– Минуточку-минуточку!.. – воскликнул он. – Ты же в сущности беспомощен. Это я тобой двигаю. Я могу заставить тебя делать все, что захочу! И ты не отвертишься! Скажу я тебе – а ну-ка, подними запястья, пястные кости и фаланги, и они сразу – хоп! – поднимаются, и я кому-нибудь машу! – Харрис хохотнул. – А прикажу двигаться малоберцовой кости и бедренной кости, и что? Ать-два, ать-два! Добро пожаловать прогуляться по району!^[5] Так-то! – Харрис ухмыльнулся. – И это честный поединок. На равных. Один на один. В конце концов, я – та часть, которая думает! – Это был триумф, ему хотелось запомнить это ощущение. – Да, черт возьми, да. Я – та часть, которая думает. Даже если бы тебя у меня не было, думать-то я все равно бы смог!

И в ту же секунду его голову пронзила боль. Как будто в ответ на это дерзкое заявление Харриса у него внутри разбух череп.

Поездку в Финикс в конце недели пришлось отложить по состоянию здоровья. Взвешиваясь на дешевых весах, Харрис обнаружил, что красная стрелка доползла лишь до семидесяти че-тырех.

У него вырвался стон.

– Я не весил меньше восьмидесяти последние десять лет! Не мог же я похудеть сразу на шесть килограммов…

Он осмотрел свои щеки в засиженном мухами зеркале, и его охватил леденящий первобытный ужас.

– Постой-постой… Кажется, я понял, к чему ты клонишь… Каков гусь! – Он погрозил пальцем своему костлявому лицу, точнее, его верхней и нижней челюстям, черепной коробке и шейным позвонкам. – Надеешься уморить меня голодом, чтобы я исхудал? Красивая победа, ничего не скажешь. Вычищаешь мякоть – и от меня остаются только кожа да кости. Угробить меня, значит, захотел, чтоб править самому? Нет уж, не выйдет!

Харрис метнулся в кафетерий.

Он заказал индейку, соус, картофельное пюре, четыре салата, три десерта… но очень быстро обнаружил, что не может есть. Его тошнило. Тогда он решил есть через силу. В ответ на это у него началась зубная боль.

– Что – зубки заболели? – злобно уточнил он. – Ну-ну. Так вот, я все равно буду есть, независимо от того, что вздумается делать моим зубам – будут ли они стучать, лязгать, расшатываться или вообще выпадут и свалятся в тарелку с подливкой.

У него болела голова, прерывалось дыхание из-за давления в груди, в зубах пульсировала боль – и все же ему удалось вырвать одну маленькую победу. Уже почти собравшись выпить молоко, он вдруг остановился и… вылил его в вазу с настурциями.

– Фигушки тебе, а не кальций, костистый мой. Отныне – никакого кальция. Больше не притронусь к продуктам, содержащим кальций и всякие там минералы для укрепления костей. Буду есть для одного из нас, а не для обоих.

– Шестьдесят восемь килограмм, – сказал он жене на следующей неделе, – ты заметила, как я изменился?

– Изменился к лучшему, – сказала Кларисса, – ты всегда был немного толстоват для своего роста, милый, – она провела рукой по его подбородку. – Так мне нравится больше. По-моему, тебе очень идет, линии лица стали такие твердые, сильные…

– Но это не мои линии, а его, черт возьми! Ты хочешь сказать, что он тебе нравится больше, чем я? – искренне возмутился Харрис.

– Он? Кто это – он?

Харрис увидел, как за спиной у Клариссы, в зеркале гостиной, его череп ехидно улыбнулся в ответ на гримасу ненависти и отчаяния, которую скроила его плоть.

В ярости он забросил в рот горсть солодовых таблеток. Это был один из способов набора веса, если нельзя употреблять другие продукты. И Кларисса заметила, что он принимает солод.

– Но, дорогой, если ты хочешь набрать вес для меня, то это совершенно ни к чему, – сказала она.

«Да заткнешься ты уже или нет!» – едва не сорвалось с языка у Харриса.

Она подошла к нему, села и уложила его рядом так, что его голова оказалась у нее на коленях.

