Она негромко ответила «хорошо» и спросила, что случилось, он снова сказал про деньги, она резко оборвала его. Он растерялся, затем отодвинулся и впервые посмотрел на неё так, как собирался посмотреть при знакомстве. «Не задавайтесь, дамочка, вы, конечно, не про меня, да ведь и мне не очень-то и хотелось» – вот что можно было прочитать в его хамоватом взгляде. Когда он понял, что сейчас ему станет стыдно за свою выходку, и что выражение лица у него наверняка изменится, если уже не изменилось, он быстро вышел из квартиры.

12

Увидев Максима на пороге своей комнаты, Марат приветствовал его словами «не, ну надо же – живой», и поинтересовался, куда это Макс вчера исчез после того, как его проводили до туалета. Макс в телеграфном стиле ответил, что вышел проветриться, а на улице встретил девушку, с которой и отбыл. После чего осторожно расспросил Марата о событиях вчерашнего вечера. Выяснилось следующее.

Покинув «Кенгуру», компания решила продолжить в комнате у Марата. Макс пришел в общежитие своим ходом, мало того, по дороге он довольно живо и внятно со всеми общался. На полпути от «Кенгуру» до общаги они встретили человека, которого Макс отрекомендовал как своего двоюродного брата, с которым не виделся двести лет, и который в итоге просидел с компанией до утра. Прибыв к Марату, Макс ещё какое-то время вместе со всеми пил водку, потом попросил показать ему работающий туалет и исчез.

Удивившись новости про брата, и узнав, что ничего слишком стыдного в этой компании он вчера не делал, Макс решился прояснить самый страшный вопрос: чем же всё-таки вызвана странная галлюцинация – биде в мужском туалете общежития, и, как бы между прочим осведомился, в какой туалет его вчера провожали.

Перед входом в сортир Макс решительно выдохнул и шагнул за порог. Около окна, напротив кабинок с унитазами, в гордом одиночестве стояло почти новое биде. Куча дерьма тоже была на месте. В глазах на секунду потемнело, а ноги снова задрожали от слабости. Макс пнул биде, чтоб убедиться в его реальности, а заодно показать этой навязчивой галлюцинации, как он к ней относится.

– Слушай, Марат, а что это за глюк – новое биде в старой советской общаге, да ещё в мужском туалете? Я вчера, кстати, чуть с ума тут у вас не сошёл, думал, белая горячка началась, – вернувшись в комнату, спросил Макс.

– А-а, биде наше… Да уж, вещь сильная, впечатление производит, конечно. Сколько я на этом деле пари выиграл… – Марат поудобнее уселся на своей огромной кровати, приготовившись долго и с удовольствием рассказывать о местной достопримечательности, которая послужила причиной возникновения множества баек. – Помню, как-то…

Рассказ был прерван диким грохотом, который, по всей вероятности, должен был изображать стук в дверь. В тот же момент дверь распахнулась, и Макс увидел в проеме своего двоюродного брата, который с порога закричал:

– Марат, ну как, нашёлся он? Тут такое дело… – брат увидел Макса и без лишних церемоний перешел к сути: – Короче, Макс, хорошо, что ты здесь – там внизу твои мама с бабушкой, тебе повестка на отправку пришла, теперь прапорщики каждый день ездят, а ещё это… у тебя отец вроде повесился. Или чуть не повесился, как-то всё на бегу говорили, я-то ещё не спавши сегодня, да с похмелья, может, не понял чего…

Макс успел добежать до середины коридора, когда услышал Марата, кричавшего ему вслед:

– Тащи их сюда, аптечку найдем сейчас!

– Что с отцом? – выпалил Макс, подбегая к стоявшим на крыльце общаги маме с бабушкой.

По недоумённой реплике бабушки «А что с ним?» понял, что вариант «чуть не повесился» ближе к истине, и ему стало легче. Однако дальнейший разговор произвёл на него гнетущее впечатление – слишком уж сухо и отстранённо держалась мама. Она сообщила, что без него они с бабушкой в райцентр не вернутся. Так велел отец, который после третьего визита не стеснявшихся в выражениях прапорщиков бросил в сердцах «Лучше повеситься нах… й, чем такого сына иметь!» и ушёл, не сказав куда. Ближе к ночи мама с бабушкой уже подумывали идти прочёсывать чердаки, сараи и прочие укромные места, где принято вешаться, но тут вернулся живой и здоровый (правда, сильно пьяный) отец. И вот теперь они здесь, настроены серьёзно, то есть уезжать без него не намерены.

