Этим фамильярным словом на врачебном жаргоне обозначался диагноз острого нарушения мозгового кровообращения (сокращенно ОНМК). А значит, доктором, который будет принимать этого больного, будет нейропат, то есть я. Нетрудно было догадаться, что я снова оказался в приемном покое. Несмотря на мое прошлое фиаско с той эльфийкой, меня снова отправили дежурить сюда, правда, из отпуска вышел доктор, которому по идее полагалось курировать мою работу. Но госпожа Шендер не спешила оказывать помощь молодому мейстеру. Утром она посмотрела на то, как я принимаю больных, и сказала, что я вполне могу справиться и без нее. А если будет что-то сложное, то я всегда могу связаться с ней. Поэтому первые полдня я провел в полном одиночестве в приемном покое, принимая и консультируя поступающих больных. Пока не было ничего сложного, в основном пожилые люди с возрастными заболеваниями головного мозга. Основной задачей было определить, куда положить такого пациента: либо в лекатерапевтическое отделение, либо к нам в нейропатологию. Оставляя меня, доктор Оксаре Шендер дала недвусмысленно понять, что подобной категории пациентов не очень рады в отделении, поэтому я должен буду всеми силами исключать нейропатологию, которая, без сомнения, всегда будет присутствовать у больных в таком пожилом возрасте. В свою очередь лекатерапевт, дежуривший в приемном отделении, занимал точно такую же позицию. Поэтому между нами разыгрывались целые словесные баталии о том, какая болезнь превалирует у данного старика или старушки и куда отправить его или ее лечиться. На первый взгляд это может показаться не очень правильно, ведь все-таки люди – это не мячики для пинг-понга, которых можно футболить от стенки к стенке. Но сюда вкрадывался целый ряд серьезных «но», которые представляли ситуацию в совершенно ином свете. Посудите сами, большая часть пожилых пациентов поступали в больницу по настоятельной рекомендации своих родственников, причем сами пациенты ни на что не жаловались. Но «заботливые» родственники настаивали на том, что им плохо и они просто скрывают от врачей свое состояние здоровья и врачи просто обязаны их госпитализировать. Те же старики, которые жили в одиночестве, наоборот, слишком активно жаловались врачу на свои болячки, иногда ситуация доходила до абсурда, когда у одного человека просто не оставалось органов, которые бы не болели. Дело в том, что для такой категории граждан госпитализация в стационар была неким праздником, ведь здесь они были не одиноки среди других людей. Медперсонал в отделениях вынужден был заботиться о них, реагировать на все их просьбы и капризы. Но самое страшное, что постепенно приходило осознание того, что ты как врач ничего не можешь сделать для них, ведь нельзя обернуть вспять процесс старения, нельзя омолодить дряхлеющее тело и не придумали еще такой «чудо-таблетки», которая бы излечивала все болезни. Вот только что делать с конкретным человеком? Ведь когд-то этот дряхлеющий старик был ценным членом общества, он работал, может быть, даже таким же врачом, как и мы, он любил, переживал, воспитывал детей, а сейчас, состарившись, он оказался совершенно никому не нужным: ни обществу, ни своим потомкам, ни даже своим коллегам. От подобных мыслей на меня накатывала невообразимая тоска, не хотелось работать. Единственное, что придавало мне сил, так это осознание того, что я должен хоть как-то помогать этим бедным людям, ведь в конце концов поэтому я и решил стать врачом. Правда, поток этих благородных мыслей оборвался очень быстро, когда первая же старушка устроила скандал и пообещала пожаловаться на меня главврачу только за то, что она долго ждет результатов своих анализов, без которых я просто не могу положить ее в отделение. Ну, в конце концов, не я придумал эти правила, и не я же делаю эти анализы, всю свою работу я сделал: осмотрел ее, поставил диагноз, заполнил непомерно длинную медицинскую карту. Что еще ты от меня хочешь? Правда, вскоре, когда ее наконец-то отвезли в отделение, я решил, что глупо так заводиться из-за нее. В конце концов, она же просто не может адекватно оценить ситуацию из-за своего возраста и из-за кучи хронических болезней. Ну да ладно, сейчас надо было сконцентрироваться на новом больном, который, несомненно, нуждался в моей помощи, и нуждался по-настоящему.

