Этот разговор часто у нас заводился, но бабушка не любила говорить ни о моей матери, ни об отце.

– Твоя мама всегда была слабой и ранимой, я так боялась, что ты или Лада возьмёте часть её характера.

Бабушка встала из-за стола и налила себе крепкий кофе.

– Таня как кошка влюбилась в твоего отца, ходила везде за ним, надышаться не могла, хотя и была гораздо старше тебя, но легкомысленная до невозможности! Не знаю, в кого она такая, – продолжила печально и с какой-то безнадёжностью бабушка, сделав глоток обжигающе-горячего напитка словно для храбрости, а может быть, чтобы притупить боль от воспоминаний о дочери, – хотя сколько у неё поклонников было – не счесть, всё выбирала-выбирала, а они пороги обивали, цветы несли. И тут появился он, ни цветов, ни подарков, чувств, мне кажется, у него к ней даже особых не было, но и не гнал её ведь, при себе держал. А она любила вашего отца до безумия, страдала по нему, когда он с другими гулял, и прощала каждый раз, когда домой возвращался.

Я видела, что бабушка, рассказывая это, сильно нервничает, мне хотелось подойти к ней, обнять и утешить. Я лишилась матери, но и она лишилась дочери. Раньше бабушка не была столь многословна, максимум, что мы с Ладой знали, это что отец не хранил верность и, когда он в очередной раз ушёл, мама сильно запила. Мне было семь, когда отец нас бросил. Просто ушёл к другой женщине и принял её детей как своих, а про нас с сестрой забыл. Мама, видимо, не смогла справиться с этими чувствами.

– Потом, когда он ушёл из их съёмной квартиры, дочка вновь вернулась ко мне, душу изливала, – она сжала с силой маленькую кофейную чашечку, – рассказала, что он пришёл и сказал, что уходит к другой, которую полюбил по-настоящему, сказал, что по возможности будет помогать деньгами, но жить больше с ней не может. А Таня мне это рассказывала и повторяла, что жить без него не хочет, – последние слова бабушка прошептала, а я вскинула на неё испуганный взгляд.

С того момента как ушёл отец, не проходило и дня, чтобы мама не была в той или иной степени опьянения. Первое время она даже работала и пыталась делать вид, что всё нормально, красилась дрожащими руками, иногда была весёлой, обычно после того, как очередной ухажёр угощал дорогим алкоголем. Но когда её отпускало, она точно с цепи срывалась, кричала на меня и Ладу без повода, просто чтобы выплеснуть пар. Я в страхе зажимала уши руками, лишь бы не слышать, как она орёт. Всё свободное время я старалась проводить на тренировках, потому что дома становилось невыносимо. В минуты нежности, когда она обнимала меня, я чувствовала сладко-горький запах алкоголя, который исходил из её пор, словно она вся пропиталась им.

Уже будучи взрослее, я поняла, что, если бы мы не жили с бабушкой, мама начала бы и мужчин водить в дом, но так как ей это не позволялось, порой она не появлялась неделями, уходя в загул. Даже сейчас я не могла себе полностью признаться, что, когда её не стало, я испытала облегчение. Мне было невыносимо видеть её пьяное одутловатое лицо на тощем теле. Помню, как она пришла пьяная ко мне на тренировку и устроила скандал, когда тренер пыталась её выпроводить. Испытанный тогда мною стыд не знал границ, мне хотелось лечь под маты и там умереть. Этот день мне потом ещё очень долго припоминали.

Я не могла вспомнить тот день, когда последний раз видела папу, и слова о том, что он будет помогать, меня крайне удивили. Он никогда не искал встреч с нами, хотя найти дочку, которую показывают по спортивным каналам во время соревнований, не так уж и сложно. Я знала, что у него давно другая семья, но никогда не могла понять, как он смог, уйдя от женщины, забыть и своих родных дочерей? Впрочем, что изменилось бы от того, что время от времени он навещал бы нас? Я уже была слишком взрослой и только радовалась, что меня воспитывала бабушка, а не чужая женщина, которая теперь делит мою фамилию. Никогда не любила сказку про Золушку, слово «мачеха» пугало до ночных кошмаров.