– Милый, – сказала она, – ну я же все вижу. Тебе стало намного хуже. Ты ничего не говоришь, но со стороны все равно заметно, как ты мучаешься. К вечеру просто падаешь с ног. Может, тебе сходить к психиатру? Хотя, мне кажется, я знаю наперед все, что он тебе скажет. Я уже давно догадалась по всяким мелочам – прости, но они выдают тебя с головой. Знаешь, я могу сказать тебе только одно: ты и твой скелет – это по сути одно и то же, единая неделимая нация, со свободой и справедливостью для всех. Как говорится, вместе устоим, поодиночке – падём^[6]. Если вы со скелетом не сможете наладить друг с другом приятельские отношения, а будете грызться, как пожилая супружеская чета, то придется тебе опять идти к доктору Берли. Но для начала тебе надо просто успокоиться. Ты попал в порочный круг: чем больше ты волнуешься – тем сильнее тебя беспокоят твои кости, и наоборот, чем сильнее тебя беспокоят кости – тем больше ты волнуешься. А в конечном-то итоге, кто все-таки первый начал эту борьбу – ты или та анонимная сущность, которая, как ты считаешь, прячется за твоим пищеварительным трактом?

Харрис закрыл глаза.

– Я, – сказал он, – это я все начал. Боже, милая, я так люблю тебя.

– Тебе надо отдохнуть, – мягко сказала она, – отдохнуть и забыться.

Примерно полдня мистер Харрис чувствовал прилив бодрости, но потом опять сдулся. Он с удовольствием считал бы все это плодом воображения, но беда в том, что сам скелет, судя по всему, считал по-другому и жаждал продолжить схватку.

К вечеру Харрис не выдержал и отправился к мсье Муниганту. После получаса блужданий он наконец нашел здание со стеклянной табличкой, на которой старинной полустертой золотой вязью было начертано имя месье Муниганта. И ровно в этот момент его кости, казалось, попытались сорваться со своих насиженных мест, но не успели и взорвались прямо там – так, что его чуть не разорвало на куски от боли. Слезы брызнули у него из глаз и совершенно закрыли видимость. Боль была такой сильной, что его как будто отбросило от этого места. Когда он снова открыл глаза, он стоял уже где-то за углом, откуда кабинет месье Муниганта не было видно.

И боль сразу же ушла!

Месье Мунигант был тем человеком, который ему помог. Обещал помочь! Судя по тому, что один вид его имени, написанного позолоченными буквами, вызвал столь бурную реакцию внутри тела Харриса, это означало, что мсье Мунигант – тот, кто действительно может ему помочь. Но, видимо, это произойдет не сегодня. Сколько ни пытался Харрис вновь приблизиться к зданию с табличкой, всякий раз разрушительная боль не давала ему это сделать. В конце концов, окончательно вспотев, он сдался и, пошатываясь, отправился в ближайший коктейль-бар для передышки.

Проходя через полутемный зал коктейль-бара, он вдруг подумал о месье Муниганте – а не он ли и заварил всю эту кашу? Это же он первым завел разговоры о скелете и указал на его психологическое воздействие! Может, месье Мунигант использует его для какой-то гнусной цели? Господи, да какой еще цели? Смешно даже подозревать его в этом. Какой-то докторишка. С хлебными палочками. Он просто хотел помочь. Да нет, вздор. Месье Мунигант ни при чем.

В коктейль-баре его ждало зрелище, вселяющее надежду. Крупный мужчина у стойки, практически шарообразного вида, стоял и заглатывал одну кружку пива за другой. Вот же он, успешный пример. Харрису хотелось подойти и, хлопнув толстяка по плечу, выспросить у него, как ему удалось так ловко избавиться от костей. Да… Скелет толстяка был упакован просто роскошно. Тут были и жировые подушки, и упругие выпуклости, и огромная каскадная люстра жира под подбородком. Бедняжка скелет затерялся в них глубоко и навсегда – ему явно не светило вырваться из этой ворвани^[7]. Возможно, когда-нибудь он и пытался, но был полностью разгромлен – не осталось даже намека на то, что внутри толстяка имеется костный каркас.

Снедаемый завистью, Харрис подошел к толстяку – и словно бы оказался носом к носу с океанским лайнером. Заказав выпивку, он выпил и только тогда осмелился к нему обратиться:

– Гормоны?

– Ты меня спрашиваешь? – отозвался толстяк.

