Терри не отвечает, просто смотрит дальше. Разумеется, он уже видел сериал. Столько раз, что мне и не упомнить. Брат записал почти все серии «эпохи Мэттью Келли», а вот с другими ведущими ничего смотреть уже не стал, ни с Давиной Мак-Кол, ни с кем-то еще. Твердит, что им с Мэттью не сравниться.

– Есть хочешь? – спрашиваю я.

Брат, все так же не отрывая взгляда от экрана, кивает. Я иду на кухню. Судя по перевернутой кружке и миске в сушке для посуды, Терри хотя бы позавтракал.

А затем еще до обеда принялся смотреть сериал, поэтому больше ничего не ел.

Ставлю чайник и кладу пару кусков хлеба в тостер. На душе тревожно: вот как бы Терри выживал без меня? Пятьдесят один год, а он, по сути, все тот же мой младший братишка. Нет, я не жалуюсь, что вы. Но поневоле задумаешься – каково приходится всем тем Терри, у которых не осталось родственников?

Открываю банку фасоли, половину разогреваю на сковороде, остаток убираю в холодильник. Смазываю тосты маслом и кладу на них фасоль. Не самая роскошная еда в мире, но Терри нравится.

– Держи, – говорю я, занося нехитрую снедь в гостиную.

Терри протягивает руку за кружкой.

– Оторви зад от дивана и сядь нормально, – велю я. – Я поесть принесла.

Терри наконец поднимает голову и расплывается в улыбке. Обычно у него болезненный вид, но мощности его улыбки хватило бы, чтобы снабдить энергией целый город.

– Спасибо, сестренка, – благодарит он, садится и берет у меня тарелку. – Ты просто звезда и святая.

Ставлю его чашку с чаем на пол и плюхаюсь рядом с братом на диван. Лишь тогда я замечаю засунутый между подушками конверт.

– Что это?

– Пришло сегодня утром.

– Ты открывал?

Брат качает головой. Мадонна на экране заводит Into the Groove.

– Хочешь, я открою?

Терри пожимает плечами. Мы оба знаем, что за письмо пришло, давно его ждали. Но теперь, похоже, никто не горит желанием ознакомиться с содержимым.

Беру конверт. А эта Мадонна хороша. Фредди Меркьюри до нее как до Эвереста. Разрываю конверт и достаю письмо.

«Оценка Ваших прав на получение пособия по временной безработице», – гласит оно, а потом идет долгое объяснение, что же это такое, будто мы тупые и внезапно забыли. Наконец, внизу страницы, раздел «Наше решение».

«Оценка Ваших трудовых возможностей показывает, что, хотя у Вас есть определенные ограничения (заболевание или инвалидность), теперь Вы способны выполнять некоторые виды работы. Мы понимаем, что это может быть не та деятельность, которой Вы занимались раньше. Мы можем помочь Вам подобрать работу с учетом Вашего состояния (заболевания или инвалидности)».

Вздыхаю и качаю головой. Так боялась, что это произойдет, но до конца не верила.

Мадонна заканчивает выступление под бурные овации публики.

– Что там? – поворачивается ко мне Терри.

– Говорят, что ты можешь работать.

– Чушь собачья.

– Да, знаю.

– Он ведь даже не слушал. Тот мужик, что задавал мне кучу вопросов. Я рассказал, что случалось все те разы, когда я пытался работать, но он, блин, даже не слушал!

Мне нечего ответить. Брат прав. Проверяющие ни на миг не обратили внимания на слова Терри. В их глазах он лентяй и мошенник – значит, надо отобрать у него льготы. И плевать, что станет с человеком. А чего переживать? Не им же потом разгребать последствия, а мне.

– Пойду позвоню им, – говорю я. – Скажу, что это ошибка. По радио слыхала о таких случаях, когда оценки одного кандидата приписывали другому. Может, и у нас так.

Терри кивает. Вряд ли он лелеет хоть каплю надежды, но попытаться стоит. Я должна сделать все, что в моих силах. Ведь точно знаю, где окажется брат, если его вытащат на работу. А больше в психушку я ему попасть не дам.

С письмом в руках ухожу на кухню и закрываю за собой дверь, чтобы не слышать фоном чертову Тину Тернер.

