Голос, внезапно донёсшийся из-за Древа, напугал меня, так как я не предполагала, что рядом может находиться кто-то ещё. Спустя мгновение из-за огромного ствола Великого Древа вышел ангел. Я удивилась и смутилась его появлению. Смутилась я, потому что разговор наш был слишком личным и слишком опасным для земель Рая. Удивилась же я не собственно появлению ангела. Как я уже говорила, таковые в этих краях бывали ежедневно. Меня удивило то, что это был не просто ангел. Высокий, выше, чем самый большой человек, и статный, он поражал воображение красотой своего лика. За спиной у него были четыре белых расправленных крыла, по два с каждой стороны. Свободные одежды его сияли божественной белизной, а на золотом поясе висел тяжёлый меч с рукоятью из изумруда. Я знала, стоит этому мечу оказаться в руке своего владельца, как он тут же вспыхнет божественным пламенем. Ибо меч этот был пламенеющим, а ангел, владевший им, являлся Херувимом.

Он остановился в шаге от нас и выжидающе наклонил голову. Увидев его, мы замерли, так как впервые в жизни узрели столь приближенное к Богу создание. Старожилы Рая рассказывали, что Херувимы – самая малочисленная каста ангелов, но зато самая близкая к Богу.

– Прошу прощения за то, что напугал вас, – после непродолжительного молчания сказал Херувим.

Чтобы не столь сильно поражать нас своим величием, ангел собрал крылья и мягко присел на траву перед нами.

– Я невольно подслушал вашу беседу, – снова заговорил он. – Вы разговаривали о Самаэле, не правда ли?

– Да, – с некоторой тревогой ответила я и смутилась ещё сильнее, так как ни в коем случае не желала обсуждать свою странную связь с Дьяволом ни с кем, кроме бабушки Марселлы.

Херувим же, казалось, испытывал немалый интерес к этой теме. Я не знала, выискивал ли он грешников в Раю или пытался собрать новые сведенья для извечной борьбы света и тьмы, но я прекрасно видела то, что он не отпустит нас, пока не выведает всё, что ему нужно.

– Вы были знакомы? – осведомился Херувим, обращаясь преимущественно ко мне, так как из подслушанной беседы уже успел понять, что бабушка Марселла не имела знакомства с интересующим его объектом.

– Он был моим единственным другом!

Резкость моего ответа удивила не только ангела, но и меня саму. Скопившаяся за долгое время обида на саму себя возжелала выплеснуться наружу, но я, понимая, что время для этого было самое неподходящее, постаралась успокоиться. Я не верила в то, что Херувим мог желать добра Самаэлю, и не хотела своими необдуманными словами причинить ему ещё большие страдания. Поэтому я постаралась взять себя в руки и отвечать сдержаннее на вопросы божественного создания.

– Вы скучаете по нему? – спросил ангел.

Его слова прозвучали так мягко, что на секунду мне показалось, будто бы он и сам скорбит о Самаэле. Это открытие глубоко поразило меня, и я, до конца не осознавая этого, вдруг смягчилась.

– Мне жаль, что я причинила ему боль, – честно ответила я.

– Вы причинили? – услышав мои слова, Херувим очень удивился. Он наклонился вперед и попросил: – Расскажите мне.

– Я не могу… – ища поддержки и совета, я тревожно посмотрела на бабушку Марселлу, но лицо её не выражало ничего, кроме искреннего благоговения перед ангелом. Она была впечатлена его величием и вряд ли бы посоветовала мне что-нибудь иное, кроме как довериться ему.

Я устало вздохнула и вновь обратила взгляд к божественному посланцу. Быть может, и правда, стоит рассказать всё Херувиму, исповедовать свою душу, и пусть он решит, какое наказание ко мне применить. Вряд ли он сможет придумать что-нибудь хуже той бесконечной пытки самоистязания, которой я ежечасно изматывала сама себя.

– Всё довольно сложно, – сказала я. – Просто… Ох, как же это трудно! Просто он совсем не такой, каким его все считают. Он – лучше. Он – чище. Самаэль – не зло во плоти, просто он запутался. Потерялся. И мне кажется, что я могла бы помочь ему, но я…

– Но вы здесь, – закончил за меня Херувим.

– Но я здесь, – подтвердила я. – Я не пошла за ним, когда он звал, когда он нуждался во мне. Я предала его дружбу и причинила боль, которой он не заслуживал.

– Не говорите так.

