Путятин говорит, говорит, а я все думаю про крепостное право. В России оно пока еще не отменено, а значит, наш русский мужик сейчас выглядит не лучше бразильского негра: и продать его может барин, и на охотничью собаку выменять у приятеля, и засечь насмерть на конюшне. Много чего может сделать. Но и сами господа тоже былую власть теряют. И терять ее упорно не желают, бросаясь диким зверем на любого, кто вздумает покуситься на их высшие права и привилегии. Та же отмена крепостного права стоила будущему императору Александру Освободителю жизни. За сей уступок либерально настроенная революционная и прогрессивная (как ей казалось) часть общественности однажды сказала царю громкое «спасибо» в виде бомбы на набережной Екатерининского канала. А еще позже всевозможные «Колокола» и «Будильники» разбудят всех, кого надо и не надо…

Пока я размышлял, разговор плавно перешел уже к военным воспоминаниям. Ну, у Гончарова какие могут быть военные воспоминания? Лермонтов обещал рассказать о боях на Кавказе и походе в Венгрию чуть позже, а Путятин, напротив, охотно вспомнил о своем участии в жарком деле под Наравином:^[45]

– …Немедля раздались команды: «Зажечь фитиль! Забить снаряды! Приготовиться к стрельбе с обоих бортов!» У батареи левого борта матросы бросились плашмя на палубу. Очень вовремя. За бортом ухнуло ядро, второе, третье. Начался обстрел с форта. Наши пушки тоже заговорили. Палубу покрывал и застилал пороховой дым. Когда его относило ветром, кровь раненых и убитых ручьями растекалась по пазам и пропитывала скобленые доски. Нашему «Азову» досталось всех больше – три часа пополудни, а уже полтораста попаданий. Но сражение мы выиграли. Из всего турецкого флота уцелел лишь один фрегат, два корвета, шхуна под австрийским флагом.

И убитые. В пять тысяч жизней обошлось тогдашнее упорство Ибрагим-Паше…

Вспоминал Путятин многое, но под конец, видимо, начав выдыхаться, принялся хвалить Англию, что не удивительно – наш адмирал был женат на английской мисс^[46].

Это он напрасно хвалит. Не всем Англия нравится. В том числе и Ухтомскому. Тот снова нарушил перемирие с Путятиным и теперь ушел к себе, пригласив туда же «верных друзей», в число коих давно уже записан и я.

* * *

Из кают-компании «тайное общество» в лице Лермонтова, Гончарова, Ухтомского, Гулькевича и Посадского перебралось в каюту капитана. Там практически каждую ночь проходили «заседания». А вот и сама каюта. Большая, просторная, роскошно отделанная щитками из карельской березы. Убранство я тоже давно уже запомнил: клеенка во весь пол, большой диван, круглый стол, несколько кресел и стульев, ящик, где хранятся карты, ящики с хронометрами и денежный железный сундук. Все прочно, солидно, устойчиво и может выдерживать качку. По обе стороны переборок видны двери, которые вели в маленькие «подсобные помещения» – спальню и «ванную».

Едва «тайное общество» собралось, как немедленно вспыхнули разговоры о коварных, столь уважаемых Путятиным англичанах. Ну, сейчас Ухтомский волю даст эмоциям:

– …Морские силы Англии укрепил Кромвель, когда навигационным актом обеспечил морским торговцам преимущество перед иностранцами. Вот и расползлись эти морские торговцы по всем щелям, присваивая то, что плохо лежит…

– Дело не в наследии Кромвеля, а в нас, – возразил ему Посадский. – Мы слишком доверчивы и благодушны, а англичане живут, уверенные в своем превосходстве и праве утверждать свой флаг всюду, где плещется соленая водица… Эти хитрецы хотят играть, но так, чтобы мы были фигурами в их игре. Под Наварином помогать нам не спешили, как и их дружки французы. Пусть, дескать, русские сделают всю грязную работу, а мы на лаврах победителей Турции будем почивать. Но стоило нам впоследствии сразиться с турками самим и взять Мидию, как моментально прежние союзнички наши всполошились. Конечно, когда до Константинополя русскому штыку прямая дорога пролегла…^[47]

– Американцы не лучше англичан. Два сапога пара. Говорят, молятся, едят одинаково и столь же одинаково ненавидят друг друга, сталкиваясь в отчаянной борьбе за то, кто больше возьмет и кто больше обманет.

