Демьяновы сюжеты (страница 7)
– К великому удивлению, почти не фордыбачила. – Ленька шумно и протяжно выдохнул, внимательно посмотрел мне в глаза и вдруг нагловато усмехнулся: – Почему не спрашиваешь про бабки?
– Жду, когда работодатель сам скажет. Ты же должен меня заинтересовать.
– Довольствие поделим. Часть наличкой и часть напитками. У меня все так получают, никто не жалуется. Варвара доложила про твои долги. Уверяю, через год будешь дышать свободно, – хихикнул он, – если новых не наберешь.
– Через полгода надо, а половину к первому сентября, – твердо сказал я, и даже вздрогнул от своей дерзости. – На твой алкоголь не претендую.
Леонид изучающе посмотрел на меня, точно хотел удостовериться, я ли это. Впрочем, и я, глядя на Леньку, думал примерно в том же направлении: неужели этот заматеревший, напористый мужичонка тот самый юродивый, который через каждое слово вставлял «простите-извините» и при этом краснел как провинциальная барышня, впервые переступившая порог борделя.
– Да, Леня, уж если влезать в такую историю, то должен понимать, за что. Это мое последнее слово.
И тут его внезапно переклинило. Ноздри задрожали, щеки покрылись нездоровым румянцем, а губы скривились, сложившись в обкусанный, вытянутый овал:
– А не жирно будет, господин культработник?!. Две тысячи баксов за шесть месяцев!.. Я своему заместителю столько не плачу!.. – злобно шипел он, брызгая слюной. – А на ней, между прочим, вся документация по Фонду. Кто из ваших деятелей столько получает? Ты когда последний раз курс доллара смотрел?
– Извини, Леня, я все сказал…
И этим, наверно, и закончились бы наши переговоры, но вдруг откуда-то издалека, со стороны входной двери раздался пронзительный вопль, затем послышались стоны и неразборчивая речь, по ощущению, насыщенная отборной матерщиной. Так, по крайней мере, мне показалось.
Побледневший и съежившийся Ленька схватил со стола телефон и, прижав его к груди, отскочил к стене. Суетливо тыкая в него пальцем, он безуспешно пытался набрать номер. Наконец получилось:
– Ты где, сучара, болтаешься?!. – заорал он в трубку истошным голосом. – Уволю мерзавца, раздавлю!.. Живо ко мне!..
В двери заскрежетал ключ. Один поворот, второй… четвертый. Перепуганный до смерти Ленька, прижавшись спиной к стене, напряженно смотрел на дверь, которая вдруг медленно стала открываться.
Первое, что я увидел – это была маленькая, кокетливая, розовая шляпка-пилотка, усыпанная крошечными блестками и прикрепленная невидимками к темно-каштановым волосам. Сначала она вынырнула примерно на высоте колена взрослого человека и только потом стала приподниматься. Следом обнаружил себя жакет, тоже розовый, местами основательно запачканный чем-то грязно-серым, напоминавшим залежавшийся и отсыревший цемент. Наконец появилось зареванное лицо. Подумалось – женщине что-то около сорока, то есть почти ровесница.
– Тамара Олеговна, Тома!.. – радостно воскликнул Ленька, но, увидев ее грязные руки и разбитые в кровь колени, осекся: – Как тебя угораздило?
Тома гневно стрельнула мокрыми глазами, открыла рот, и, похоже, приготовилась подробно и красочно описывать случившееся, но, заметив меня, резко передумала:
– На лестнице навернулась, – сдержанно сказала она и заковыляла к боковой двери.
– У вас аптечка есть? – спросил я. – Могу оказать первую помощь.
– А ты умеешь? – с каким-то необъяснимым недоверием воскликнул Ленька.
– В армии при лазарете служил, – ответил я, неотрывно глядя на Тому.
Она остановилась и, посмотрев на меня через плечо, тихо сказала:
– Спасибо, я сама.
– Напрасно отказываетесь. – Приблизившись к ней, я присел, чтобы получше разглядеть ее колени. – Рекомендую поехать в травму, на левом рваная рана, если не зашить, останется шрам.
– Да и хрен-то с ним! – со злостью выплеснулась Тома и, наклонив голову, заметила тоненькую струйку крови, приближающуюся к ступне. – Твою мать!.. – застонала она и быстро скрылась за дверью.