Набираю цифры, указанные вверху листка. Это не прямой номер центра занятости в Галифаксе – похоже, там нет людей, способных взять трубку. Очередная горячая линия, когда ты понятия не имеешь, где сидит твой собеседник, а он, скорее всего, в жизни не бывал в твоем городке. Мне отвечает до тошноты вежливый голос автомата, сообщающий, что дальше есть несколько вариантов.

И коли уж среди них нет «хочу свернуть шею тупому проверяющему», жму «другое». Автомат интересуется, почему же я звоню.

– Вы ошиблись в оценке моего братца, и мне нужно с кем-то это обсудить.

– Простите, запрос не распознан, пожалуйста, выберите один из следующих вариантов, – щебечет автомат.

И опять ничего полезного. Жму наугад, и меня снова спрашивают о цели звонка.

– Ревень и крем, – отвечаю я. Похоже, срабатывает, потому что меня переводят на следующий этап, где я вновь проделываю этот трюк. Повторяю «ревень и крем» снова и снова, стараясь не думать, сколько денег сжирает звонок, и наконец слышу не записанный, а живой женский голос, впрочем, разницы особо не чувствуется. К тому времени я уже напеваю заставку к одноименному мультику, но, похоже, девушка в силу возраста его не видела, и я не трачу время на объяснения.

– Здрасьте, милочка, я звоню насчет моего братца. Его звать Терри Аллен, ему пришло письмо насчет оценки трудоспособности, и, похоже, вы что-то напутали.

– Боюсь, я не имею права обсуждать с вами другого человека. Если у мистера Аллена есть вопросы, попросите позвонить его самого.

– Ага, только у него шизофрения. Поэтому он и получает пособие. Когда брат нервничает, это приводит к срывам, и сто раз жать кнопки и слушать, как автомат гоняет его по кругу, не понимая южный акцент, – последнее, что ему надо.

Повисает пауза, затем девушка спрашивает у меня номер страховки брата, дату рождения и адрес. Говорит, что выводит дело на экран.

– Его признали годным для работы.

– Ага, признали, поэтому я вам и звоню. С последнего места работы брата увезли в психушку. С двух предыдущих тоже. Он не может находиться среди большого числа людей. Если вы вынудите его выйти на работу, ему снова станет хуже. Поэтому мне и нужно с кем-то это обсудить.

– У него есть право подать апелляцию, – отвечает она. – Пусть заполнит форму СРМР-1.

– Хорошо, заполним. Можете прислать нам ее почтой?

– Просто распечатайте форму с нашего сайта.

Тяжело вздыхаю. Вот всегда они так.

– У нас компьютера нет, не то что принтера.

– Хорошо. Приходите в центр занятости, они вам ее распечатают. Просто заполните бланк и укажите, почему считаете решение неверным.

– Так. И когда нам потом ждать результат?

– Минимум четырнадцать рабочих дней, но может, и намного дольше. Если первоначальное решение оставят в силе, у вас будет право обратиться в суд, но на это уйдет несколько месяцев.

– Да вы смеетесь. И на что нашему Терри все это время жить?

– Мистер Аллен может подать заявку на кредит и пойти в центр занятости на собеседование, как и указано в письме.

– Но он не может работать, ему от этого хуже.

– Его состояние оценили как подходящее, так что центр занятости наверняка подберет ему соответствующее занятие. Я могу записать его на собеседование. Заодно и форму там заполните.

Дурь какая. Девица вообще ничего не понимает. Но если Терри увидят вживую, может, хоть поймут, о чем я.

– Хорошо, – отвечаю я.

– Договорились. О, вам повезло. Один из кандидатов отменил заявку, и я могу записать вашего брата на понедельник на три сорок пять. Вас устраивает?

Если поеду с работы на автобусе, как раз успеем.

– Да.

– Отлично. Я вас записала. Ему нужно будет принести три копии паспорта и прописки. Вся информация есть у нас на сайте. Могу я еще чем-нибудь вам помочь?

– Нет, милая, – вздыхаю я. – Если только вы не умеете лечить уставшие распухшие ноги.

Возвращаюсь в гостиную. Похоже, на экране уже новая серия, Мэттью в другом костюме.

– Ошиблись? – спрашивает Терри.

