Руки шарили по ее телу – скользили по спине, по талии, дергали на ней лифчик, пытаясь расстегнуть. Послышался омерзительный хлопок, и туго натянутые бретельки вдруг ослабли. Рука добралась до ее груди.

– Не надо… – пролепетала Талли, пытаясь отцепить от себя его руки. Она совсем другого хотела. Она хотела любви, романтики, волшебства. Хотела, чтобы ее любили. А вовсе не… этого.

– Нет, Пат, не надо…

– Да ладно ломаться, Талли. Сама знаешь, что хочешь.

Он толкнул ее, и она упала на спину, прямо на землю, больно ударившись головой. На мгновение перед глазами все поплыло. А когда мир вернулся в фокус, Пат уже стоял на коленях у нее между ног. Ее ладони, сложенные вместе, он одной рукой прижимал к земле.

– Вот это мне по вкусу, – сказал он, раздвигая ей ноги.

Задрал топ, уставился на ее обнаженную грудь.

– О да…

Накрыл одну из ее грудей рукой, больно ущипнул за сосок. Потом рука скользнула вниз, под пояс ее джинсов, в трусы.

– Не надо, пожалуйста… – Талли вся извивалась, отчаянно пытаясь вырваться, но это, казалось, только сильнее его возбуждало.

Пальцы скользнули ей между ног, резко толкнулись внутрь, задвигались в ее теле.

– Ну же, детка, расслабься, тебе понравится.

Талли почувствовала, как по щекам побежали слезы.

– Не надо…

– О-о да… – Он навалился на нее, придавил к мокрой холодной траве своим весом.

Слез было так много, что она сама чувствовала на губах их соленый вкус, но Пату, похоже, было все равно. Его поцелуи переродились во что-то совсем иное – склизкое, сосущее, зубастое; но боль, которую они причиняли, вдруг показалась едва ощутимой, когда по животу ударила пряжка его расстегнутого ремня и в тело резко вонзился его член…

Она крепко зажмурилась, не чувствуя ничего, кроме этой боли, разрывавшей плоть между ног, царапавшей внутренности.

А потом все кончилось. Пат скатился с нее, улегся рядом, прижал ее к себе, поцеловал в щеку, как будто то, что произошло между ними, называлось любовью.

– Эй, да ты плачешь. – Ласковым движением он убрал волосы с ее лица. – Ты чего? Я думал, ты хочешь.

Она не знала, что ответить. Как и все девочки, она частенько представляла себе, как именно лишится девственности, но ни разу в ее грезах это не происходило вот так. Она уставилась на него, не веря своим ушам.

– Хочу? Вот этого?

Морщинка досады расчертила пополам его гладкий лоб.

– Хорош, Талли, пойдем танцевать лучше.

От этого его тона – почти робкого, будто он и вправду не мог взять в толк, с чего она так взбеленилась, – стало только хуже. Она, видно, поступила плохо, вертела перед парнем хвостом, а как дошло до дела – сдала назад. Вот что бывает с девчонками, которые такое себе позволяют.

Еще с минуту он лежал рядом, глядя на нее, затем поднялся и натянул штаны.

– Как знаешь. Короче, мне выпить надо. Пошли.

Талли отвернулась, легла на бок.

– Отвали.

Она чувствовала, что Пат еще рядом, смотрит на нее.

– Ну, блин, ты так на меня вешалась, я подумал, ты хочешь. Нельзя делать вид, что на все готова, а потом обламывать. Пора взрослеть, малолеточка. Сама виновата.

Ни слова не говоря, Талли закрыла глаза и испытала облегчение, когда он наконец ушел, оставил ее в покое. В кои-то веки она была рада остаться одна.

Лежа на голой земле, она чувствовала себя разбитой, уничтоженной, но мучительнее всего было осознавать, что она сама в это вляпалась по глупости. Примерно через час она поняла, что вечеринка на исходе – машины потихоньку разъезжались, гудя моторами, с шорохом разбрасывая гравий из-под колес.

А она все лежала, никак не могла заставить себя пошевелиться. Сама виновата – с этим не поспоришь. Тупая малолетка. Любви ей захотелось.

