Актриса на главную роль (страница 11)
И всех этих людей объединяет в одно целое, сплачивает в коллектив единомышленников, нацеленный на достижение результата, руководит ими и направляет режиссер. Его мысли, его видение картины, мощность его воли и умение воплотить свою идею в нечто реальное. Желательно грандиозное. Понятное дело – назвался груздем, ну так и не трынди!
Но если бы кто знал, какой это стремный момент – входить в новую работу, в постановку. Прекрасный, потому что ты полностью погружен в мир своей пьесы, и это настолько сильно, ярко и великолепно, что не передать никакими словами. И вместе с этим душевным фееричным подъемом чувствуешь себя полным нулем, профаном и неумехой, не знающим ничего про какую-то там режиссуру, с ужасом думая, сколько же в тебе наглости, чтобы браться за такую глыбину, ни фига не умея, судорожно пытаясь сообразить, как с этим всем разбираться, одновременно справляясь с паникой.
И надо как-то удержать себя от этой захлестывающей паники, собраться, войти во внутренние настройки, в определенные вибрации, совпадающие с уровнем произведения, чтобы не состряпать со страху какую-нибудь душещипалку, не опуститься до вульгарности и пошлого натурализма, которые, что не удивительно, по законам рынка, лучше всего и продаются.
Выдержать этот первый, самый страшный момент, вдохнуть, дать себе свободу, поверить в себя, выключить тревожное сознание и разрешить себе слиться с уже разворачивающейся в твоем воображении картиной. Слиться, почувствовать ее всеми рецепторами, стать ею, наполниться ее энергией, запахом, музыкой, ритмом настолько, чтобы хватило до полного воплощения замысла.
А потом выдохнуть. И делать дело, не отступая ни на шаг, не признавая компромиссов. Просто делать свое дело.
И когда в этот процесс вмешиваются обстоятельства неодолимой силы – при всех трудностях, при всех даже самых фатальных раскладах сохранять в себе эти настройки, силу и энергию твоего замысла, раздваиваясь на трепетное удержание в себе своего еще не воплощенного детища, и на жизнь обычную, со всеми ее проблемами и трагедиями, даже когда это кажется невозможным.
Репетиционный процесс остановился на полном ходу карантином и закрытием на неопределенный срок театра, когда уже и костюмы начали делать, такие классные, что Глаша даже и не ожидала (и из-за них первоначальную идею декораций пришлось немного изменить, но, на ее взгляд, конечный вариант был даже лучше прежнего), и актеры «поймали» нужный настрой… И сколько им так сидеть – хрен знает.
Все в растерянности от этого непонятного коронавируса, от каких-то жестких ограничений. Только Андрей с Игорем работали. Нет, понятно, что и в их бизнесе много чего позакрывали, но большая часть производства обслуживала госзаказы, да и логистика не останавливалась, а мелкое производство они решили срочно перепрофилировать на выпуск масок и санитайзеров. Вот и приходилось Андрею мотаться из поселка в город.
Как-то вечером сидели за ужином всем семейством, смеялись, шутили, угорали от детских выступлений, это их детвора очень любит – что-нибудь рассказать, причем сразу втроем, перебивая друг друга, активно помогая повествованию жестами и уморительной мимикой.
Глафира в какой-то момент вдруг выпала из общего веселья – голоса, смех, разговоры как будто отдалились, словно ее погрузили в некую сферу, что ли, отделившую сознание от окружающего пространства и…
– Андрей, ты завтра утром не спеши ехать, хорошо? – произнесла она.
– Что? – смеясь, переспросила Ольга.
– Не стоит Андрею завтра утром ехать, – возвращаясь в обычное состояние, повторила Глаша.
– Почему? – удивилась Оля, напомнив: – Мне тоже в город надо. Нам заказ должны доставить на городской адрес.
– Подожди, Оль, – остановил жену Андрей, внимательно присмотревшись к сестре. – Глашуня, – осторожно спросил он, – почему нельзя ехать?