– Бабуль, скажи, что было дальше, – тихо попросила я, прислонившись к дверному проёму.

Бабушка потёрла виски и подняла полные боли глаза.

– Я не знаю, в чём виновата, почему это случилось с ней, ни я, ни её отец никогда не пили, и то, что происходило с ней, вызывало во мне беспомощность, руки опускались оттого, что я ничем не могла ей помочь, а она и не хотела помощи. Не знаю, был ли в этом виноват Александр, я или это просто было неизбежно. Помню, как возвращалась с работы и увидела с улицы пожарную и скорую машины у нашего дома. Первое, о чём тогда подумала, что тебя с сестрой быть не могло в это время, но всё равно со страхом побежала узнавать, для кого скорая. Не сомневалась, правда, для кого. Как сказали пожарные, она не проснулась, умерла во сне, забыв потушить сигарету.

Бабушка закрыла лицо руками и заплакала. И я плакала, стоя у стены. Слёзы крупными каплями стекали по щекам от осознания того, что мама просто взяла нас и бросила, как бросил отец. Она не подумала о нас с сестрой, о своей матери, она думала только о себе, о том, как ей будет легче и проще.

Я подошла к бабушке и обняла её со спины, прижимаясь к её такой родной щеке.

– Бабуль, ты ни в чём не виновата, не плачь, у тебя я есть и Ладка-мармеладка. Не плачь, а то я сама не могу остановиться.

И так, в семь лет я фактически потеряла отца, и тогда же, можно сказать, не стало и мамы. Хотя на бумаге она умерла, когда мне исполнилось одиннадцать.

Свою маму я любила когда-то, любила до того, как она спилась, но алкоголь почти полностью уничтожил её личность. После смерти мамы бабушка смогла заменить мне родителей, и, пожалуй, заботилась о нас сестрой даже лучше, чем они.

Часто в фильмах с усыновлёнными детьми последние кидают обидную фразу своим приёмным родителям, дескать, вы мне не родные. Помню, меня всегда удивляло это, и, как бы мы порой ни ссорились из-за спорта, сказать что-то подобное бабушке у меня бы не повернулся язык. Я любила бабушку безмерно. Пока она жива, у меня всегда будет дом, детство и безгранично любящее меня сердце. Мысли о том, что она не вечна и я могу потерять эту безусловную любовь, я даже не допускала.

Дом после пожара если и подлежал восстановлению, то у нас таких средств не было. Бабушка продала его вместе с участком, но на вырученные деньги ей не удалось купить хоть какое-то жильё.

Мысли, с которыми я начала этот разговор с бабушкой, куда-то развеялись. Я хотела узнать её мнение о Климе, а точнее, я хотела услышать от неё опровержение словам Таисии Андреевны, но оказалось, что бабушка просто готова была принять любой мой выбор, каким бы он ни был, и не позволяла себе суждений о Климе.

До этого разговора я никак не связывала поведение Клима и собственного отца по отношению к матери. Но сейчас, когда я услышала от бабушки про измены, о которых знала и раньше, мне стало не по себе. Участь матери всегда меня пугала до дрожи, и с детства я поставила перед собой цель никогда не повторять её ошибок, но каким-то причудливым образом судьба свела меня с человеком, чьё поведение вряд ли будет сильно отличаться от поведения отца. От этого вывода на душе стало очень гадко. Я понимала, что не смогу быть с человеком, который не способен хранить верность, и просить о чём-то подобном Клима не имело смысла.

Ум подсказывал держаться от него подальше, сердце к нему тянулось, а тело горячо желало. Осталось придумать, как удовлетворить потребности первого, не навредив второму, и получить третье.

В отличие от других девушек, которые быстро впадали в уныние из-за неудач на любовном фронте, у меня было своё лекарство от бед. Когда я была поглощена тренировками, вся окружающая действительность прекращала иметь для меня значение. Это был мой способ общения с миром, моя медитация и молитва.