– Англичане все же хуже, – добавил Гулькевич. – Ведь Англия подобна шакалу.

– Шакалу? – спросил Гончаров.

– Именно шакалу. Наглому, надменному, бессовестному шакалу. И уж если этот шакал вцепится своими клыками в какую-нибудь овцу, то участь ее незавидна. Клыки начинают терзать несчастную жертву. Возьмем тот же Китай. Вы бывали в Шанхае?

– Нет.

– А вот я бывал и увиденное там запомнил хорошо. Шанхайские англичане считают китайцев за собак, которых можно бить и даже убивать безотчетно. Граждане свободного государства в этом отношении хуже наших помещиков.

Вы спросите, почему же так? Почему китайцы не восстанут против этого гнета? Всему виной дурман под названием «опиум», опутавший страну и ее народ крепчайшими сетями. За опиум китайцы отдают ВСЕ: свой чай, шелк, металлы, лекарственные и красильные вещества, пот, кровь, энергию, ум, жизнь. Все это хладнокровно берется британской властью и немедля обращается в деньги. Торг опиумом запрещен, даже проклят китайским правительством, но проклятья без силы ничто. Английское же правительство оправдывается тем, что оно не властно запрещать сеять мак в Индии, а присматривать за неводворением опиума в Китай должны сами китайцы.

– Неужели совсем ничего нельзя поделать? – поинтересовался Лермонтов и тут же услышал детальное объяснение от Гулькевича. И речь зашла об уже отгремевшей десять лет назад Первой опиумной войне^[48]. Интересно послушать о ней. С одной стороны, огромный закрытый коварный многомиллионный азиатский Китай, похожий на кун-фу панду, готовую в любое мгновение с диким криком «фуя!» махнуть в прыжке тяжелой лапой. С другой – небольшая европейская цивилизованная циничная Англия, уверенно орудующая шпагой, при необходимости смазанной ядом. Но ее жителей (как и остальных европейцев) китайцы считали варварами, закрывая перед ними все, что можно закрыть. Даже торговлю. Торговать «варварам» можно только через уполномоченные пекинским правительством фирмы, да и то лишь в портах Гуандуна. В города «варварам» вход запрещен, а значит, и на прямом доступе к китайским рынкам можно смело ставить крест. На китайской территории монополия только у местных фирм. За прочими «пришлыми» строгая слежка с сохранением положительного баланса при любых торговых операциях. Словом, не торговля, а одни сплошные убытки.

«– God dammit!^[49] Так нельзя!» – негодовали жадные британские коммерсанты.

«– Еще как можно, однако!» – отвечали не менее жадные китайские чинуши-бюрократы. – И язык наш великий учить не смейте! И в городах наших селиться вам ни-и-з-я-я. Живите на кораблях, Янь-Ло^[50] вам всем в дышло!.. И дурман ваш опиумный нам не надо! Убирайте его из нашего портового Гуанчжоу, а то склады окружим, наркоту конфискуем и в море смоем!..»

Слово за слово, а конфликт постепенно назревал. Гордые бритты крепились-крепились, убытки несли-несли, но однажды не стерпели, уговорили (не только речами, но и деньгами) тогдашнего министра иностранных дел Пальмерстона воевать с Китаем.

И войну эту китайцы продули. Сами виноваты. Нечего кичиться огромной армией. Почти девятьсот тысяч солдат, но разбросаны по всей стране и вооружены копьями, мечами, луками. Частей с огнестрельным оружием мало, да и у тех в наличии древние кремневые мушкеты. Артиллерии хватает, но тоже сильно устаревшая. Плюс моральное разложение, повальная наркомания, боевого опыта нет. Тридцать пять лет как не воевали, умея лишь ворье на рынках ловить или лазутчиков в лесах выслеживать. Про флот вообще лучше умолчать. Стратегия тоже так себе; решили англичанам генеральное сражение навязать и подавляющим численным превосходством задавить. Не вышло китайскими шапками «варваров» закидать. И расплата была суровой^[51]. Ныне в Китае идет время смут и хаоса…

И не только в Китае. С нами у Англии тоже давным-давно отношения испортились и нормализоваться не собираются. Так было, есть и будет.

