Пацаны притихли и прислушались.

– Я замер. – Мальчишка пожал плечами. – И влюбился.

Вздох прошёл по кабинету.

– Сеанс, – прошептал всё тот же Серёга.

– Я потерял покой. Не ем, не сплю. Учиться не могу. Вместо конспектов пишу песни о своей принцессе.

– Е-е-е-е! – загалдел народ.

– Поэт, – усмехнулся Димас.

– Полиглот, – кивнул Рома.

– Я за ней, – продолжил ободрённый Вадик. – В школе, на улице. Провожаю, встречаю. Обезумел вообще!

Прокатился смешок.

– Она два дня да, три дня нет. Не знаю, что и думать. Любовь вертится передо мной то передом, то задом.

– Какая Любовь? – кричат.

– Про Любку мы пропустили!

– Он фигурально, олухи! – трясёт рукой Димас.

– Перорально! – кричат в ответ.

– В общем, я говорю, Лиза, знакомь с родителями. У меня всё серьёзно. Она дрогнула. Поцеловались. Познакомился с папой – мужи-и-и-и-к!

Хохоток с задних «хулиганских» рядов.

– Суровый дядя. – Мальчишка явно играл на публику. Иван Сергеевич улыбался. – Руку сжал – я чуть сознание не потерял. У вас, говорит, всё серьёзно? Я говорю «да». Он говорит, тогда можете за руку держаться. Я поржал, где-то глубоко внутри, неявно. А Лизу с того дня начал тискать неистово.

Народ загалдел, заулюлюкал. Иван Сергеевич глянул на часы, призвал к тишине.

– Короче, – Вадик почесал нос, – у нас всё произошло.

Воспитатель встал и погрозил пальцем.

– А на второй раз нас её папа настиг! – Вадик театрально всплеснул руками, сорвав всеобщие овации.

– А дальше как у всех. Следствие. Суд. Позор. И в колонию. – Мальчишка уронил голову на грудь.

– Не бзди! – поддержали с задних рядов. – Сдюжим! Вывезем! Братан, крепись!

Вадик покраснел.

– Её отец нас застал, – зачастил он. – Меня пинками за дверь, её за руку и к участковому. Припугнули. В общем, надиктовали ей заявление на меня, и прощай любовь.

– А ты, я смотрю, не унываешь, – прищурился Дима. – А знаешь… То, что ты тут наговорил, ещё проверить надо. А то был тут у нас один. Сначала пел про то, что на спор девушку за попу схватил (мол, думал, что ей больше восемнадцати), а потом оказалось, школьница!

Вадик стушевался. Было видно, что ему эта тема неприятна. К насильникам отношение очень плохое, но не все осуждённые за изнасилование – насильники.

Народ загудел.

– Ну-ну, чего ноете! – прикрикнул Димас.

– Парень потерпел!

– Страдает Вадик!

– Вадику скачуху! – шумело общество.

– Иван Сергеевич! – настойчивее всех тянул руку рыжий Андрейка.

– Ну чего?

– Можно пописать сбегаю?

– Так, всё, – нахмурил брови воспитатель, стараясь не смотреть на Вадика. – Развели тут балаган. Давайте сменим тему.

– Время, – пальцем указал Димас на часы над входной дверью. – Сергеич, расход?

– Расход, – махнул рукой Иван Сергеевич и первым вышел в коридор.

Игнорируя приставания пацанов, воспитатель вышел из отряда, направился в специально отведённое место для курения, потому что в зоне для малолеток курить где попало нельзя. Вообще нигде нельзя.

Иван Сергеевич закурил и задумался, прокручивая в голове слова Вадика, который, похоже, со временем займёт своё положение в отряде.

Старшей дочери воспитателя шёл пятнадцатый год.

г. Архангельск

Щенки
Повесть

Автор просит учесть, что все негативные эпизоды, описанные в повести, никак не являются отражением истинного отношения сотрудников к осуждённым и осуждённых между собой.

Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями – чистая случайность.

У двери кабинета начальника воспитательной колонии, прижавшись к ней ухом, стоял Илья Картошин. Внутри о чём-то спорили, но слов было не разобрать. Вдруг щёлкнул замок, Илюха отскочил в сторону и с испугом посмотрел на показавшегося в проёме мощного телосложения капитана.