– Мы знаем, что да. Осталось их убедить. Заполним форму на пересмотр решения, но ждать придется несколько недель. А пока они хотят, чтобы ты пришел в центр занятости на собеседование.

– Когда?

– В понедельник днем.

– Мне же не придется работать? Пока не узнаем результат пересмотра?

– Будем надеяться.

Терри молча кивает. Я замечаю, как он стиснул челюсти. Ненавижу такие моменты, ведь знаю, чем все закончится. Брат вновь пялится в экран. Теперь там Элтон Джон. Поет «Прости – это, похоже, самое тяжелое слово»^[4].

После. 1. Финн

Лежу на кровати и смотрю на подаренный отцом светильник в форме пчелы. Он синий, что довольно глупо, ведь синих пчел не бывает, но папа сказал, были только синие и розовые. Маме бы не понравилось, она всегда злится, когда видит голубые вещи для мальчиков и розовые для девочек, потому что все цвета хороши для всех. Много лет назад мальчиков спокойно одевали в розовое, а это все маркетинговые уловки, чтобы выкачать из родителей побольше денег.

Впрочем, папе я ее мнение не пересказывал, ведь он хотел как лучше, а мама говорит, что надо радоваться любому подарку, ведь главное – внимание.

В любом случае какая разница, мама все равно светильник не увидит. Однако каждый раз я невольно представляю ее реакцию.

Моя школьная форма висит на дверце шкафа – отглаженная, на брюках стрелки, чего отродясь не бывало. Оказывается, папа лучше гладит вещи, чем мама, просто молчит об этом.

У меня немного болит живот. Думаю, к утру станет хуже. Вообще не хочу видеть никого из одноклассников, только Лотти, но с ней мы встречались неделю спустя после собрания, а потом я забегал к ней на чай, так что мы, считай, совсем недавно расстались.

Раздаются стук в дверь и голос папы:

– Эй, Финн, это я.

Знаю, что он, в нашем доме теперь, кроме нас двоих, больше никто не живет, но, может, папа тоже иногда, как я, об этом забывает.

Отзываюсь, и он открывает дверь. В его бороде с каждым разом все больше седых волосков. Наверное, из-за всего, что произошло. Отец заходит в комнату и закрывает за собой дверь. Кажется, опасается, что я все еще на него сержусь. Так и есть. Кричать я больше не стану, но злость никуда не делась, просто затаилась где-то глубоко внутри и не выходит.

Только сев, я замечаю, что папа что-то принес.

– Купил тебе, – говорит он, протягивая большой сверток.

Беру и заглядываю внутрь. Там рюкзак. Черный, с синими языками пламени и полосами. Никаких пчел.

– Надеюсь, тебе нравится. Честно говоря, сложно было найти что-то без футбольной тематики.

Киваю в ответ. Хочу поблагодарить, но так стараюсь не расплакаться, что не в силах открыть рот.

– Подойдет для новой школы в сентябре. Я просто подумал, ты захочешь что-то более взрослое.

Не выдерживаю и даю волю слезам. Я так старался не думать, что станет с прежним ранцем. Мама права. Папа никогда не умеет вовремя замолчать. Он гладит меня по плечу:

– Эй, прости. Я не хотел тебя расстраивать.

Будь он чуть внимательнее, заметил бы, что я постоянно расстроен все три последние недели. Что мне не хватает мамы так, будто у меня отняли ногу.

Что не надо покупать мне всякую всячину, будто это исправит ситуацию. Я просто хочу, чтобы все стало как прежде. Чтобы мы все были вместе. Пусть бы они даже ругались. Я бы и это вытерпел.

Папа так и держит меня за плечо. Несколько минут спустя я успокаиваюсь, а он вытирает мне слезы.

– Не хочешь назад в школу?

Киваю и хлюпаю носом.

– Я говорил с миссис Рэтклифф и миссис Керриган. Попросил их делать все, как ты скажешь, без лишних слов. Остальным ребятам сказали, что ты до каникул в специальном академическом отпуске.

– Но они же все знают! Будут пялиться на меня и перешептываться.

Папа хмурится. У него теперь почти всегда это выражение. Если бы мне задали нарисовать отца, я бы так его и изобразил – хмурым и явно не знающим, что сказать. Это если бы я рисовать умел, конечно.