В словах Херувима я вновь ощутила искреннюю скорбь. Он словно бы и сам страдал от моей боли. Хотя, возможно, боль у него была другой, но почему-то в это мгновение мне показалось, что чувства наши схожи. Я очень ясно ощутила то, что зря боялась его и что он не желает и не может желать зла ни мне, ни Самаэлю.

Несколько мгновений Херувим молчал, опустив взгляд на траву и углубившись в себя. Когда же он вновь заговорил, лицо его словно бы засияло и стало ещё красивее, если то было возможно.

– Позвольте мне проводить вас в одно место? – спросил он и, очевидно, боясь того, что я испугаюсь или не соглашусь, добавил: – Не бойтесь, там, куда я хочу вас отвести, нет ничего страшного. Вас ждут, и, я уверен, что там вы сможете обрести покой, коего не могли достигнуть прежде.

Я пожала плечами. Когда живёшь в Раю, быстро забываешь, что такое страх. Здесь вас не поджидают никакие неприятности и никто не может причинить вам вред. Херувим, конечно, обладал достаточными силами, чтобы сбросить меня в Ад. Но было ли это наказанием для меня? Возможно, я бы даже поблагодарила Бога за возможность объясниться с Самаэлем, пусть и на его территории.

Увидев моё согласие, Херувим встал и величественно протянул мне руку. Я с трепетом коснулась его ладони. Я была бесплотным духом, но его тело по сравнению с моим было ещё более бесплотным. Прикосновение ангела казалось приятным, необыкновенно окутывающим и лёгким. Он крепко прижал меня к себе, расправил крылья и в ту же секунду взмыл в небо.

Глава 2

Юная Эстер Хендрикс лежала в постели, по самую шею укрытая толстым шерстяным одеялом. Дыхание её было прерывистым и хриплым, а утомлённый, измученный взгляд бездвижно замер на тёмной точке плесени, видневшейся на желтоватом потолке комнаты. Много лет назад этот потолок, украшенный у стен грубой, отнюдь не изысканной лепниной, был побелен и являл собой если не красивое, то, по крайней мере, привлекательное для взгляда зрелище. Когда-то и стены этой комнаты, оплетённые теперь паутиной и покрытые толстым слоем пыли, внушали обитавшим здесь людям светлые чувства. Теперь же ни в этой комнате, ни в своей жизни они не видели ничего, кроме немого отчаяния и бесконечной боли.

Здесь жили двое: ссутуленный, худощавый старик и светловолосая девочка лет пяти на вид. Старика звали Винсент Баккер, или отец Винсент, как его по старой привычке величали послушники церкви, где он некогда служил настоятелем. Вот уже почти два года прошло с тех пор, как Винсент отказался от сего почетного звания, и с тех же пор душа его, равно как и квартира, в которой он жил, стала покрываться пылью и зарастать паутиной. Два года назад именно в этой комнате окончила своё существование его единственная дочь, мама малышки Эстер. Её звали Амилия, и у неё был рак. Болезнь пришла внезапно и оборвала жизнь молодой женщины. В день смерти Амилия почти не страдала, но сколько мучений претерпела она за месяцы, предшествовавшие кончине. В тот день, когда Бог призвал её к себе, Амилии должно было исполниться двадцать шесть лет.

Тремя годами ранее Бог забрал её мужа, Ремми Хендрикса. Это произошло спустя четыре месяца после рождения Эстер, в тот момент, когда Ремми возвращался домой после длительной командировки. Он очень торопился, так как соскучился по жене и надеялся скорее увидеть дочь. Ремми не видел их, казалось, уже целую вечность. Не увидел он и машину, появившуюся на дороге словно бы из ниоткуда. Бог забрал их всех: и Ремми, и тех двоих, что находились во второй машине.

Внучка старика Винсента так и не узнала своего отца. Мать часто показывала ей его фотоснимки, но девочка видела на них лишь совершенно незнакомого мужчину. Он подарил ей жизнь, но сколько должно пройти лет, прежде чем ребёнок сможет осознать важность подобного дара?

Супруга Винсента, добросердечная Гертин, покинула смертный мир ещё раньше, чем Амилия и Ремми. Бог забрал у старого священника почти всех, кого он любил. Проживший жизнь в глубоком смирении и искренней любви к Богу, Винсент никак не мог понять, за что тот мог забрать самую любящую из матерей, самую чистую из дочерей и самого верного из мужей. Старик с радостью отдал бы свою жизнь за каждого из них, но по какой-то причине Богу его жизнь была не нужна. Он словно испытывал Винсента, один за другим отбирая у него дорогих людей, а когда умерла Амилия, претерпевшая столько боли душа старика, наконец, сломалась.

