Все двери выдернуты вместе с косяками и висят на хлипких гвоздях. Из каждого проёма брезжит слабый свет. Первая комната справа от меня светлее всех, я вошёл внутрь. Внутри стоит одинокая детская кроватка с высокими краями. По облупившейся краске ещё можно было понять её основной цвет. Светло-зелёный. Внутри старый полосатый матрас и плюшевая птичка, похожая на воробья. На стене фотография. Подойдя ближе, я стёр толстый слой пыли, осыпавшийся хлопьями на пол.

Это моя семья. Точнее, свадебная фотография родителей. Мама, ещё такая худенькая, стоит в белоснежном скромном платье. На её голове нет фаты, только белая ленточка на лбу, захватывающая завитые локоны волос на затылке. В её руках пышный букет, но что за цветы, я и понятия не имею. Отец, высокий и широкоплечий, стоит и улыбается. Никогда не видел его таким счастливым. Его галстук криво повязан. Знаю, что потом мама всё-таки научила его завязывать галстуки, надевать одинаковые носки и не забывать пользоваться одеколоном. Вокруг стоят бабушки и дедушки. Лично мне не довелось их узнать, никого из них.

Мамин живот на фотографии изрезан, словно кто-то ножом прошёлся и только потом поместил фотографию за стекло рамки. Я услышал дребезг позади, резко обернулся и сшиб плечом фотографию со стены. Она упала, стекло разлетелось в стороны, а сама фотография потрескалась и пожухла. Я прижался спиной к стене, мне некуда бежать. Звук не повторился, да и за ним не последовало ничего, кроме стука моего собственного сердца, подступившего к самому горлу. Я мог ощущать его гландами.

Медленно, меряя каждый пройденный сантиметр, я приблизился к выходу и высунул голову так, чтобы торчал только один глаз. Там никого, ни справа, ни слева. Можно выйти и двигаться дальше. Если раньше стены несли на себе просто старую краску, то теперь начинался голый бетон. Проём слева. Дверь отсутствовала вообще. Я боязливо заглянул внутрь. Сзади опять послышался хруст стекла, и я забежал в комнату, спрятался за письменным столом, стоявшим прямо в центре. Сел и прижался затылком к задней панели стола, такой широкой и массивной, что там можно было бы при желании спастись от взрыва гранаты.

Опять одиночный звук и ничего после. Я встал, тяжело дыша. Знаю, что это за стол. За таким я делал уроки первые восемь классов школы. На нём лежат простые одноцветные тетради, подписанные моим куриным почерком. Учебники, сверху серый по Литературе. Терпеть не мог этот предмет, вот так уж вышло.

Мой любимый карандаш, погрызенный с одной стороны. Его купила мама на первое сентября первого класса. Он был таким красивым в то время, ярко-жёлтым, что я пописа́л и порисовал им всего пару дней, а потом сложил в ящик и больше никогда не использовался. Порой грыз его в нервных потугах осилить математику, но не более. Я потерял карандашик при переезде в новый город, когда мне исполнилось пятнадцать.

Не покидало ощущение, что вот-вот должен прореветь школьный звонок, и мне придётся собрать все эти вещи в рюкзак и перейти в соседний кабинет на другой урок. Звонок прозвучал, но уверен, что лишь в моей голове. И я вышел, зная, что впереди ждёт ещё как минимум одна комната.

Я оказался прав, она была, и она последняя. Здесь кровать, панцирная. Такая была во моём общежитии в студенческие годы, и именно на такой я потерял девственность. Кривые прутья порой впивались в спину, и на утро я спрашивал свою будущую жену, зачем она так царапалась, ей всё понравилось? Она отвечала лишь, что нечем царапаться, и показывала подстриженные ногти. Я помню, как смеялся почти до слёз от неловкой ситуации. После этого момента как мог старался оплачивать сеансы маникюра. Не помню точного мотива, зачем это делал, но с того яркого момента ногти жены всегда были покрыты лаком и имели приличную длину.