Он пригласил маму с бабушкой наверх, рассчитывая усилить свои позиции, подключив к переговорам Марата, но подниматься они отказались. Все аргументы, которые он сумел найти самостоятельно, разбились о лёд двухмесячной обиды матери (бабушка, как подозревал Макс, держалась строго больше из родительской солидарности).

После всех ужасных событий, которыми Кто-то Там Наверху щедро нашпиговал всего одни сутки его жизни, Максим находился на грани некоего анабиоза, странного сна наяву. До полного погружения в апатию и утраты воли оставалось несколько секунд. Ещё чуть-чуть, и он, на время потеряв чувствительность, то есть не ощущая своего поражения и не испытывая досады от крушения недавно приобретённых надежд, поехал бы с родителями в райцентр, сдаваться прапорщикам. В то же время он отлично понимал, что это спасительное бесчувствие долго не продлится; что горечь поражения и сожаление о потерянном рае очень скоро вернутся, и хорошо будет, если к их возвращению в его жизни появится что-то такое, что не позволит горечи и сожалению загрызть его насмерть. А ещё он знал, что ему, двадцатилетнему призывнику-переростку, которому военком лично обещал отправку в стройбат, в ближайшие два года глупо даже надеяться на «что-то такое». Но сил, чтобы сопротивляться здесь и сейчас, уже не было.

Макса встряхнула угроза матери увезти его с милицией. Он возмутился и уже открыл рот, чтобы ответить: «Ага, увозите, только попробуйте сначала меня с вашей милицией найти», – ведь то, что они сегодня пришли в одно из мест его обитания, иначе чем какой-то совершеннейшей случайностью в лице невесть откуда взявшегося вчера брата объяснить было невозможно, – но, к счастью, нагрубить и поссориться с мамой окончательно он не успел. Из общежития вышел Марат, который ещё на подходе врубил свое обаяние на полную мощность, благодаря чему Макс снова начал надеяться на что-то хорошее в обозримом будущем и подумал: «всё-таки здорово, что у меня есть такой друг». При виде улыбающегося Марата бабушка сразу сделалась светской, а мама впервые за сегодня оттаяла, взглянув на товарища сына с живым интересом.

– Добрый день! – произнёс Марат, приправив этот несложный текст голливудской улыбкой и русской задушевностью. – Макс, зачем ты здесь-то гостей держишь, люди ведь с дороги, ну честное слово, даже неудобно как-то. Пойдёмте наверх, кофе выпьем, познакомимся, наконец. Максим столько про вас рассказывал!

Наверху всё вышло как нельзя лучше. Очень кстати к Марату зашли несколько таких же обаятельных оболтусов, завсегдатаев «Кенгуру». Ребята моментально сориентировались и с доверительной интонацией рассказали маме с бабушкой, что они тоже вот вынуждены уклоняться. В этом, признаться, нет совершенно ничего ужасного. И сами они, и уж тем более – их родители, чувствуют себя прекрасно, и не обращают на назойливых прапорщиков внимания, потому что точно знают: скоро ребята восстановятся в университете и продолжат спокойно учиться на дневном РГФ. А о новой отсрочке они, как юристы-заочники, могут заявить с полной уверенностью и даже ответственностью. Так что Макс в июле спокойно сдаст вступительные, тоже получит отсрочку, и наконец-то будет учиться там, где он хочет, а не там, куда его вынудила пойти советская система образования, игнорирующая иностранный язык и лишающая шансов на престижное инязовское образование талантливых юношей из провинции.

Макс понимал, что всё это лажа. Отсрочка у него могла сохраниться только в случае перевода из политеха в университет. Бросив политех, он лишился права на отсрочку, и новое поступление в вуз ситуации не исправит. Но возражать, конечно, не стал. А через полчаса он и сам начал верить, будто поступление может его спасти. «Как уедут, надо будет ещё раз уточнить, может, я не знаю чего», – думал он.