– Картошин, ты готов? – Сотрудник строго посмотрел на оробевшего мальчишку.

– Да, Саныч, – выдохнул тот.

– Я тебе, – погрозил пудовым кулаком капитан, – не Саныч, а Михаил Александрович.

– Так точно, Михаил Александрович, самый лучший начальник отряда! – справившись с волнением, гаркнул, щёлкнув каблуками, Илюха.

– Шут гороховый, – покачал головой капитан. – Заходи, Картошин.

Илья сделал два шага вперёд и остановился, растерянно оглядевшись. У него зарябило в глазах от количества больших и маленьких звёзд на погонах сотрудников администрации. Он испуганно заморгал.

– Чего притих? – Стоящий рядом начальник отряда хлопнул Картошина по спине. – Осуждённый, представьтесь учебно-воспитательному совету.

– Я, Картошин Илья Владимирович, воспитанник воспитательной колонии, прибыл на учебно-воспитательный совет для решения вопроса о моём переводе в реабилитационный центр, находящийся за пределами колонии.

– Год рождения, статья, срок, начало срока, конец срока, – подсказал Михаил Александрович. Картошин чертыхнулся, вызвав улыбки у членов совета, и доложил как положено.

– Товарищ подполковник, товарищи офицеры, – начал Саныч. – Буду краток.

Начальник колонии кивнул.

– Воспитанник Картошин находится в колонии год и один месяц. Местный, прибыл из следственного изолятора, где нарушений, равно как и взысканий, не имел. По прибытии был распределён в мой отряд. Конфликтных ситуаций ни с сотрудниками, ни с осуждёнными не было. За период отбывания наказания неоднократно поощрялся за добросовестный труд, примерное поведение и учёбу. В настоящий момент обучается в девятом классе. Состоит в льготных условиях отбывания наказания. Срок условно-досрочного освобождения подошёл, но воспитанник желает закончить девятый класс в колонии и получить аттестат. Имеет профессии цветовода, повара. Считаю целесообразным для подготовки к освобождению перевести Картошина в реабилитационный центр.

– Статья-то у тебя какая? – спросил начальник отдела режима.

– Сто пятьдесят восьмая, – ожидая подвоха, покосился на сотрудника Илья.

– Что украл?

– Мы по дачам лазали.

– Чем в реабилитационном центре заниматься будешь? Запреты в зону таскать? Или сигареты в колонию загонять? – Оперуполномоченный, прищурившись, посмотрел на Картошина. Ох как не любил этот взгляд Илья. Въедливый опер вызывал ужас у воспитанников, он всё про всех знал, шантажировал, угрожал, подкупал – держал зону на крючке. Сильнее него Илюха боялся только Михаила Александровича, тот узнавал всё ещё раньше.

– Работать буду, снег чистить, – начал перечислять Картошин, для удобства загибая пальцы. Начальник колонии усмехнулся. – Потом, когда сойдёт, грязь заметать, цветы садить, заборы красить… Траву косить умею. Я цветовод, в цветах разбираюсь…

– Повторяться начал, – перебил зам по тылу. – Ты этим и в зоне можешь заниматься. Тем более ты трудоустроен инструментальщиком – и лопата или метла всегда под рукой.

– Поверь, – вставил заместитель по воспитательной работе, – лопату и метлу я ему найду, если он под мою юрисдикцию попадёт.

– Ну а что? – густо покраснев, заторопился Илья. – Я в центр хочу. Я старался, всю зиму трудился. На УДО не пишу, хочу школу тут закончить, чтобы на свободе сразу на специальность учиться пойти. У меня отец водитель автобуса, я к нему потом кондуктором…

Мальчишка замолчал, тяжело дыша, уставив взгляд в пол. Начальник отряда покачал головой на бычьей шее.

– Довели Илюшеньку, – возмутилась начальница психологической лаборатории. – Чего издеваетесь над парнем, скажите ему уже, что переведёте его в центр, и пойдём на обед.

Сердце Илюхи подпрыгнуло и замерло.

– Ты сколько уже у нас гостишь? – спросил начальник колонии.

– Год и месяц.

– А осталось?

– Одиннадцать месяцев.

