Но внезапно узнать, что твое наследие оказалось разграблено и, несмотря на все ухищрения, все-таки попало в дурные руки… Что бесценные записи, на которые ты потратил столько времени и сил, ставшие смыслом всей твоей жизни, вдруг оказались украдены и использованы кем-то еще…

Все. Я злой! И лучше бы вам, господин барон, держаться от меня подальше!

– Откуда у вас эти записи? – с трудом уняв раздражение, проскрипел я.

Барон пожал плечами.

– Они почти сто лет хранились в семейном архиве. Кажется, их еще отец где-то раздобыл.

– Скорее, дед, – выплюнул я. – Когда-то мэтр Валоор решил, что у него есть талант, и очень зря взял вашего деда в ученики. Потому что всего через несколько лет по вине Евгродуса Невзуна он потерпел сокрушительное поражение в Совете, а впоследствии был предан и убит.

На лице барона не дрогнула ни одна черточка. Только губы сжались в идеально прямую линию, да костяшки пальцев на руках заметно почернели.

– Возможно, – наконец ответил он на мое обвинение. – В нашем роду встречались самые разные люди: добропорядочные и не очень, светлые и темные… поэтому я не исключаю возможность того, о чем вы говорите. К тому же в дневнике отца были некоторые… намеки. Но после того, как в архиве появились эти черновики, прошло более ста лет. Дед сразу после этого бесследно пропал, и мне до сих пор ничего не известно о его судьбе. Мэтр Валоор действительно погиб от руки одного из магов нового Совета. А мой отец, когда началась война, поклялся больше никогда не прикасаться к своему дару и, будучи не последним человеком в гильдии, смог уговорить Совет сохранить ему жизнь, обменяв ее на закрывающую печать.

Я, не сдержавшись, тихо зарычал.

Трус! Закрывающая печать – самое последнее, на что бы я решился, если бы встал вопрос о жизни и смерти! Лучше умереть, чем влачить жалкое существование, совершенно точно зная, что твой дар станет отныне абсолютно недоступным. К тому же печать не просто закрывает ауру или гасит тлеющую внутри каждого мага волшебную искорку. Она разбивает душу на мелкие осколки и вместе с магией забирает у чародея немалую часть его жизни! Разрушает саму его суть! После чего личность закрытого мага меняется так резко, что его перестают узнавать даже собственные дети.

Он становится абсолютно другим человеком! Чужим. Существом без прошлого и, по большому счету, без будущего, потому что бывших магов не бывает! Даже если печать вдруг будет снята, то к былому могуществу он никогда не вернется. А с отрезанным даром проживет совсем недолго, постепенно сходя с ума от безысходности.

– Отец посчитал, что так будет лучше, – тихо обронил барон. – Своим поступком он избавил наш род, в котором испокон веков рождались неплохие некроманты, от гонений, сохранил жизнь себе и заодно скрыл от Совета мои способности. Сам он, конечно, об этом благополучно забыл, потому что безумие со временем все же поразило его разум. Но я знал. И с детства учился скрывать свой дар от остальных. А еще я помнил о жертве, принесенной отцом ради меня. И все эти годы развивал способности втайне даже от него. В том числе и по записям мэтра Валоора, о которых узнал относительно недавно.

Я едва не фыркнул.

Ладно, хоть одна вещь мне наконец стала понятной. Оказывается, предатель оказался достаточно предусмотрительным, чтобы оставить себе лазейку в случае непредвиденных осложнений. Ведь украденные записи можно было выгодно продать – Совет и сейчас с руками оторвет любую вещь, в которой правдоподобно говорилось бы об бессмертии. Все же маги – не боги. Они стареют, пусть и гораздо медленнее простых смертных, и умирают точно так же, как все остальные. А умирать многим из них очень не хочется. И за любую возможность отсрочить это неприятное событие они готовы на все. Особенно светлые, потому что, в отличие от темных, наивно верят, что смерть можно обмануть.

Но в тех черновиках важных для них сведений и без того было немало. И разобраться с ними маги Совета точно бы сумели. Со временем, конечно. Поэтому наверняка не отказались бы сохранить жизнь сделавшему им этот роскошный подарок некроманту. Даже такому скользкому, как Евгродус Невзун.