– Дура, – прошипела она, сумев наконец приподняться и сесть.

Медленно оделась, встала. Но, едва выпрямившись, почувствовала, как подкатывает тошнота, и ее тут же вырвало – прямо на любимые туфли. Когда рвотные позывы отступили, она наклонилась, подобрала сумку и, прижав ее к груди, тяжело заковыляла обратно к дороге.

В такой час машин совсем не было. Вот и хорошо. Хотя бы не придется никому объяснять, почему у нее в волосах застряла куча сосновых иголок, а туфли заляпаны рвотой.

По пути домой она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что случилось, – вспоминала, как Пат улыбался ей, приглашая на вечеринку; как нежно поцеловал ее в самый первый раз; как говорил с ней – будто она что-то для него значила; а потом вспоминала того, другого Пата, его грубые лапы, настойчивый язык, цепкие пальцы, его твердый член и резкие движения, которыми он раз за разом загонял его внутрь.

И чем больше она думала об этом, тем плотнее смыкалась вокруг нее стена одиночества.

Если бы она могла довериться кому-то, все рассказать. Возможно, стало бы легче, хотя бы чуточку. Да только поговорить было не с кем.

Мало ей двинутой матери, мало того, что отца она в глаза не видела, – теперь обзавелась еще одним секретом, который придется хранить подальше от чужих глаз. Люди ведь скажут: надо было головой думать, прежде чем идти на вечеринку со старшеклассником.

Приближаясь к дому, она шла все медленнее. Ей казалась невыносимой одна мысль о том, чтобы вернуться туда, остаться один на один со своим одиночеством – в этом доме, который должен был служить ей убежищем, но никогда им не был, с этой женщиной, которая должна была любить ее, но никогда не любила.

Серая соседская лошадь подошла к изгороди и тихонько заржала.

Талли перешла дорогу и поднялась по склону холма. Остановившись у изгороди, она вырвала из земли пучок травы и поднесла к лошадиной морде.

– Держи, мой хороший.

Лошадь понюхала траву и, фыркнув, потрусила прочь.

– Она морковку любит.

Талли резко вскинула голову и увидела соседскую девчонку, сидевшую на изгороди чуть поодаль.

Несколько минут прошло в молчании, тишину нарушало лишь тихое ржание старой кобылы.

– Поздно уже, – сказала соседка.

– Ага.

– Мне нравится тут сидеть по ночам. Звезды такие яркие. Иногда, если очень долго смотреть в небо, начинает казаться, что они парят вокруг, как светлячки. Может, поэтому улицу так назвали. Ты, наверное, думаешь, что я совсем ненормальная, раз несу такую чушь.

Талли хотела ответить, но не смогла. Где-то глубоко-глубоко внутри ее била тяжелая, крупная дрожь, и все силы уходили на то, чтобы стоять спокойно.

Девчонка – Кейт, так ее вроде бы звали – грациозно соскользнула с изгороди. На ней была безразмерная футболка с «Партриджами»^[19], рисунок весь потрескался и начал отслаиваться. Она подошла ближе, чавкая резиновыми сапогами по грязи.

– Выглядишь не очень. – Из-за зубной пластинки во рту звук «ш» получился свистящим, шепелявым. – И от тебя блевотиной воняет.

– Я в порядке, – ответила Талли, каменея.

– Точно? В порядке?

Талли, к собственному ужасу, разрыдалась.

Кейт на мгновение замерла, разглядывая ее сквозь свои задротские очки в толстой оправе. А затем, ни слова не говоря, крепко обняла.

Талли дернулась, почувствовав прикосновение, – оно было неожиданным, непривычным. Хотела было отстраниться, но не смогла заставить себя сдвинуться с места. Она и не помнила, когда ее в последний раз вот так обнимали, и вдруг поняла, что всем телом прижимается к этой странной девчонке и боится разжать объятия, будто Кейт – ее единственный якорь, без которого ее унесет далеко-далеко в открытое море, туда, откуда нет возврата.

– Она поправится, обязательно поправится, – сказала Кейт, когда рыдания потихоньку стихли.

Талли, нахмурившись, подалась назад. Она не сразу поняла, о чем речь.