– Знаешь, чего я трухнул? – торопливо прошептал Ленька. – У приятеля был аналогичный случай. На лестничной клетке кто-то заверещал детским голоском, и он побежал спасать, а там бандиты. Несколько дней в подвале держали, пока не откупился…
С шумом распахнулась входная дверь, в офис влетел розовощекий, широкоплечий, юный атлет. В одной руке он держал радиотелефон, точно такой же, как у Леньки, а в другой – квадратную, белую коробку, перевязанную синей лентой.
– Что это? – Обалдевший Ленька подозрительно рассматривал коробку. – Откуда?
– Раиса Тимофеевна распорядилась, приказала купить торт, – виновато улыбнулся атлет.
– Она тебе сама сказала?
– Ну да, я тоже удивился. – Он приподнял руку с телефоном и покрутил им как пропеллером. – Позвонила и говорит: у меня намечаются гости. С Леонидом Ивановичем согласовано.
Ленька подошел к атлету и забрал у него торт:
– Значит, так!.. Идешь к Тамаре Олеговне, берешь ее подмышку и везешь в травматологический пункт. Вперед!.. – Он подтолкнул его к боковой двери. – Ну, а мы с тобой, – он дотронулся до моего плеча, – на такси поедем в гости к Раисе Тимофеевне. Иначе говоря, к моей мамуле.
Вторая часть
Раиса Тимофеевна по утрам выглядела гораздо моложе своих лет. Особенно, когда облачалась в ярко-вишневый, фирменный, спортивный костюм с белыми лампасами и такими же полосками на рукавах; если взглянуть, мельком, блуждающим, рассеянным взглядом, а тем более издалека, ну, честное слово – стройная, ухоженная женщина не старше пятидесяти.
– Халаты и пижамы ненавижу! Они заставляют думать о приближающейся немощной старости. А я не хочу и не буду, чего бы мне это ни стоило, – бойко тараторила она, присаживаясь на кухне завтракать, точно и не было никакого инсульта: – Как вспомню соседок по неврологии, дурно становится. Шарк-шарк, шарк-шарк по больничному коридору, и все во фланелевых, бесформенных, жеванных балахонах. Дефиле огородных пугал! Многие моложе меня, некоторые – значительно, а посмотришь на них и сразу хочется по носу щелкнуть: девоньки унылые, что же вы такие индифферентные и неэффектные? – заливисто смеялась она, осторожно поглаживая русые локоны, прихваченные на макушке резной, костяной заколкой.
Волосы красила регулярно, не единого намека на седину. Да и в остальном тоже держала марку: макияж, маникюр, украшения – все было подобрано таким образом, как будто помогал опытный стилист. Правда, случалось, этот стилист озорничал, и тогда Раиса Тимофеевна выглядела, словно карикатурная, размалеванная бабенка, стоящая за стойкой в «Рюмочной», где-нибудь на выезде из города.
Впрочем, меня это нисколечко не коробило, скорее забавляло, приводило в то самое дурашливо-отстраненное состояние, на которое я себя и настраивал: живу так, как будто все здесь понарошку. По утрам это удавалось.
И, вообще, в утренние часы с ней было легко и временами даже интересно, если внимательно отслеживать ее тематические виражи и пассажи. Говоря о чем-либо, она постоянно прыгала с одной темы на другую, а потом неожиданно возвращалась обратно, зачастую совсем не туда, где остановилась. Но так ли уж это важно? Я, как и договаривались с Ленькой, кивал, поддакивал, в нужных местах смеялся, а в других, сделав постное лицо, пафосно сокрушался: ничего не попишешь, живем в эпоху перемен!
