голову капюшон.

– Безобразной, – говорю я ей глухим голосом из-под капюшона. – Безобразной. Я до сих пор чувствую себя безобразной.

Не то чтобы я никогда не замечала, что Джен С. каждый вечер исчезает куда-то, как только Барберо засыпает на кушетке в комнате отдыха. «Я в туалет», – говорила она, и ее длинный хвост сползал по плечу, когда она наклонялась ко мне и смотрела, что я делаю на компьютере. «Желудок заболел. Я задержусь там». Или «Пойду пробегусь по коридору. У меня тело немного затекло. Веди себя хорошо». И потом она уходила.

Это странно, но я занималась быстрее, чем требовалось. Я уже закончила двенадцать уроков, это где-то середина воображаемого выпускного класса. Я чувствовала что-то вроде удовлетворения, нажимая «ОТПРАВИТЬ», и ждала возвращения Джен С., чтобы поставить оценку, используя секретный пароль. Как оказалось, учиться в школе очень легко, если убрать всех остальных детей, дурацких учителей и всю остальную дрянь, которая случается в школах.

И вот я все ждала ее и ждала, и наблюдала, как Барберо храпит на диване, когда мне пришло на ум, что она делала совсем не то, что говорила. Но прежде чем подумать об этом, я соображала, чем бы заняться, пока она отсутствует, а Барберо в отключке.

Это заняло всего пару минут. Я открыла новое окно, завела аккаунт в Джимэйл, поломала голову, вспоминая его последний электронный адрес, ввела его, надеясь на лучшее, и открыла окно чата. Я не говорила с ним больше года. Может, он в чате, а может, и нет.

«Привет», – напечатала я.

Я ждала, ковыряя подбородок. Голова немного замерзла без волос. Я натянула капюшон. Он должен быть там, хотя бы потому, что не было написано «Майкл не в Сети» или что-то вроде того.

И потом вот он.

«Господи, это действительно ты?»

«Да».

«Ты в порядке?»

«Нет. Да. Я в дурдоме».

«Я знаю, мама сказала мне. Ей сообщила твоя мама».

«На мне одежда из дурацкой коробки забытых вещей».

«Я на концерте».

«Чьем?»

«Файермут Клаб». Они называют себя «Флайкэтчер». Ты знаешь «Файермут»? Тебе бы они понравились».

Мои пальцы летали по клавиатуре.

«Я скучаю по тебе».

Ответа не последовало. Желудок начал тихонько сжиматься. Старые чувства постепенно возвращались ко мне: как мне нравится – нравился Майки, мое смущение от того, что ему нравилась Эллис, даже если он ей не так сильно нравился. Но Эллис больше нет с нами. Я покусала губу.

Я обернулась посмотреть на Барберо. Его нога медленно сползла на пол.

«Майкл печатает»… потом:

«Я попрошу маму принести тебе какую-нибудь одежду Т.»

Его сестра, Таня. Она, должно быть, уже закончила университет. У Майки дома всегда тепло. Зимой его мама готовила толстые мягкие буханки хлеба и большие кружки дымящегося супа.

«Майкл печатает», – высветилось в чате. Он не сказал мне, что скучает или что-то в этом роде. Я глубоко вздохнула, стараясь заглушить брюзжащий голосок в голове, который говорил мне: «Ты грязная и отвратительная идиотка. Кто вообще захочет тебя?»

«В мае я приеду на концерт в клуб «Севенс Стрит Энтри» с группой, на которую работаю. Буду там два дня. Ты можешь заказать на меня пропуск посетителя или еще что?»

«Да!»

Я начала безумно улыбаться. Все тело стало невесомым, как пух, на душе полегчало от мысли, что я увижу Майки. Майки!

«Майкл печатает»:

«Мне надо идти, концерт заканчивается завтра. Учусь. Не могу поверить, что это ты. У тебя есть и номер телефона?»

Я вскочила и побежала к телефону на стене комнаты отдыха, где черным тонким маркером написан номер рядом с надписью «телефонные звонки запрещены после 21.00 / телефонные звонки запрещены до 18.00». Я побежала назад, повторяя про себя номер, когда ботинок застрял в пластиковом стуле, и я растянулась на полу. Барберо вскочил со скоростью молнии. И прежде чем я успела среагировать, он подошел и выдернул наушники из ушей.

– Где Шумахер? Куда, черт возьми, подевалась Шумахер?

Пока я пыталась вскарабкаться на стул, он успел прочитать переписку на экране компьютера.

Нажал толстым пальцем на кнопку, и экран погас. Майки исчез.

– Давай обратно в свою клетку, зайка. Мне надо поохотится на твою подругу.

Барберо и сестра Ава обнаружили Джен С. у аварийной лестницы. С желудком у нее было все в порядке, и она не наматывала круги по коридору. Как потом вечером мне рассказала Луиза, у нее была интрижка с доктором Дули.

Я лежала под одеялом. При моргании мои ресницы задели ткань. Я что-то промычала в ответ Луизе.

– Они спят друг с другом уже до-о-олгое время, – прошептала Луиза. – Я удивлена, что их не застукали раньше.

В конце коридора поднялась суматоха: телефонные звонки, плачущая Джен С. у поста медсестер. Луиза сказала:

– Жалко, на самом деле. Теперь они ее выгонят, а его уволят. Или, возможно, его не уволят, а сделают выговор. Он всего лишь врач-стажер. Они всегда все портят. – Она сделала паузу. – Я надеюсь, Джен не думает, будто они будут вместе, когда она выйдет отсюда, потому что этого не случится.