Рак. Кейт решила, что она переживает из-за матери.

– Хочешь, поговорим об этом? – сказала Кейт и, достав свою пластинку, положила ее на поросшую мхом опору изгороди.

Талли уставилась на соседку, не моргая. В серебристом свете полной луны она вгляделась в зеленые глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, и, увидев в них лишь безграничное сострадание, так мучительно захотела открыться, что ее едва не затошнило. Только она понятия не имела, с чего начать.

– Пойдем, – сказала Кейт и повела ее вверх по холму к крыльцу дома. Усевшись на ступеньку, она подтянула колени к груди, спрятала ноги под подолом своей заношенной футболки. – У моей тети Джорджии был рак. Отстой, конечно. Она облысела совсем. Но зато выздоровела.

Талли села с ней рядом, поставила сумку на землю. Блевотиной и правда здорово воняло. Она закурила, чтобы хоть как-то замаскировать запах.

– Я только с вечеринки, которую на речке устраивали, – вырвалось у нее.

– В смысле, с вечеринки старшеклассников? – На Кейт, судя по голосу, это произвело большое впечатление.

– Меня Пат Ричмонд пригласил.

– Из футбольной команды? Ого! Мне мама не разрешит и в одну очередь в столовке со старшеклассником встать. Она чокнутая просто.

– Никакая она не чокнутая.

– Она считает, что восемнадцатилетние парни офигеть какие опасные. Называет их «членами на ножках». Скажешь, не бред?

Талли отвернулась, обвела взглядом поле и сделала глубокий вдох. Она поверить не могла, что собирается рассказать обо всем соседской девчонке, но правда жгла изнутри. Если не вытряхнуть ее наружу – сгоришь дотла.

– Он меня изнасиловал.

Зеленые глаза Кейт впились в ее лицо, Талли это чувствовала, но продолжала сидеть неподвижно, глядя прямо перед собой. Ее стыд был настолько огромным, настолько неодолимым, что невозможно было заставить себя повернуться, увидеть его отражение в чужих глазах. Она ждала чего-то, каких-то слов – что ее обругают, назовут дурой, – но Кейт все молчала. В конце концов Талли не выдержала и искоса взглянула на нее.

– Ты в порядке? – спросила Кейт.

Эти простые слова заставили Талли заново пережить случившееся. В глазах защипало, все вокруг расплылось бесформенными пятнами.

Кейт снова обняла ее. И Талли, впервые с раннего детства, позволила себе найти утешение в чужих объятиях. Наконец отстранившись, она попыталась улыбнуться.

– Я тебя чуть в слезах не утопила.

– Надо кому-нибудь рассказать.

– Нет, ни за что. Все только скажут, что я сама виновата. Это секрет, ладно?

– Ладно, – нахмурившись, неохотно согласилась Кейт.

Талли вытерла глаза и, вспомнив про свою сигарету, сделала очередную затяжку.

– С чего ты ко мне так добра?

– Показалось, что тебе одиноко. А я знаю, каково это, уж поверь.

– Знаешь? Но у тебя же есть семья.

– Им приходится меня любить. – Кейт вздохнула. – А ребята в школе от меня шарахаются, как будто я заразная. Раньше у меня были подруги, но… Хотя ты вообще, наверное, не понимаешь, о чем я. Тебя-то в школе любят.

– Хочешь сказать, вьются вокруг и делают вид, будто меня знают.

– Я бы и на такое согласилась.

Повисла тишина. Затянувшись в последний раз, Талли потушила сигарету. Они с Кейт ужасно разные – будто бы составлены из одних контрастов, совсем как залитое лунным светом поле перед домом, – и все же с ней так просто. Талли едва не заулыбалась – и это сегодня-то, в худший день ее жизни. Такое что-нибудь да значит.

Они просидели на крыльце почти час, то говорили, то просто слушали тишину. Ничего важного не обсуждали – никаких больше секретов, обычная болтовня.

В конце концов, когда Кейт зевнула, Талли поднялась на ноги:

– Пора мне валить.

Они вместе дошли до конца подъездной дорожки. Кейт остановилась у почтового ящика.

– Ну пока.

– Пока.