Голос старика сейчас был скрипучим и неровным, временами он совсем пропадал, а затем вдруг резко появлялся, сопровождаемый неприятными визгливыми звуками. Эта перемена особенно пугала Кобу, которая хорошо помнила те времена, когда, приходя в церковь на проповедь Винсента, она заслушивалась бархатистостью и красотой его речи. Она всегда восхищалась им, и теперь ей было невыразимо тяжело видеть его духовное падение.

– Я слышала, что сейчас очень многие болеют, – вкрадчиво сказала женщина. – Говорят, что больницы переполнены, а врачи не справляются с наплывом заболевших. Мне говорили, что это обострение гриппа или что-то вроде.

Старик нервно дернулся и злобно фыркнул.

– Обострение лени у них, а не гриппа, – проворчал он. – Только и умеют, что отговорки придумывать. Хотели бы лечить, вылечили бы. А они не хотели! Они её забрали, сутки подержали и вернули обратно. Что от этого толку? Что толку от того, что эта медицинская сестра ходит сюда каждый день? Она только и ждёт, чтобы моя малышка поскорее померла да освободила её от хлопот…

Старик хотел добавить что-то ещё, но внезапно подступившие слёзы не дали ему закончить. Он, сотрясаясь от рыданий, закрыл лицо руками. Коба прижала старика к себе и тоже заплакала. Винсент был прав, но только отчасти. В нём говорило горе и обида, но, возможно, в глубине души он всё же понимал, что слова его были не вполне справедливы. Коба действительно слышала о том, что в город пришла эпидемия. Хоть правительство и средства массовой информации тщательно пытались скрывать это, но больницы действительно были переполнены, а медикаментов на всех заболевших не хватало. Как и Эстер, людей с проявившимися симптомами забирали в больницу, делали им необходимые анализы, а затем либо оставляли, либо возвращали домой. Последнее делалось в двух случаях: когда пациент мог поправиться сам, или когда у него уже не было надежд на выздоровление и, находясь в больнице, он бы только занимал место человека, которому ещё можно было помочь. Смутная надежда на то, что Эстер ещё сможет поправиться, умерла спустя день после её возвращения из больницы. Лихорадка всё равно что сжигала девочку изнутри. Лекарства, что прописали ей доктора, очень скоро перестали оказывать эффект, а те уколы, что ежедневно делала приходившая женщина-врач, лишь снимали боль и ослабляли мучения, но выздоровления не приносили.

– Вам бы поспать немного, святой отец, – сказала Коба, когда старик немного успокоился. – Давайте, я посижу часок-другой с Эстер, а вы отдохнете?

– Тебе что, своих дел мало? – вспыхнул старик. Он резко выпрямился и сердито посмотрел на соседку. – У тебя полный дом детей, иди и следи за ними. Незачем за мной ходить! Я сам тут справлюсь. Не маленький!

Коба устало вздохнула, но настаивать не стала. Она уже и не верила в то, что наступит такой день, когда этот гордый, ворчливый старик согласится принять чью-либо помощь.

– Я оставила рагу у вас на кухне, – сказала она, поднимаясь со стула. – Поешьте, как захотите, а я пойду. Ближе к вечеру, может быть, загляну ещё раз.

Старик кивнул, но ничего не ответил. Вместо этого он снова обратил взор на постель Эстер, тяжело выдохнул и замер, вновь обратившись в недвижимого стража умирающей малышки.

Глава 3

Шум вытекающей из крана воды, подобно хорошей медитации, давал отдых сознанию и помогал мыслям течь своим чередом. Так, по крайней мере, полагал сэр Томас Стаффорд. Он любил подолгу находиться в душе, мог, закрыв глаза и полностью отдавшись ощущениям, часами наслаждаться течением обжигающе горячей жидкости по своей коже. А вот лежать в ванной, даже наполненной ароматными солями и маслами, Стаффорд не любил. Стоячая вода не влекла его так, как течение, пусть даже и созданное искусственно. Он любил просто стоять под тонкими, колкими струями и размышлять. Именно здесь, в душе, сэр Томас и придумывал самые успешные свои проекты.