Я натягивала на себя спортивные легги, сверху тёплые штаны, топ и на него толстовку, щиколотку фиксировала специальная повязка, волосы стягивала резинка. К концу тренировки все вещи на мне полностью пропитывались потом, он стекал со лба на ресницы, я стирала его рукой и продолжала заниматься. Я знала, что тело ещё не вошло в привычный ожесточённый тренировочный ритм, поэтому организм так реагирует на нагрузки.

Пока мне было недоступно и запрещено делать почти все гимнастические элементы, но я как могла занималась, стараясь совсем не растерять мышцы, которые пока просто таяли.

Нога от этих стараний почти всегда ныла, щиколотка опухала, и приходилось давать перерыв. Тренер, гоняя остальных спортсменов, меня пыталась останавливать. Ей казалось, что я в принципе не могу себя щадить и не знаю меру и грань, где кончается обычная тренировка и начинается изматывающая, опасная для жизни.

А мне, наоборот, казалось, что я делаю недостаточно много. Не могла остановиться, мной двигал страх, который шептал, что если я остановлюсь и отдохну, то не получу желаемое, поэтому я могла работать только на пределе своих возможностей, до потери пульса.

Занимаясь, услышала призыв тренера подойти всем присутствующим к ней. По правую руку от тренера стояла девушка, одетая в нарядный леотард, и широко улыбалась, обнажая ровные зубы.

– Хочу представить вам нового члена нашего клуба – Анастасию Малевскую, очень перспективная спортсменка. Прошу любить и жаловать.

Девочки поздоровались с ней, проявляя интерес к новенькой. Я слышала о ней, она хорошо показала себя на последних чемпионатах, которые я пропустила. От новенькой буквально исходили волны самоуверенности. Она ушла разогреваться перед отработкой элементов.

Таисия Андреевна решила устроить показательные выступления по опорному прыжку. Девочки выстроились в ряд, ожидая своей очереди, а я стояла сложив руки на поверхности бревна, с завистью наблюдала за ними. Хотелось быть там, с ними, вернуться к нормальным тренировкам, а не только быть сторонним наблюдателем.

Девочки одна за другой выполняли упражнение, и вот подошла очередь новенькой, нам было интересно посмотреть на неё, поэтому все глаза обратились в её сторону. Девушка с блеском выполнила упражнение с повышенным элементом сложности, не совершив ошибки в обоих попытках.

Вижу, как ко мне направляется Катюша, как её называла тренер, имевшая ко мне особо негативное отношение.

– Что, Комар, ты больше не лучшая здесь? – ядовито спросила она, смотря на меня со странным выражением триумфа. Поняла бы, если вдруг она вообразила себя лучше меня, однако ж ведь она не имела никакого отношения к тому, что на базе появился кто-то, кто может соперничать со мной.

– Сидоренко, – также фамильярно обратилась я, – легко быть лучшей из худших, может, сейчас мне станет интереснее.

Толкнув её плечом, я прошла мимо, испытывая удовлетворение от сказанного. Раньше я смолчала бы на подобный выпад из-за своего нежелания причинять боль словами, однако ведь никто не щадил моих чувств…

Я продолжила свою тренировку, но мысли крутились вокруг новенькой, её успехов, о том, как мало времени осталось до Олимпиады, о том, что появятся новые соперницы и в России, и на международных соревнованиях, о том, что сейчас не просто нахожусь в самой худшей своей форме, а выбита из боевой готовности, и каким будет заключение врача, не известно. Таисия Андреевна слишком давно меня знала, чтобы не заметить, как мои руки буквально опускаются.

– Алёна, что с тобой происходит? – она отвела меня немного в сторону, чтобы не было свидетелей разговора.

– Таисия Андреевна, я боюсь, что всё зря, что вся эта мышиная возня, которой я занимаюсь, мне ничем не поможет, когда я вернусь в строй, и я только теряю из-за травмы время, – я произнесла это, стараясь не смотреть в глаза тренера, чтобы она не разглядела в глубине моей радужки подступающее отчаяние.