Кстати, надо бы выяснить, не осели ли где еще копии тех черновиков. И уточнить, чего ради барон вдруг нарушил свои принципы, решив воспользоваться даром.

– Хотите знать, почему? – внезапно спросил барон, словно прочитав мои мысли. – Хотите, я расскажу вам, как дошел до такой жизни? Мне кажется, именно вам будут близки мои цели. Ведь кто лучше сумеет понять некроманта, чем другой некромант?

Я угрюмо промолчал.

– Я не желал всего этого, – так же неожиданно признался барон, обведя взглядом мрачные стены внутреннего двора. После чего отступил на шаг и, перестав давить на защиту, посмотрел на меня с неподдельной тоской. – Поверьте, коллега, если бы была возможность продолжить жить, как прежде, я бы с радостью согласился. Это ведь не то, о чем я мечтал… совсем не то, честно. Вот только понимать это начинаешь…

– Когда становится слишком поздно, – спокойно закончил я, заметив быстрый взгляд барона в сторону своей семьи. – Но теперь ничего не поделаешь: вы стали теми, кем стали. Хотели вы этого или нет, думали о последствиях или же были одержимы своей идеей. Это – беда всех некромантов, рискующих возвращать к жизни родных и близких. Тоска по прошлому, желание изменить то, что изменить уже нельзя, стремление что-то кому-то доказать, которое, к сожалению, всегда приводит к печальным результатам.

– Мы получили возможность жить дальше, – слабо возразил барон.

Я покачал головой.

– Разве это – жизнь?

– Но это лучше, чем ничего, – совсем тихо отозвался он и надолго замолчал.

Словно почувствовав колебание мужа, его супруга, убедившись, что дочь больше не намеревается падать и пачкать свое единственное уцелевшее платье, неслышно подошла и положила руку ему на плечо. Неестественно бледную, все еще изящную, но покрытую некрасивыми темными пятнами руку, при виде которой барон помрачнел и поспешил отвернуться.

Я снова промолчал, решив не травить душу. Но про себя все же задумался о причинах, заставивших хозяина замка применить свое искусство на собственных подданных. И о причинах, по которым все эти люди согласились на долгий, крайне болезненный ритуал, превративший их из людей в слабое подобие самих себя.

– Это началось три года назад, – снова подал голос барон, отведя взгляд и отступив от меня еще на пару шагов. – Лютеция заболела болезнью, от которой я не смог найти противоядия. Как я уже сказал, история моей семьи насчитывает немало темных страниц, поэтому поначалу я проявлял осторожность и далеко не сразу рискнул обратиться за помощью. Особенно когда выяснилось, что после амнистии члены Совета слишком уж рьяно рыскали по окраинам в поисках людей нашей с вами профессии. Помня о недавней войне, доверять им было бы опрометчиво. Поэтому какое-то время я пытался справиться с болезнью самостоятельно, читал книги по лекарскому делу и, к сожалению, слишком поздно понял, что не сумею ее остановить. А когда болезнь вошла в решающую фазу, я… у меня действительно не осталось выбора.

– Вы отписали в столицу? – нахмурился я.

– Да, конечно.

– Кому именно? Куда?

– Просто в гильдию, – устало ответил барон. – Я ни разу там не был и не знал, к кому обратиться, поэтому отправил письмо на имя первого помощника главы гильдии. Но поскольку моего имени нет в гильдийных списках, я опасался, что письмо не воспримут всерьез и промедлят, как это обычно бывает, поэтому приложил архивные документы, выданные Советом отцу после наложения на него печати. И на деда, который в свое время числился в гильдии некромантов. Быстрого ответа, разумеется, не ждал, но он, на удивление, пришел всего через два дня, и там было сказано, что целители гильдии не выезжают на места, поэтому мне придется привезти Лютецию в Тисру. Я, разумеется, согласился и стал собираться, пока у нее были силы передвигаться. Но еще через день, когда мы уже были готовы выехать, из гильдии пришло второе письмо, где предыдущее распоряжение отменили, а нам велели ждать приезда специально назначенного целителя.