Сегодня же мысли Стаффорда были беспокойны. Он кое-что замыслил. Кое-что важное и грандиозное. Кое-что, что могло бы изменить всю его жизнь. Тревога сэра Томаса была вполне объяснима. Конечно, он нисколько не сомневался в том, что его задумка рано или поздно будет реализована, но правильное воплощение её зависело не только от него самого, и именно это больше всего беспокоило Стаффорда. Хочешь сделать что-то хорошо – делай это сам. Сэр Томас часто прибегал к сему принципу, но с тем, что он задумал теперь, справиться в одиночку было невозможно.

Утомлённо вздохнув, Стаффорд резким движением отключил воду и открыл стеклянные дверцы душевой. Как только шум воды прекратился, в ванной комнате стало очень тихо, и лишь откуда-то из-за стены доносились едва различимые звуки скрипки. Сэр Томас сразу же узнал «Geschichten aus dem Wienerwald» Иоганна Штрауса, ведь то был один из его любимых вальсов. Музыка вызвала удовлетворение Стаффорда, и он лениво улыбнулся, позволив терзавшей его прежде тревоге несколько отступить. Не торопясь вытираться и позволяя ещё горячим струйкам воды стекать прямо на пол, сэр Томас подошёл к запотевшему зеркалу и протер его ладонью. Из размытого отражения на него взглянул седеющий мужчина. Худощавый для своего возраста, он всё же был крепок и силён. Карие с зеленоватыми прожилками глаза, немного узковатые для истинного британца, казалось, всегда источали коварство. Лицо его тоже было узким, с отчётливо выраженными скулами и выдающимся вперед заострённым подбородком. В самом центре этого подбородка имелась довольно глубокая впадина, часто отвлекавшая на себя внимание собеседников сэра Томаса и за счёт этого дававшая ему возможность перехватить инициативу при ведении переговоров. Ресницы у Стаффорда были длинные, тёмные и густые, словно у женщины. Подобными женским были и его тонкие от природы брови. Причём одна бровь сэра Томаса всегда находилась чуть выше другой, что создавало у окружающих стойкое впечатление, будто бы Стаффорд им не доверяет. Впрочем, он, и правда, не доверял никому, кроме себя.

Не одеваясь и даже не пытаясь смахнуть с себя влагу, сэр Томас покинул ванную комнату и, двигаясь на звук скрипки, вошёл в ближайшую гостиную. Эта просторная комната была полна света, который лился не только из множества точечных светильников, встроенных в потолок, но и из огромного витражного окна, почти полностью занимавшего одну из стен. Скучая в отсутствии музыканта, прямо перед окном стоял чёрный рояль. Его покрытая лаком поверхность отражала яркое солнце, приумножая тем самым количество света в гостиной.

В стену слева от окна был встроен бар, перед которым находилась глянцево-белая стойка со стеклянной столешницей. Ощущая, как проникающие через окно тёплые лучи солнца испаряют влагу с его кожи, Стаффорд приятно потянулся, а затем подошёл к бару и, взяв с полки бокал, налил себе виски. Пригубив терпкую жидкость, сэр Томас удовлетворённо вздохнул. Тревога, казалось, полностью отступила, и, пожалуй, в этот момент он мог бы со всей уверенностью признать себя счастливым человеком.

Мелкие ворсинки ковра приятно щекотали голые ступни, пока Стаффорд шёл от бара к белому П-образному дивану, что занимал почти всё свободное пространство комнаты. Не выпуская бокал из рук, Стаффорд улегся на диван, подсунув под спину и голову две мягкие подушки, и, наконец, устремил взгляд на источник музыки.