Глава 11

Про вечно гадящую «англичанку» у меня еще с питерским знакомцем Гришкой Поповым однажды разговор длинный вышел. Много интересного он мне по этой теме поведал:

«– …С беспринципной англо-сакской бандой мы столкнулись еще во времена Иоанна Васильевича Грозного, когда наш взгляд устремился к землям, ведущим в Индию. А для Англии Индия – что для моего соседа снизу алконавта высшего пошиба Лешки Козлова горячительные напитки. Бухла не будет – сдохнет. Так и для бритых Индия – жизненно необходимая территория.

Но ведь и России от торговли никуда не деться. Прижмет, напомнит, заставит рынки новые искать. И мы их искать начали. Уже в середине семнадцатого века шведский купец Де-Родес предлагал боярину Милославскому, тестю царя Алексея Михайловича, организовать компанию, позволяющую захватить в свои руки всю персидскую торговлю и плюс к этому крупную долю торговли с Индией и Китаем.

– И как? Бизнес пошел?

– Нет. Но уже при Петре Первом снова об Индии речь зашла. Император тоже на жемчужину Британской империи^[52] виды имел, однако не преуспел в достижении цели. Зато могла преуспеть Екатерина Вторая.

– Каким, интересно, образом?

– Таким. В тысяча семьсот девяносто первом году француз и дипломат де Сент-Жени предложил ей конкретный план вторжения в Индию, дабы покарать Англию. Само вторжение должно было начаться манифестом императрицы о восстановлении династии Великих Моголов, войска двигаются из Оренбурга через Бухару и Кабул, но… Потемкин посоветовал излишне не усердствовать, да и сама Екатерина Алексеевна не спешила ссориться с Альбионом. Зато сын ее Павел очень даже хотел, тем более что поводы для этого шага возникали не единожды. А тут и вот-вот готовый стать императором Франции Бонапарт очень кстати дружбу царю предложил. Предложение было принято^[53]. Там вообще интересно все могло получиться: французы выставляют тридцать пять тысяч войска и прибывают в персидский Атсрабад, где их уже ждет наше войско в том же количестве. И план у Павла Петровича рассчитан до мельчайших подробностей. С момента отправки французов с Рейна до полного завоевания Индии должно пройти не более пяти месяцев. И вот уже донские казачки двинулись на Хиву и Бухару, как вдруг…

Любят бритые исподтишка бить и подляны устраивать. Сволочь Уитворт^[54] вокруг себя много знатной мрази собрал в виде Зубовых и прочих предателей высшего света из пятой колонны. Вот их-то руками государь и был убит в Михайловском замке одной мартовской ночью тысяча восемьсот первого года. А дальше…

Что толку дальше рассказывать. И в девятнадцатом веке, и в двадцатом не могли англосаксы спокойно смотреть на Россию. И теперь тоже не могут…»

Ох, прав ты был, Гриша. Стократно… Нет! Тысячекратно прав. Враги с туманного Альбиона повсюду преследуют русского человека. Возможно, и того, кто заброшен в прошлое, «заключен» в чужое тело и слушает, как в каюте Ухтомского вечный английский вопрос сменился другой темой. Уже хорошо. Хоть отдохну от назойливых бритых. Всюду они.

* * *

– …Мы были хладнокровными. Разумеется, не такими, как Белоголовский, но все же…

Гончаров спросил, о ком речь, и услышал разъяснения. Имя очень даже известное для флотских. Был такой капитан. Однажды ворвался к нему вахтенный и вопить: «В ахтерлюке пожар!» А капитан даже бровью не повел. Неторопливо допил из блюдца чай, вытер губы салфеткой и проворчал недовольно: «Чего раскричались, будто бог знает что случилось?.. Велите тушить». Вот это я понимаю выдержка и хладнокровие. Кстати, орал вахтенный тоже напрасно – ничего на судне не горело.