Я вошел в мужскую смотровую, в которой бригада парамедиков перекладывала на больничные носилки средних лет мужчину человеческой расы.

– Вы нейропатолог? Очень хорошо, – начал свой доклад один из них. – По дороге на работу внезапно потерял сознание, ухудшилась речь, отнялась правая половина тела, давление сто сорок на девяносто, сахар шесть и пять. Жена скоро подъедет.

– Вы что-нибудь делали?

– Только раствор сернокислого магния внутривенно. Доктор, мы можем ехать?

– Да, конечно.

Наконец, когда врачи скорой помощи покинули смотровую, я начал осматривать пациента.

Итак, с чего начать. Стрелки часов, висевших над входом в смотровую, застыли на месте. Мужчина, довольно плотного телосложения, лицо красное, правая рука безжизненно свисает с края каталки, глаза закрыты, в уголках рта пена. На вопросы не отвечает. Я с силой сжал мочку уха, никакой реакции. Так, начнем сверху вниз. Сначала осмотр глаз и их реакции на свет. Глазные яблоки отведены влево и не двигаются. Зрачки практически не реагируют на свет. Зубы плотно сжаты. Внезапно началась рвота. Я быстро повернул голову вбок, чтобы больной не захлебнулся ей. Подоспевший брат милосердия помог повернуть пациента набок. Когда рвота закончилась, я продолжил осмотр. Теперь исследуем силу в конечностях. Подняв его руки перед собой и удерживая их прямо, я быстро отпускаю их. Правая рука падает как плеть, левая медленно опускается. Сила в ногах не определяется. Пришло время рефлексов. Достав Мельнир, я симметрично по несколько раз ударяю по сухожилию пациента сначала на руках, потом на ногах в нескольких местах. С правой стороны рука и нога усиленно сгибаются после удара молоточка. Все рефлексы справа оживлены. Осталось проверить наличие признаков поражения оболочек головного мозга и патологические стопные знаки. При сгибании подбородок легко приводится к груди, значит, мышцы шеи не ригидны и мозговые оболочки не затронуты. Так, теперь ручкой Мельнира наносим пару штриховых раздражений на стопе. Пальцы левой стопы сгибаются, а вот большой палец правой стопы, наоборот, разгибается, а остальные пальцы веерообразно расходятся в сторону. Это очень нехороший признак. Часы снова затикали, секундная стрелка возобновила свой бег по циферблату. Брат милосердия, который помог мне перевернуть больного, вопросительно посмотрел на меня.

– Так, берите все анализы, снимите кардиограмму, затем везите на солиусную томограмму. Их я предупрежу.

– Понял, – коротко ответил парень и кинулся выполнять указания.

Хороший медбрат, – подумал я, когда поднимался по лестнице к кабинету солиусного томогрофа. – Не задает вопросов, делает все быстро. Такой же, каким был я, когда подрабатывал во время учебы. Двери кабинета оказались открыты, пройдя в аппаратную, я поздоровался с техником, который сидел у пульта управления томогрофом. Техник – представитель расы арахнидов – вопросительно поднял голову при моем появлении.

– Добрый день, я Мартин Дориан, мейстер из отделения нейропатологии, сейчас привезут больного, я подозреваю обширный инсульт в левой гемисфере.

– Что снимаем? – проворчал техник, как будто он не слышал всего, о чем я только что говорил.

– Голову, разумеется, – ответил я.

Вскоре в коридоре послышался грохот колес. В кабинет ввезли моего пациента. Я помог переложить его на планшет томогрофа и вернулся в апаратную. Санитары, которые привезли больного, вышли в коридор и закрыли за собой дверь. Восемь рук техника замелькали по пульту управления томографом, нажимая на разные кнопки, настраивая аппарат. Вскоре на экране пульта управления начали появляться изображения солиусных томограмм. При каждом снимке томограф издавал звук, похожий на трель соловья. Сначала установочный снимок, показывающий кости черепа, затем последовательно стали появляться снимки – срезы головного мозга. Я затаил дыхание: то, что я так боялся увидеть, появилось на шестом или седьмом скане: обширное белое пятно, без четких границ, однородное по своей структуре, в левой половине головного мозга. Ситуация, которая изначально была тяжелой, ухудшалась прямо на глазах. Санитары начали перекладывать пациента на каталку.