– Имя того, кто подписал бумаги, помните? – быстро спросил я.

– Нет. Это было три года назад, а в моем нынешнем состоянии… сами понимаете: память на отдаленные события страдает первой, – виновато развел руками барон, и я нахмурился еще больше.

– Что за заболевание было у вашей дочери?

– Болезнь Кпоши.

– Системная форма?

– Да.

Я вздохнул. Действительно редкая зараза. И крайне неблагоприятно текущая. Причем от момента появления первых признаков болезни до смерти в одном случае может пройти целых двадцать лет, а в другом – всего месяц. И симптомы настолько разнообразны, что «болезнью Кпоши» ее называют только специалисты, а в простонародье ее кличут хамелеонкой – за обилие внешних «масок», многообразие проявлений, способность поражать любую систему и длительный скрытый период.

Помнится, однажды мне довелось встретить женщину, у которой единственным проявлением болезни были лишь красные пятна на скулах. И видел двоих мужчин, у которых кожа осталась совершенно нетронутой, но зато серьезно пострадали внутренние органы, из-за чего их жизнь закончилась весьма печально и буквально в считанные недели. Были в практике целителей случаи, когда страдал лишь какой-то один орган. Иногда – два или три. Когда-то случалось, что болезнь, которая, казалось бы, уже вошла во вкус, вдруг на какое-то время отступала, но абсолютно никто не мог сказать, когда она поднимет голову вновь. Поэтому заболевшие, независимо от тяжести состояния, считались обреченными.

Именно от этой болезни когда-то медленно умирал мой последний учитель. Так что в свое время я выяснил про нее все, что мог. Долгие месяцы и даже годы я провел в изучении старых рукописей и лечебных свитков. Испробовал на обессилевшем старике все рецепты и их возможные сочетания. Как среди заклятий, так и среди обычных травяных настоек.

Но все было тщетно. Потому что хамелеонка, как назло, чаще всего привязывается именно к магам. И потому, что излечить ее еще не удавалось никому.

Я посмотрел на барона с пониманием.

– Какие вам дали сроки?

– Год, – прошептал тот, стараясь не смотреть на дочь. – Или даже меньше. Но мне удалось замедлить процесс и выиграть еще немного времени. До того момента, когда у меня получилось расшифровать черновики мэтра Валоора и подарить дочери вторую жизнь.

– Вы использовали стазис? – со знанием дела уточнил я.

– Сперва травы – серебрянку, смесь различных настоек и даже слабые яды, чтобы хоть как-то заставить организм сопротивляться… а потом – да, пришлось обратиться к стазису.

– Сколько времени она там провела?

– Шесть месяцев. После чего заболела моя жена, и я был вынужден отвлечься.

Я удивленно замер, кинув пораженный взгляд на молчаливую баронессу.

– Вы хотите сказать, хамелеонка зацепила сразу двух человек в одном доме?!

– Совершенно верно.

Но это невозможно! Болезнь Кпоши тем и «хороша», что никогда не бьет в одну цель дважды! Это не простуда – она не передается по воздуху! И если заболел один человек, то, как бы ни тяжела была форма, остальные могли ничего не бояться.

Некоторые простаки даже начинали открыто радоваться, когда в доме появлялся больной, а иногда и соседи напрашивались какое-то время пожить рядом, чтобы обезопасить себя и родных. Умирающим, конечно, это радости не доставляло, да и эффективность данного метода, честно говоря, была сомнительна, но люди верили. И зная, что хамелеонка, как и бешенство, неизлечима, хватались за любую соломинку.

– Да, – мертвым голосом согласился со мной барон. – Я сам знаю, что так не бывает, но тем не менее это случилось. С нами. С нашим домом. И со всеми нашими слугами. Мне пришлось принимать срочные меры, чтобы остановить болезнь в пределах хотя бы этого замка.

Я растерянно моргнул.

– А как же Совет?

– Вы удивитесь, коллега, но – никак. Он не захотел помогать.