Всю свою жизнь он учил людей верить в Бога и молиться о спасении душ, но, в конце концов, сам потерял веру. Смерть Амилии стала для него особенной раной. Глубокой, кровоточащей и незаживающей. Сразу после её похорон Винсент оставил сан. Своим прихожанам он объяснил это тем, что ему придется больше времени уделять осиротевшей внучке, которой тогда едва исполнилось три года. Это не было ложью, но всё же не являлось и полной правдой. При большом желании старик смог бы и воспитывать внучку, и хорошо управляться в церкви. Истинная же причина его ухода состояла в том, что на утро после похорон Амилии, войдя в церковь, Винсент вдруг ощутил абсолютную пустоту. Никогда прежде, как, впрочем, и никогда позже, он не был так одинок и так обессилен. Бог покинул Винсента в тот день, или, может быть, это он сам окончательно покинул Бога. Считал ли отец Винсент, что Бог предал его? Наверное, нет. Но старик был абсолютно уверен в том, что Господь, если он вообще существовал, поступил с ним незаслуженно жестоко. А ещё более незаслуженно и ещё более жестоко он поступил с теми, кого забрал.

С тех пор в доме Винсента поселилась грусть. Старик почти не убирался, не покупал ничего нового и редко приглашал гостей. Цветы, с такой любовью разведённые его дочерью, давно завяли, но он не нашёл в себе силы убрать их. Мёртвые стебли иссохли, но горшки, наполненные сухой, потрескавшейся землёй, всё ещё стояли на пыльных подоконниках, словно немые призраки прошлого, будоража тяжёлые воспоминания Винсента.

Отчаявшись из-за потерь, старик не возненавидел Бога, но разочаровался и усомнился. Он уже не верил ни во что, ничему не удивлялся, не имел никаких стремлений, а единственным его желанием было сделать так, чтобы маленькая Эстер выросла, ни в чём не нуждаясь.

– Как она сегодня?

Коба, соседка Винсента и давняя его подруга, вошла к нему без стука, как, впрочем, делала всегда с тех пор, как маленькая Эстер заболела. Болезнь внучки сильно подкосила старика, и Коба, всерьёз беспокоясь за его здоровье и разум, стала заходить каждый день. Она приносила еду и помогала Винсенту ухаживать за малышкой. Старик благодарно принимал её помощь в отношении внучки, но начинал сердиться, едва Коба заговаривала о помощи ему самому. А помощь ему была нужна, ведь старик почти ничего не ел, плохо спал и совсем не выходил на воздух, отчего стал больше походить на призрачную тень, чем на живого человека.

– Святой отец, – несмотря на то, что Винсент уже давно не был священником, Коба по привычке продолжала обращаться к нему таким образом. – Вы спали сегодня?

Старик, сидевший в кресле у кровати Эстер, казалось, не слышал её слов. Он не спал, но и не бодрствовал. Он, словно статуя на церковной стене, бездвижно и почти безжизненно сторожил покой больной малышки. В этом странном состоянии Коба находила его ежедневно и уже не удивлялась ему. Печально вздохнув, она придвинула стул к креслу и, тихо сев рядом, взяла старика за руку. Его посеревшая ладонь в смуглых руках Кобы казалась ненастоящей, словно бы то была рука восковой куклы, сделанной неумелым мастером.

Прикосновение соседки заставило Винсента выйти из оцепенения. Он грустно посмотрел в карие глаза гостьи, но не произнёс ни слова. Коба вздохнула. Она не хуже старика знала, что надежды для девочки нет.

Коба, как, впрочем, и все соседи, очень любила малышку Эстер. Они назвали её девочка-солнце, так как малышка приносила радость всюду, где появлялась. Лишившись и отца, и матери, она не винила в своём горе никого. Эстер мечтала, как мечтают все дети её возраста, и жила так, как умеют жить только счастливейшие из людей. Как жаль, что и это существо, несущее в себе только добро и свет, должно было вскоре умереть.

– Врач уже приходил? – стремясь отогнать прочь печальные мысли, спросила Коба.

Старик кивнул и поморщился.

– Они ничего не делают, эти врачи.