И Раиса Тимофеевна, вдохновленная моей поддержкой, продолжала:
– Искренне жаль Гайдара, а еще больше рыжего Чубайса. Навеки останутся виноватыми. Такова печальная участь всех реформаторов, – тяжело вздыхала она, но вдруг начинала оживленно щебетать: – Кстати, у нас на кафедре была одна ассистентка, хвасталась, что участвовала в семинаре, где выступал сам Егор Тимурович. Препротивная, между прочим, особа, вечно лизоблюдничала – старалась угодить нашему именитому заведующему. А он подхалимства на дух не переносил и однажды устроил ей настоящий разнос – публичный! Что вы думаете, сделала ассистентка? Написала ему любовное письмо. Благодаря нашей лаборантке оно стало достоянием общественности. – Личико Раисы Тимофеевны, вытянувшись во все стороны, разгладилось и чудесным образом избавилось от наиболее глубоких морщин, пролегавших между напомаженными, розовыми щеками и маленьким ртом цвета спелой клюквы. – Бессовестная – прости господи! – написала синем по белому: во время вашего доклада на отчетно-перевыборной конференции, у меня случился затяжной, термоядерный оргазм. Кафедральные дамы, как услышали, чуть со стульев не попадали. А заведующий обмяк. Устроил ей досрочную защиту диссертации и еще много чего… А вы знаете, что Гайдар внук не только Аркадия Гайдара, но и Павла Бажова? Читали «Малахитовую шкатулку»? – хихикнула она. – Я на десятой странице уснула… Кстати, куда мы с вами сегодня отправимся на прогулку? На заливе, конечно, ветрено, но ничего, оденемся потеплее…
И совершенно неожиданно – как будто мы говорили о питерской власти:
– Про Собчака ничего не скажу. Знаю его только по телевизору. Вживую видела один раз, да и то мимоходом. – Раиса Тимофеевна отправила в рот оранжевый кусочек сыра и принялась тщательно пережевывать: – По-моему, он лучше всего чувствует себя на трибуне, а внизу теряется, но храбрится. – Она отложила вилку и задумчиво посмотрела на тарелку с нетронутым омлетом: – Послушайте, а не махнуть ли нам в Стрельну? Когда-то с подружками ездили туда на тридцать шестом. Я очень любила этот трамвай. Если займемся воспоминаниями, то обязательно включим его в самое начало.
От этих «воспоминаний» внутри все похолодело. Представил наше совместное творчество в лицах и красках. Слава богу, Раиса Тимофеевна быстро переключилась на другую тему и потом очень долго даже не заикалась про мемуары.
К сожаленью, утренние, благостные полтора-два часа заканчивались очень быстро. Раиса Тимофеевна вдруг начинала суетиться и мрачнеть, а в ее голосе появлялись резкие, скрипящие ноты. То ли от того, что почувствовала недомогание, то ли потому, что вспомнила что-то нехорошее, или по какой-то иной причине, но она в считанные минуты из симпатичной женщины второй половины жизни превращалась в капризную, желчную, вредную старуху.
Ругала всех подряд: Виталика (того самого атлета – Ленькиного водителя и охранника), его мать Антонину – труженицу, на которой держался весь дом, своего сыночка, его отца, верхних соседей, бывших сослуживцев – преподавателей кафедры марксизма-ленинизма. Наконец, разогревшись и неожиданно перевоплотившись в непримиримую комсомолку первых, советских пятилеток, набрасывалась на «дерьмократов», среди которых больше других доставалось Горбачеву и Ельцину. Брызгая слюной, она орала на всю квартиру:
– Какую страну развалили, сволочи!..
Я с ней не спорил. Во-первых, потому, что «здесь все понарошку». Во-вторых, Ленька меня настоятельно просил избегать политических дискуссий. В-третьих, кое-что из ее аргументов считал верным и справедливыми. Но дело было в другом. Ее злобный фанатизм приводил меня в оцепенение, не позволяющее ни возражать, ни соглашаться. Господи, сколько же ненависти способны вместить в себя люди и сохранять ее годами, думал я, глядя на бесноватую, семидесятилетнюю куклу с горящими, а точнее – просто полыхающими глазами.
Выплеснувшись, Раиса Тимофеевна усаживалась в бордовое, плюшевое кресло и брала с журнального столика газету. Я тоже брал газету, принесенную с собой. Примерно минут десять мы читали заголовки и рассматривали фотографии. А потом как ни в чем не бывало она предлагала:
– А не испить ли нам кофейку с чем-нибудь вкусненьким?
– С удовольствием! – отвечал я, и мы направлялись на кухню.
Испив кофейку с печеньем, которое, кажется, называлось «Калифорнийским», Раиса Тимофеевна вдруг благостно улыбнулась и сладко зевнула: