Ника опустила голову, и Денис понял: ничего не изменилось со дня их последней встречи. Зато изменилось то, что было раньше. Точнее, не изменилось, а исчезло, пропало, испарилось. Да черт знает, что еще с ним произошло!

– Почему, Ника? Почему?

– Не знаю. Честное слово, не знаю. Я сама не понимаю.

Да и кто скажет, отчего романтическое, красивое, возвышенное вдруг обесценивается, дурнеет, линяет, как застиранное белье, ненароком смешанное с грязью чужими гадкими руками? Конечно, Ника может сказать в свое оправдание, что была для Дениса всего лишь любимой игрушкой, с которой, естественно, не хочется расставаться. Но разве так уж плохо быть любимой игрушкой? Разве ее мало холят, берегут и жалеют? Разве ей не отдают лучшее? Да и самой Нике хочется ли расставаться?

– Ну ладно, садись. Довезу до дома, – Денис распахнул дверь.

– Спасибо.

Сколько раз Ника усаживалась в его машину! Разве сосчитаешь! Она откинулась на спинку кресла, привычно глянула в зеркало и встретилась с отраженным взглядом Дениса.

– А может, ты другого нашла? – прозвучало не очень доброжелательно.

Ника отрицательно мотнула головой. Как считать: соврала она или нет? Почему она не скажет: «Подожди, Денис! Может, еще все наладится, все вернется. Дай мне время, и, может, твои объятия, твои руки, твои губы будут притягивать меня с прежней невероятной силой. И я опять побегу на твой голос, тихонько жалующий, что соскучился, что очень хочешь меня видеть»? Да потому…

А вдруг ей просто приснился разговор на лавочке позади школы?

Ника всегда влюблялась внезапно, пораженная поступком или, просто, какой-нибудь деталью, между делом услышанными словами. И с Денисом случилось точно так же. Он появился неожиданно, именно в тот момент, когда не думалось ни о чем романтичном, и закружилась голова от нежности сказанных проникновенным голосом слов и от терпкого запаха густо-бордовой розы. Тогда Ника, смущенная и восторженная, прижав бутон к расплывающимся в неудержимой улыбке губам, поняла, что готова бесконечно вдыхать дурманящий аромат и слушать, слушать, слушать впервые посвященные именно ей сладкие слова. А сегодня, безнадежно промолчав всю дорогу, они непривычно холодно расстались, по-прежнему, возле Никиного подъезда. Неужели с тем же Денисом? Невероятно! И, несомненно, все бы конечно, исправилось, наладилось, вернулось, если бы…

Это из-за тебя, из-за тебя, противный мальчишка! Ника никогда и не думала влюбляться в него с первого взгляда. Да, он был невероятным, странным, их первый взгляд, но он скорее поразил и испугал Нику, чем внушил ей какие-то романтические чувства. И потом… даже потом, о какой любви могла идти речь? Просто с ним ей становилось тепло и спокойно. И куда же теперь делся этот покой?

Последнее время, встречаясь с Денисом, она постоянно думала о его существовании. Иногда она внезапно начинала ощущать себя обманщицей, ей вдруг становилось стыдно, она отодвигалась от Дениса, и, зачастую, такие моменты оканчивались ссорами или короткими размолвками, после которых оба чувствовали себя непонятыми и обделенными.

И отчего Ника распиналась насчет бесконечной благодарности судьбе за подаренную возможность его близкого присутствия, не иначе как, терзаемая сознанием собственной вины, в благородном порыве загладить нанесенную обиду. Что бы она без него делала? Да что бы только не делала! Любила бы Дениса, плакала бы в жилетку маме или Ладе, болтала бы о своих переживаниях с Мариной. Но ведь нет! Навязался ей на голову какой-то Степа! Сначала он заявляет, что не считает себя только лишь другом, а потом пропадает, и ни слуху, ни духу от него. Не только друг, так кто же еще? Не брат же? Какие тут можно найти варианты? Почему он хотя бы не позвонит? Признаться, что влюблен, и исчезнуть! А вдруг что-то случилось?

Господи, да ведь он, наверное, думает: Ника любит Дениса!

3

Ника смотрела на телефон, делала вид, будто внимательно слушает, о чем разглагольствует Лада, а сама смотрела на телефон.

Может, позвонить? Выдумать какой-нибудь пустячный предлог, типа: «Не помнишь, что нам задали по литературе?», и позвонить.

Ну очень умно! И заранее известно: все так и ограничится заданием по литературе, добросовестно рассказанным недрогнувшим голосом, а далее последуют короткие гудки, подтверждающие, что разговор окончен.

Можно, конечно, прикинуться несчастной и обиженной, будто опять с ней что-то приключилось, но ее вранье будет сразу раскрыто – она не может ему врать – и тогда, пожалуй, станет еще хуже. Естественно, самое подходящее решение – пойти к нему и прямо сказать: «Объясни, что ты имел в виду. Как ты ко мне относишься? И не забудь учесть то, что с Денисом все кончено». Но как это сделать?

Ну, да ладно! Каникулы не продлятся вечно, опять придется идти в школу, а там он уж никак не промахнется мимо их последней парты у окна. Конечно, заранее планировать легко, но потом ужасно трудно воплотить планы в жизнь, а в подходящей обстановке под влиянием неудержимого минутного порыва Ника способна на многое, даже на то, от чего при обычных обстоятельствах мороз по коже и жуткое смущение.

Вот если бы Ника целыми днями не распевала с Димочкой, повторяя по сотни раз одни и те же места, она бы, может, и не решилась спеть одна при достаточном скоплении почти незнакомых людей, к тому же занимающихся звукозаписью, новую Димочкину песню, написанную специально для нее. А тут спела, да так, что все попадали, а Димочка горестно вздохнул: «Ты бы все-таки подумала, чем тебе лучше заниматься!»

Песенка Нике сразу понравилась. И веселая и грустная одновременно, очень подходящая песенка.

– Ты укрепила во мне веру в собственную гениальность, – сказал Димочка. – Теперь я точно знаю, что у меня все получится, – и он подарил Нике кассету с ее песней. – И почему ты решила именно танцевать?

– А, по-моему, у нас и так хватает разных певиц, – улыбнулась Ника. – Мне просто нравится петь. Но это – несерьезно. Так, для удовольствия.

И все-таки Димочка – прелесть! Благодаря нему каникулы пролетели, как один день, и вот уже пришло время вернуться за знакомую парту возле окна.

Марина, изголодавшись по общению с Никой, все каникулы лишенная возможности ее лицезреть в связи с тотальной занятостью последней, видимо специально поджидала, когда та выйдет на улицу. Она сама тут же выскочила из подъезда соседнего дома, в котором, собственно, жила, и всю дорогу до школы рассказывала и расспрашивала, расспрашивала и рассказывала, не умолкая до самого звонка. А Ника, уже сидя на своем месте, делала вид, что ее вовсе не интересует открытая дверь класса, а в особенности те, кто в нее входил.

Степа появился в последнюю секунду перед звонком, конечно же, с таким видом, будто ничего никогда не случалось да и случиться вовсе не могло. Ника нарочно проницательно смотрела на него, пока он шагал до их парты, пока усаживался, но единственное, чего дождалась, невинной милой улыбки и ясного взгляда.

С кем-то что-то не в порядке! Либо Ника сошла с ума, все перепутала, не так поняла, услышала то, чего ей вовсе и не говорили, придумала то, чего на самом деле и не было, либо Степа слегка перестарался, тренируя свои силу воли и выдержку.

По уши погруженная в собственные мысли и переживания Ника даже не заметила, что стул возле Марины весь урок оставался пуст. Но не успел раздаться звонок на перемену, об этом факте тревожным, взволнованным голосом возвестила Марина:

– Кошмар! Куда моя Татьяна делась?

Ее зоркие глаза тут же выхватили из толпы спешащих покинуть кабинет одноклассников нужного человека.

– Эй, Герасимов! Ты не в курсе, что с Танькой?

– Заболела, – непростительно равнодушно сообщил Герасимов и, не удержавшись, ехидно спросил: – Что теперь будешь делать на уроках?

– Ладно, смейся над чужим горем! – трагически вздохнула Марина, но тут же, осененная догадкой, угрожающе сощурилась. – Кстати! Наверняка, ты во всем виноват! Что ты с ней сделал, ирод?

Герасимов скромно потупил глазки, а Марина опять расстроенно вздохнула.