В углу стоит гитара, которую купил на первом курсе, осталась лишь третья струна. Мне разонравилось играть, когда я выучил пару любимых с подросткового возраста песен. Она хотела, чтобы я продолжил играть, якобы у меня получалось неплохо, но моя лень победила. По спине пробежались мурашки, когда послышался громкий лязг задетой оставшейся струны. Расстроенный звук натянутого железа. Перед глазами появились тёмные точки, как перед обмороком. Я опёрся рукой на деревянный тонкий косяк. Хорошо, что в комнату так и не зашёл. Я не упал, но если бы это и случилось, то приземлился бы на гору битого стекла от пивных бутылок.

Жуткий период.

Я протёр лицо сухой ладонью и чуть не поцарапался о свои же каменные мозоли. Чёткость сознания вернулась, и я вышел. Впереди оставалось только окно. Не оглядываясь назад, ватными ногами подошёл к нему и опёрся почти всем телом на дряхлые деревяшки. Локтями я уложился в землю на подоконнике. Я поднял голову и вперился в своё отражение. Это не окно, а огромное зеркало. То, что заметил ещё, бросило в такую дрожь, что ноги почти отказали. За мной, метрах в десяти, стоял тонкий, будто сотканный из веток, черный силуэт. Несмотря на его дальность можно было различить, как он глубоко дышал и сжимал кулаки. Доносился хруст его костяшек.

Я медленно обернулся и тупо уставился на оживший кошмар. Он же стоял неподвижно, но затем издал звук, как человек, вынырнувший из глубины и попытавшийся забрать весь воздух, которого ему так не хватало. Гортанное проглатывание. Чудовище ринулось ко мне с такой скоростью, что за ним поднимались с пола осколки стекла, куски дерева и камня. На моём затылке зашевелились волосы. Я точно почувствовал чьё-то прикосновение. Поднял руку к голове и, не успев ощутить что-либо, крутанулся на сто восемьдесят градусов обратно к зеркалу, но на этот раз там был огромный… я, отражавшийся лишь по пояс на широкой поверхности. В том же больничном халате и с теми же растрёпанными отросшими тёмными волосами, только у там нет глазных яблок, а вместо них лишь две темные точки, будто два уголька. Зубы чёрные и отваливаются. Это нечто схватило меня за горло прямо сквозь зеркало, подняло в воздух и принялось душить с безумной силой. Но не успел я потерять сознание, как тот тонкий силуэт уже приблизился сзади. Жуткая вонь спирта и горелых спичек. На моё плечо легла тёмно-красная обугленная рука.

– Оно принадлежит мне! – прозвучал охрипший голос.

Рука обернула к себе, и не успел я увидеть то, что произнесло эти слова, как всё исчезло. Едкий запах спирта окутывал ноздри изнутри и медленно просачивался через горло в лёгкие. Тяжёлым туманом, почти осязаемым, он опустился на самое дно и осел толстым слоем. От его тяжести я упал на колени. Вокруг полный мрак, ни единого источника света. Вообще ничего, но своё тело вижу отлично. Это всё.

Картинка проясняется, словно глаза, освободившись от темноты, привыкают к резкому свету. Я лежу на панцирной кровати в общежитии. Спину колют знакомые прутья, а старый матрас пахнет по́том. Я протёр глаза рукой. В голове гудит. Равномерный стук, как звон колёс тяжёлого грузового поезда. Во рту сухо и на вкус что-то горько-сладкое.

Я привстал и опустил одну ногу вниз, сразу напоролся на пустую пивную бутылку, да и не одну. Пола вообще не видно за толстым слоем пустой тары и её сверкающих осколков. Разум сразу очнулся, будто в глубине черепа произошла фотовспышка. Оглядевшись вокруг, я понял, что нахожусь в целом море бутылок. Поднял ноги и прижал к себе, тут же заметил, что на мне нет никакой одежды. Вообще, даже носков и трусов. Стеклянное море начало медленно вибрировать, и прямо из его тёмно-коричневых и зелёных глубин поднялась дверь. Я сидел и смотрел на неё во все глаза, стараясь понять, что происходит на самом деле.

Чёткого ответа я не получил, зато не сильно заставляя себя ждать, из двери вышла она – тоже голая. Смотрит на меня своими изумрудными глазами, из которых текут робкие слёзы, скатываясь по щекам и далее капая на оголённые груди. Она шагнула вперёд, на осколки и бутылки, но не провалилась, а пошла по поверхности. Я видел, как под нежными ступнями разливаются и брызжут маленькие фонтанчики крови, а её лицо не меняется. Никакой, вообще ни одной эмоции нет на милом лице. Когда она подошла вплотную, за её спиной поднялась огромная луна и бросила белоснежные блики по поверхности битого стекла.