– Или специальная диета? – продолжил Харрис. – Я дико извиняюсь, но, вы понимаете, у меня кое-какие проблемы. Никак не получается набрать вес. А мне бы хотелось иметь такой же живот, как у вас. Скажите, вы вырастили его, потому что чего-то боялись?

– Ты пьян, – объявил толстяк, – но я люблю пьяниц. – Он заказал себе еще.

– Ладно, слушай, – сказал толстяк, – так и быть, расскажу. Вот это… – он взял в руки свой огромный живот, как будто это был глобус для изучения гастрономической географии, – …я растил лет двадцать с самой юности, слой за слоем. Нет, я не член клуба любителей еды по ночам, как ты мог бы подумать. Моя лавка чудес открывается не раньше рассвета. Весь фокус в том, что я всегда относился к своим внутренним органам так же, как хозяева относятся к домашним питомцам. Растил и пестовал их, как породистых кошек и собак. Желудок – это у меня такой толстый розовый персидский кот, который, когда не спит, горазд урчать, мяукать, рычать и требовать шоколадных лакомств. Я всегда кормлю его вовремя, и он уже почти выучил команду «сидеть». А кишки, ясное дело, – змеи. Самые что ни на есть чистокровные индийские анаконды. Упругие, гладкие, холеные – кровь с молоком. И всех своих питомцев я содержу по высшему разряду. Что же касается «чего-то боялся»… Ну, да. Можно сказать и так.

Тут они оба взяли еще по одному пиву.

– Хочешь набрать вес? – спросил толстяк, смакуя на языке каждое слово. – Элементарно. Заведи себе вечно орущую стерву-жену и в придачу к ней чертову уйму родственников, которые непрерывно делают из мухи слона и высасывают проблемы из пальца. Добавь к этому щепотку деловых партнеров, главная цель которых – украсть у тебя твой несчастный последний фунт, и вот ты уже на полпути к полноте. Хочешь знать, как это работает? Да очень просто. Ты даже глазом не успеешь моргнуть, как начнешь подсознательно накапливать жировую прослойку – чтобы хоть как-то защититься от всей этой братии. Строить этакое эпидермальное буферное государство. Возводить клеточную стенку. А еще через какое-то время ты поймешь, что еда – это единственное развлечение на земле. Вот и все. Главное – чтоб были внешние источники для беспокойства. Когда беспокоиться не о чем, человек начинает грызть сам себя – оттого и худеет. И наоборот: чем более гадкие и противные люди вокруг тебя – тем скорее у тебя появится заветный жирок!

С этими словами толстяк, сопя и пошатываясь, вывалился из бара в темноту ночи.

– А ведь доктор Берли говорил мне примерно то же самое, – вслух произнес Харрис, – просто в другой форме. Он прав, мне надо ехать в Финикс, немедленно…

Дорога из Лос-Анджелеса в Финикс была настоящим испытанием: чтобы добраться туда, он должен был пересечь пустыню под палящими лучами солнца. Движение здесь почти отсутствовало, можно было проехать километры и не встретить ни одной машины. Пальцы Харриса судорожно елозили по рулю. Неважно, даст ему Крелдон из Финикса денег, чтоб открыть бизнес, или нет – в любом случае уехать и немного встряхнуться будет полезно.

Машина ползла по горячему коридору пустынного ветра. Один мистер Х. сидел внутри другого мистера Х. Но вспотели, кажется, оба. И обоим было несладко.

И вот, на каком-то повороте внутренний мистер Х. внезапно сжал внешнего, того, что из плоти, – и тот дернулся, выпустив на секунду из рук раскаленное колесо руля. Машина съехала с дороги и, нырнув в песок, перевернулась набок.

Наступила ночь, поднялся ветер, а дорога была все такой же пустынной и почти необитаемой. Несколько машин промчались мимо, ничего не заметив в темноте. Мистер Харрис долго лежал без сознания, но потом его разбудил порыв пустынного ветра. Песок крошечными иголками впился ему в щеки, и он открыл глаза.

Все утро глаза его бессмысленно блуждали каждый по своей орбите, а сам он в бреду вновь и вновь съезжал с дороги в кювет. В полдень он переполз в негустую тень от куста. Солнце вонзилось в него острым лезвием меча, проникая до самых костей. Стервятник уже кружил.

Пересохшие губы Харриса слабо приоткрылись.