Изумительные звуки творений Штрауса изливались из угла комнаты, где окружённая двумя мраморными статуями играла на скрипке молодая девушка. Обнажённая, она и сама была подобна статуе, сотворённой искусным мастером. Впрочем, отец её был отнюдь не скульптором, а всего лишь мелким торговцем, задолжавшим Стаффорду весьма крупную сумму денег. Конечно, для сэра Томаса сумма эта была не очень-то ощутима, и он, может быть, смог бы её простить старому торговцу, если бы вообще умел прощать. Вместо этого он решил проучить старика, заставив его юную дочь отрабатывать долг. Её миловидная внешность уже давно привлекала внимание сэра Томаса, а нежная творческая натура и очевидный музыкальный талант девушки будоражили в нём потаенные желания.

Щёки юной красавицы заметно покраснели от смущения при его появлении в гостиной, она потупила взор и на мгновение сбилась, но, будучи хорошим музыкантом, собралась с духом и продолжила играть. Стаффорд же нисколько не смущался ни её, ни своей наготы. Сэр Томас ещё не решил, что конкретно хочет получить от этой девушки. Пока ему доставляла удовольствие её прекрасная игра и то граничащее с паникой смущение, в которое она приходила, едва взглянув на него. Эта девушка была чем-то вроде символа чистоты в его обители порока, и сэр Томас не спешил его разрушать. Его забавляла добродетель сама по себе, и в особенности людские попытки следовать её пути. Сэр Томас знал об этом мире куда больше любого другого человека. Так, по крайней мере, считал он сам.

Несмотря на то, что сэр Томас Стаффорд никогда не признавал этого, но ему очень повезло с рождением. Семья его была весьма состоятельной. Отец, сэр Георг Стаффорд, имел титул и несколько имений в Великобритании, а также недвижимость во Франции и Италии. Он женился довольно поздно, но по любви. Правда, спустя десять лет брака узнал, что всё это время жена была ему неверна. Состоялся громкий развод, в результате которого Томас и его младший брат Ричард остались с отцом. Мать же, отсудив у мужа неплохое состояние, переехала жить во Францию.

Георг Стаффорд был не лучшим отцом. Жёсткий и холодный, он требовал от сыновей послушания во всём. Вероятно, он надеялся сотворить из них лучших представителей своего времени, вот только избранные им методы привели к одному единственному результату – оба сына возненавидели отца.

Томас был старше брата на пять лет и, понимая, что малыш слишком рано остался без матери, постарался стать для него лучшим братом. Томас заботился о нём, защищал от отца, дарил почти материнское тепло. Ричард, считая брата идеалом человека, во всём пытался подражать Томасу, которому, надо сказать, подобное искреннее почитание весьма льстило.

Удивительно, как меняет жизнь человека первое безнаказанное убийство. Томасу тогда было четырнадцать лет. Ещё пару лет назад он вышел из поры детства и, терзаемый подростковыми изменениями характера, никак не мог до конца осознать свои желания и стремления. В то лето он вместе с братом и отцом жил в загородном доме, что находился у южной границы Лондона. Отец постоянно отлучался по работе в город, отчего дети много времени были предоставлены сами себе. Погода стояла тёплая, посему они часто устраивали долгие совместные прогулки и пикники на природе. Время от времени братья общались с местными детьми, но всё же, ощущая себя много выше других по положению, тесной дружбы не заводили.

В одном из соседних домов жила одинокая женщина с маленьким сыном. Мальчику было около шести лет, но он отставал в развитии и поэтому совсем не имел друзей. Дети, не понимая, сторонились его, взрослым же и подавно не было дела до мальчишки. Но именно ему, этому жалкому, слабому созданию удалось всколыхнуть внутри Томаса те мысли и те чувства, о которых он не знал прежде. Жестокий план Томас вынашивал около недели, а затем, дождавшись очередного отъезда отца, решился воплотить его в жизнь. Ричард, которому тогда было всего девять лет, не осознавая до конца того, что они совершают, и лишь слепо следуя по стопам своего кумира, согласился помочь ему во всём. Обманом они заманили доверчивого мальчишку в брошенный дом, что находился на окраине поселения. Там они вдвоём долго, жестоко пытали несчастного мальчика, а затем убили, размозжив камнем его голову. Теперь уже никто не узнает, переживал ли о содеянном Ричард, но Томас навсегда запомнил тот день. Он называл его днём своего настоящего рождения.