– Ты увидишь. – Сказала она нежно, словно убаюкивая дитя. Коснулась указательным пальцем места между моими глазами.

Я словно упал на спину с высоты полуметра, не меньше, просто лежал и смотрел в потолок. Тот же облупленный коридор и знакомые выбитые двери лечебницы. Восстановив хоть немного дыхание, я поднялся. До конца коридора оставалось ещё метров двадцать как минимум. Изо рта идёт пар и поднимается вверх. Коридор не кончился, вижу окно в его конце. Меня будто оттолкнуло назад. Спустя минут десять бессмысленного хождения на месте я решил, что пора попробовать и другой путь. Оборачиваюсь и вижу, что от своей больничной палаты я не удалился и на метр. Вот она, дверь, прямо за спиной. Внутри темнее, чем раньше, и теперь тьма начинает ползти уже от окна. Я вижу её щупальца, твою мать!

Я ринулся с места и чуть не упал. Тьма последовала за мной. Коридор на этот раз не вытворял со мной фокусы, и удалось добежать до поворота, на скорости врезавшись в стену с отлетающей краской. Огромный сгусток тьмы летел прямо по моим пятам и выколачивал каждую дверь, которую настигал. Шум ломающегося дерева звучал как выстрел из охотничьего ружья, и мои уши закладывало, пробуждая тихий стон в мозгу. Впереди дверь, добегаю до неё, хватаю ручку, но ничего не происходит. Ни в какую сторону не поддаётся, а тьма приближается и вот-вот схватит меня за спину, на которой от худобы виден позвоночник.

За мной два светящихся глаза. По сторонам ко мне тянутся руки, похожие на две огромных клешни. Когда до меня остались считанные сантиметры, дверь за спиной открылась, и чья-то кривая культяпка схватила за плечо, утащив за собой. Я упал на колени и принялся отдыхиваться. В дверь с той стороны ударили с такой силой, что вся белая краска свалилась мне на спину.

Каждый выдох сопровождался жалким стоном. Когда удалось немного прийти в себя, меня сзади обошли два ботинка. Высокие, чёрные, они поблескивали металлическими набойками на подошвах. Я поднял голову и увидел девушку. На ней сильно обтягивающие джинсы и белая блузка без рукавов. Она прошла мимо и встала ко мне спиной. Комната в точности напоминала мою прежнюю, только лампочка, единственный источник света, ещё цела. Я встал, пошатываясь, и захотел было спросить девушку – кто она и где мы, как та заговорила первой.

– Знаешь, ты не похож на него.

– О ком ты? – мой голос был сиплым и скрипел, как ржавые петли двери.

– В моих письмах на столе. Мне сказали, что ты скоро придёшь, но шли недели, месяцы, и даже годы, прежде чем ты появился.

Я промолчал, мне нечего ответить, девушка обернулась.

Я ошибся. Это уже старуха. На её лице столько глубоких морщин, что практически не видно губ и глаз. Скулы прорываются сквозь дряблую кожу и вот-вот вырвутся наружу, но её волосы, тёмно-каштановые, как у совсем молоденькой женщины, за которую я сначала её и принял. В глазах отражаются лишь боль, обида и отчаяние.

– Послушайте, – я перешёл на Вы. – Я не знаю, о чём вы говорите, но давайте…

Я не знал, что скажу дальше, да мне и не потребовалось. Я хотел к ней приблизиться, но женщина кинулась к забитому досками окну и принялась отрывать их от рам голыми руками. Кровь капала на бетонный пол, старуха кричала и невнятно проклинала то ли меня, то ли кого-то ещё.

– Что вы делаете? Не надо!

– Что не надо?! – закричала она. – Я так долго тебя ждала! Мне сказали, что ты придёшь и спасёшь меня, но теперь уже поздно! Нам некуда бежать! Он стоит за дверью и никогда не выпустит нас. Так что хер с тобой, хватит, я выберусь так. Она успела, к моему удивлению, уже оторвать все доски и выбить стекло наружу. Женщина глубоко вдохнула.