Луиза сняла одеяло с моего лица.

– Ты еще слишком мала и на самом деле не понимаешь.

Она еще не смывала свой макияж. И тушь размазалась под глазами.

– Дули выбрал ее, потому что Джен уступчивая. Мы все здесь покладистые, верно? Черт побери, я ведь тоже однажды думала, что встретила того самого…

Я нерешительно произнесла:

– Может… несмотря ни на что она ему действительно нравилась.

Возможно же, не так ли? Док Дули – предел мечтаний, ему не нужно бегать в поисках ущербных девчонок. Он может получить любую, если захочет.

Луиза моргнула.

– Парни странные, малышка. Никогда не знаешь, что ими движет. – Она снова накрыла меня с головой одеялом и забралась на свою кровать. Ее голос звучал приглушенно, будто она сама накрыта с головой. – Я позволила этому парню – думала, что он такой чудесный и добрый, – позволила ему сфотографировать себя. Потом он изменился и продал мои фотографии какому-то сайту в Интернете для извращенцев.

Она что, плачет? Я была в замешательстве. Джен С. по-настоящему рыдала там, и я слышала, что Саша в своей комнате начала издавать кошачьи звуки тихим голосом.

Это место – мир рыдающих девушек.

Луиза плакала. Весь чертов коридор плакал, кроме меня, потому что я все уже выплакала. Я откинула одеяло и вылезла из кровати. Майки был так близко, и я потеряла его. Я потеряла его.

Луиза пробормотала:

– Им следует предупреждать нас сразу, как только мы сюда поступаем, что с подобными желаниями можно распрощаться. Что с нами кончено, никто нас не полюбит. Не так, как нормальных людей.

Она вытащила руку из-под одеяла, щупая воздух. Я следила за движениями ее пальцев. Ее ногти были выкрашены глянцевым синим лаком с крошечными красными крапинками. Рыдание застряло у нее в горле.

– Ты должна понять это, малышка. Ты понимаешь, на что это будет похоже?

Я сделала то, что советуют делать, когда кому-то больно и ему нужна помощь, чтобы он знал – его любят. Я села на край кровати поверх ее одеяла с изображением «Хэллоу Китти». Она – единственная, у кого было собственное одеяло и наволочки, и несколько пушистых тапочек выглядывали из-под кровати. Я медленно сняла бело-розовое одеяло с ее лица, настолько, чтобы можно было гладить ее волосы, эту чудесную пышную копну.

Позднее, когда в коридоре все стихло и Джен С. отправили в свою комнату собирать вещи и ждать, я думала о ней. Все это время они с доком Дули занимались сексом. Где они это делали? Расстилали на пол помятую бумагу в процедурной? На столе или все время у лестницы? Было холодно? О чем они разговаривали? Они оба такие высокие и красивые, с чистой кожей, сексуальные. Я представляла, как они двигались навстречу друг другу, и чувствовала тепло между ног. Потом я думала о Майки, у него мягкие дреды светлого цвета, и они всегда хорошо пахнут, он улыбался нам с Эллис из старого кресла в его комнате, позволяя нам веселиться и включать музыку так громко, как мы хотели. У нас с Майки ничего не было, но я была бы не против, я хотела этого, очень сильно, однако он любил Эллис. Парни, которые мне попадались, пахли жженым стеклом и злобой. С татуировками, следами грязи на коже и с акне. Они жили в гаражах или в машинах. Такие парни никогда не хранят верность. Сначала они подлизываются и, получив свое в грязном служебном помещении во время какого-нибудь концерта или в туалете чьего-нибудь подвального помещения на вечеринке, исчезают.

У Эллис был один парень. С волчьими зубами и в длинном черном пальто, и он спал с ней в подвале дома ее родителей на мягком розовом ковре, пока я слушала их с другого конца комнаты, завернувшись в спальный мешок. Он оставил после себя серебряные браслеты, тонкие чулки, русские матрешки с круглыми синими таблетками внутри. Когда он не позвонил, Эллис плакала, пока у нее не заболело горло. Когда она упоминала его имя, Майки отворачивался, и можно было заметить, как плотно сжимались его челюсти и темнело лицо.

Когда я думала о том, как соединяются тела, мне становилось грустно, и я испытывала необъяснимый голод. Я перевернулась и уткнулась лицом в подушку, стараясь очистить голову и не обращать внимания на зудящие шрамы. Луиза беспокойно вздыхала во сне.

Я не хотела верить, что она права.

Мать Джен – пышная, как тесто, женщина, круглощекая, с тонкими губами. Отец – толстяк, молния его тренерской куртки обтягивала живот. Ее родители стояли в коридоре, с опаской поглядывая на нас. Через некоторое время медбрат Винни собрал нас вместе в комнате отдыха и запер дверь. Нам не разрешили попрощаться с Джен. Девушки легко и бесшумно начали двигаться по комнате, достали карты и игры из ящиков, устраиваясь с Винни за круглым столом. Блю стояла у окна. Ее волосы светло-каштанового цвета были завязаны в неаккуратный узел; татуировка с изображением ласточки слегка переливалась сзади на шее. Спустя некоторое время она прошептала:

– Вон она идет.