– Куда везти доктор?

– Везите сразу в реанимацию.

Итак, солиусная томограмма показала кровоизлияние в головной мозг, это заболевание называется инсульт по геморрагическому типу. Сейчас пациент нуждался в немедленной госпитализации в отделение реанимации. Опасность была в том, что кровь, изливающаяся в головной мозг, могла сдавить его и вызвать остановку дыхания или прекращение сердцебиения. Теперь в дело должны вступить нейрохирурги, предполагалось, что таким больным показана экстренная операция по удалению скопившейся крови. Но в больнице святого Николая не было нейрохирургического отделения, а значит, больного будут переводить в город. А пока пациент будет находиться под наблюдением жнецов. Я послал мысленный зов доктору Оксаре Шендер. Через минуту в моей голове раздался лишенный эмоций женский голос.

– Да, говори скорее.

– Доктор, поступает больной с гемморагическим инсультом, сейчас направляемся в реанимацию.

– Ты уверен? Солиусную томмограму сделал?

– Да, кровоизлияние без всяких сомнений, мне нужен нейрохирург.

– Тебе не нужен нейрохирург, вот что, начинай гемолизирующие заклятие. Потом свяжешься с центральным госпиталем в Магнолии и запросишь консультацию нейрохирурга, – я просто оцепенел от слов, Оксаре говорила, что мне предстоит провести самому одно из самых сложных заклятий лечебной магии, в одиночку чего я раньше никогда не делал. К тому же мой патрон даже не поинтересовался данными моего осмотра, да, конечно, солиусная томмограмма – вещь хорошая и надежная, но все-таки меня учили опираться на то, что прежде всего вижу я. Как бы то ни было, я не собирался вот так просто делать то, чему меня не учили, в конце концов, это могло стоить жизни и мне, и пациенту.

– Доктор, тут есть одна сложность…

– Мартин, я сейчас очень занята, если не можешь, не делай, я подойду через час… на этом ее голос оборвался, и мысленная связь исчезла. Тем временем я уже вошел в отделение. Санитары приемного и медсестры реанимации перекладывали больного на кровать. Молодой доктор, по всей видимости, такой же мейстер, как и я, начал подключать мониторы к телу пациента. В дверях появился непомерно большой силуэт Георга Сегерды.

– Что тут у нас? – обратился он к своим подчиненным.

Ответил молодой человек, только что закончивший подключать аппаратуру.

– Нейропат привез, говорит, геморрагический инсульт.

Меня удивило то, как достаточно фамильярно докладывает мейстер пациента своему заведующему. Честно говоря, это не сколько резало слух, ведь я-то всегда старался доложить пациента подробно и при этом коротко.

– Как меня достали эти нейропатологи, сначала привозят этих сумасшедших эльфов, пережравших какой-то бурды, теперь еще и это, с утра пораньше, где врач? – доктор Сегерда обвел палату глазами, и наши взгляды встретились.

– Ну чего стоите, рассказывайте, – обратился он ко мне.

Я выступил вперед и набрал в грудь побольше воздуху. Сейчас я покажу, как нужно докладывать больных.

– Мужчина 55 лет, людской расы, потерял сознание по дороге на работу, прохожими вызвана скорая, при поступлении в коме, на вопросы не отвечает, полный паралич правой половины тела, левосторонний парез взора…

– Слушай парень, не дави мне на мозги своим авторитетом, – перебил меня Сегерда, – лучше скажи, что на томографе?

– Гематома в левой гемисфере, объем примерно десять миллилитров. Прорыва крови в желудочки мозга нет.

– Хорошо. Давление, сахар мерили?

– Давление сто сорок на девяносто, – но тут меня перебил мейстер-жнец, – вообще-то сейчас давление двести на сто двадцать.

А вот это уже плохо. Давление растет, а значит, растет и гематома, если ничего не предпринять, больной может умереть. Но Оксаре подойдет только через час. Так, нужно успокоиться. Я еще раз попробовал послать зов доктору. Увы, сейчас мне никто не ответил.

– В общем так, – тем временем заговорил Георг, обращаясь к своему мейстеру, – снизь давление, и пусть им занимаются нейропатологи, это их головная боль.