– Не знаешь, она надолго?

– На неделю, не меньше. Она только вчера заболела.

– Боже мой! Как мне пережить неделю, не чувствуя рядом надежного плеча друга! – она еще раз вздохнула на весь класс.

Марина крепилась весь день, жутко тоскуя оттого, что не имеет возможности перекинуться с кем-нибудь парой слов во время бесконечных сорока пяти минут урока. Она искала поддержки у Ники, но ужасно уставала шея, и донимали учителя, которые упорно не желали видеть ее спину перед своими полными любви и заботы об учениках глазами. И уже на следующее утро она, умоляюще глядя на Нику, жалобно попросила:

– Пересядь ко мне. Пока Танька болеет. Пожалуйста!

Она тут же перевела взгляд на Степу.

– Ты ведь не будешь против?

Степа, конечно, против не был, и Марина, удовлетворившись его разрешением, почему-то не посчитала нужным дожидаться согласия от самой Ники, радостно улыбнулась.

«Ах, так! – подумала Ника. – Вот и прекрасно! Оставайся один, пенек бесчувственный! Он, видите ли, не против». И, не удостоив Степу даже взглядом, она гордо перебралась на Танино место.

Ужас! Что она наделала!

Оказалось, сидеть перед Степой, чувствуя затылком его присутствие и понимая, что его взгляд вольно или невольно будет задевать ее, даже когда он всего лишь захочет взглянуть вперед на доску или на учителя, куда невыносимее, чем сидеть с ним рядом и украдкой наблюдать за тем, чем он занимается.

Поскорей бы Таня выздоровела!

4

Прошла неделя, и ничего не изменилось. Степа, по-прежнему, вел себя как хороший друг и не более. А Ника? Ника то сердилась, то грустила, то мстительно усмехалась. Если бы не услышанное когда-то «не только», она бы не переживала и не волновалась, она бы твердо знала: рядом есть человек, с которым она чувствует себя надежно и защищенно, на которого всегда может рассчитывать. Она бы не строила нелепых планов, жила бы и не представляла, что влюблена. Нельзя сказать, что ее не устраивали их дружеские отношения, они стали для нее очень дороги и очень необходимы. Она не хотела бы их лишиться и, тем более, променять на другие, романтические и страстные. Она желала сразу все. Неужели так невозможно?

Зачем он произнес «не только»?

И все-таки Ника не могла просто ждать, бездействуя, ничего не предпринимая, хоть и уверяла себя: лучше Степу не трогать, во избежание ссор, обид и разочарований (страшно разрушить то, что между ними сложилось). Время от времени она предпринимала попытки выяснить его отношение к себе, повинуясь внезапному порыву и, конечно, ничего не планируя заранее.

Однажды они заклеивали окна в кабинете математики. Ника взобралась на подоконник, приспосабливая липкие бумажки по верху рамы. Марина подала ей последнюю, Ника бережно подхватила ее, приладила на нужное место, аккуратно разгладила, немного полюбовалась делом своих рук и услышала снизу:

– Я сейчас!

Марина вылетела из класса. Ника проводила ее взглядом, а потом постаралась отыскать стоявший ранее возле подоконника стул, с помощью которого намеревалась спуститься. Стул исчез. Точнее, он стоял в некотором отдалении от того места, на каком рассчитывала обнаружить его Ника. Тогда она посмотрела себе под ноги, потом на пол.

Конечно, Ника могла бы спорхнуть с подоконника легкой бабочкой, парящей в изящном танцевальном прыжке, но мешали ученические столы, к тому же, у доски, неспеша протирая мокрой тряпочкой ее черную поверхность, стоял Степа.

– Куда делся мой стул? – смятенно возопила в пространство Ника.

Степа развернулся, улыбнулся, подошел к окну и протянул руку.

– Иди сюда.

Он поймал ее, слегка приобняв, но сразу же легко, без колебаний убрал руки. Ника расстроенно направилась к раковине, включила воду, а Степа, не торопясь, вышел из кабинета, встретившись в дверях с возвращающейся Мариной.

– Ты чего такая печальная?

Ника вытирала руки.

– Печальная? – делая недоуменное лицо, переспросила она. – Я просто задумалась. Не могу вспомнить, в какую субботу мы танцуем. В эту или следующую?