– Когда на условно-досрочное освобождение будете писать, Михаил Александрович? – перевел взгляд начальник колонии на отрядника.

– Если не накосячит, то в августе напишем, в сентябре уйдёт домой.

– Так. – Начальник подмигнул Картошину. – Сейчас март, получается… пять месяцев. А оставит неотбытыми, получается, шесть месяцев. А отсидит, получается, полтора. На пять месяцев переводить… Освобождаться будет в сентябре, у нас самый листопад, подготовка к зиме. Может, до декабря посидишь?

Картошин заморгал.

– Мнение учебно-воспитательного совета? – Начальник посмотрел на зама по оперативной работе.

– Поддерживаю Картошина. Хороший парень, по нашей линии к нему вопросов нет.

Опер и начальник отдела режима молча кивнули.

– Пусть идёт, – пожал плечами зампотыл. – Работы за зоной навалом, сидеть без дела не дадим.

– А вот не надо на чужое роток раскрывать, Андрей Григорьевич, – возразил зам по воспитательной работе. – Парнишка в моё подчинение переходит, ему некогда будет вашими делишками заниматься. У вас свои рабочие имеются, с колонии-поселения привозят.

– Я уважаю ваши годы, товарищ полковник…

– Николай Иванович, Андрей Григорьевич, – замахал руками начальник колонии. – Сами между собой разберётесь потом.

– Виноват, Александр Иванович.

– Я поддерживаю, если что, – вставила психолог. – Тем более он повар. У нас с Николаем Ивановичем кабинеты в реабилитационном центре, так что я поддерживаю.

– Школа?

– Пусть идёт хлопец, – кивнул директор. – Уважаю его. Парень свободой ради учёбы жертвует, на условно-досрочное не пишет, хотя может! Вот мы его в центр и отправим. Компромисс, так сказать.

– Я тоже за, – поддержал директор училища. – Никогда замечаний к Илье не было. Кстати, повар он хороший, Кристина Викторовна. Повар, замечу! Не кондитер и не пекарь!

– А я сладкое и печёное не ем, – парировала психолог.

Илюха слушал, и на душе становилось легче. Шутят, значит, всё решено, просто пугают.

– Воспитанник Картошин, – начал начальник колонии. Повисла тишина. – Как положительно характеризующийся для подготовки к освобождению вы будете переведены в реабилитационный центр.

– Фу-у-у, – вырвалось у Картошина.

– А на УДО в декабре, – закончил начальник.

– Ну Александр Иванович!

– Шутит Александр Иванович. – Начальник отряда развернул Картошина и выставил за дверь.

Илья вышел. Постоял в растерянности в коридоре и толкнул дверь на улицу.

Учебно-воспитательный совет проходил на первом этаже двухэтажного здания дежурной части, стоящего в самом центре колонии. Картошин присел на ступеньки крыльца и словно впервые огляделся по сторонам. Напротив дежурки стояло здание первого отряда. По правую руку от него – второй отряд, где на втором этаже в комнате номер семь у окна, которое выходит на дежурную часть, его кровать. Воспитательная колония совсем маленькая. Она рассчитана на одновременное проживание не более ста осуждённых. На территории жилой зоны располагаются два отряда, здание школы, столовая, дежурка. Есть ещё большое футбольное поле, спортивный уголок с турниками и брусьями, маленькая часовня и баня, в которую сидельцы ходят мыться по субботам. В промышленной зоне – профессиональное училище. Там учат на повара, пекаря, кондитера, автослесаря, овощевода. Распорядок дня простой: в семь утра подъём, заправка коек, потом зарядка и завтрак, потом приборка в комнатах и проверка наличия осуждённых. С девяти до четырнадцати часов – школа, потом обед. С половины третьего до семи вечера – училище, потом ужин. С половины девятого вечерняя уборка, и в двадцать два часа отбой. Главное в зоне – это режим, ему подчиняются и осуждённые, и сотрудники.

Картошин посмотрел выше запретки и забора на красную крышу штаба. Скоро он выйдет за зону, будет жить в кукольном домике реабилитационного центра – считай, что на свободе.

Илюха поёжился: то ли зелёная зимняя куртка не грела, то ли мурашки бежали по коже от предстоящих перемен.