Враждебная сдержанность матери и настороженная – бабушки исчезли совсем. Мама, которая как-то призналась Максу, что в юности мечтала учиться в институте не столько из-за знаний, сколько из-за манящей атмосферы студенческих общежитий, и чья мечта осталась неосуществлённой, неожиданно для себя оказалась погружённой в эту атмосферу. Сама того не замечая, она начала поддерживать беседу и даже улыбаться шуткам обаятельных оболтусов. Бабушка тоже поддалась разливающейся вокруг заразительной расслабленности. Минутой ранее Марат мягко внушил ей: надо держаться версии, что они понятия не имеют, где сейчас Макс, поэтому телефонные контакты с внуком, как и телефонные разговоры о внуке надо полностью исключить. В ответ успокоившаяся бабушка стала обстоятельно инструктировать Марата, чтоб тот, заезжая в их райцентр по пивным делам, не забывал заходить к ней и сообщать, что с Максом всё в порядке. Например, что экзамены он сдаёт успешно, а то ведь как ещё про это узнать, раз телефон теперь под запретом, а письмо или телеграмму прапорщикам перехватить и того проще.

– Вы, Марат, сначала через двор наш пройдите и поглядите, нет ли меня в огороде. Сейчас лето, я, наверное, в огороде больше буду. Если в огороде нет, тогда, значит, в квартире, номер восемь квартира. А если там нету никого – подождите во дворе на лавочке, там столик с лавочками у нас вкопан, спросит кто из соседей – скажете, что ко мне, а я надолго не отлучаюсь, разве до хлебного или там молочного дойду. Заодно и пообедаете, зачем вам на ресторан тратиться. У нас, правда, по-простому всё, не так, может, как вы привыкли, но голодным уж точно не оставим, – говорила бабушка.

Параллельно, за другим концом стола, мама вдруг согласилась с одним из оболтусов:

– Ну, раз вы как юрист насчет отсрочки подтверждаете, то с поступлением, конечно, стоит попробовать.

Макс шумно выдохнул, а на вдохе едва удержался от громкого всхлипа.

13

Перед тем, как уехать, бабушка сунула Максу рублей триста. Эта сумма позволяла осуществить вчерашние намерения насчёт покупки еды и даже скромного непрактичного букета. То есть появлялся шанс отмотать плёнку назад, начав с места, где Марат должен был выдать ему процент за сделку, а вечернее разочарование, безобразную попойку и её ужасные последствия вырезать.

Реализовать план удалось только наполовину. Он купил макароны, тушёнку, пачку американских сигарет и цветы, но оказалось, что никто не ждёт ни его самого, ни тех скромных трофеев, которые ему сегодня удалось раздобыть, пусть и довольно стыдным способом. Ещё метров за пять до двери Макс почувствовал, что Стаси нет дома. Постучав и не дождавшись ответа, он стал бить дверь руками и ногами, злясь то ли на себя, то ли на дверь, то ли на Станиславу. Он сходил за ключом, спрятанным на пожарной лестнице, с порога зашвырнул в квартиру рюкзак с продуктами, бросил цветы на кухонный стол, и достал из холодильника двухлитровую банку спирта.

Станислава пришла около полуночи. Максу, на которого сегодня алкоголь почти не действовал, показалось, что она пьяна. Над этим вопросом-предположением девушка смеялась так долго и наигранно, что едва не вызвала у Макса отвращение. Потом она, явно дурачась, напустила на себя серьёзный вид и поклялась ему, что не употребляла сегодня ни грамма алкоголя. Он предложил ей сигарету, надеясь, что она заметит сделанные им покупки, но она рассеянно отказалась, достав из кармана едва начатую пачку «Бонд стрит». Марка была ненамного дешевле предложенного им «Кэмела», и Макс точно знал, что утром денег на такие сигареты у Станиславы не было. Закурив, она облокотилась на стол и укололась о валявшиеся там розы. Когда она поняла, что это цветы, что они для неё, что их принёс Макс, она из чужой, надменной и равнодушной девушки начала превращаться в прежнюю Стасю – ту, которую Макс знал до сегодняшнего утра. Однако Максим наметившейся перемены не оценил. Приняв оттепель как должное, он начал выяснять отношения.