– Это Матвей Зарубин, – пришел на помощь вконец растерявшемуся Мотьке Кудрявцев. – Он у нас из трудколонии, там воспитывался. Сами знаете, товарищ Осипов, заведение режимное.

– Так ты, Зарубин, из беспризорников, значит? – смягчился Афанасий Иванович и строго посмотрел на Кудрявцева. – Трудколония, Евгений, это не тюрьма, а воспитательное учреждение для беспризорников. Если там ячейки комсомольской не было, что, прямо скажу, мне непонятно, то сейчас кто мешает принять?

Осипов закашлялся и продолжил:

– В общем, ребята, у меня все. Завтра распорядок такой. Первая бригада на котлован не идет, а грузит инструмент, продукты, имущество, какое нужно. Одну машину для перевозки выделим. Если надо, два рейса шофер сделает. Все остальные с утра сюда на котлован. Всё, товарищи, пойду я, до свидания!

Осипов удалился. За ним поднялись и пошли по направлению к палаткам и бригады. Осталась только объединенная. Ребята сидели молча, разговаривать никому не хотелось. Первым в итоге подал голос Женька Кудрявцев:

– Ребята, мы же знали, что трудности будут. Все сознательно сюда приехали. От нас зависит, чтоб побыстрее электроэнергию строительству дать.

– Перестань агитировать!.. – зазвучали недовольные возгласы со всех сторон. – Ты бы лучше о деле, Кудрявцев, говорил… Где лес брать под опоры?.. Чем под ямы землю долбить будем?

Женька молчал, потупив глаза. Матвей тоже задумался. Действительно, неясно было почти все. Как срубленные стволы в эти самые опоры превращать? На какую глубину закапывать? Или раствор делать и в ямы заливать?

Матвей вдруг понял, что все эти производственные вопросы, сами по себе достаточно важные, он прокручивает в голове с одной-единственной целью: не думать об откладывающемся на мучительно долгие недели свидании с Ревмирой. Это из Соцгорода, даже если попутки не будет, за выходной можно управиться туда-назад. Подумаешь, с десяток километров в одну сторону! Что это для молодого, полного сил, несмотря на пшенную «диету», организма? А вот с будущей трассы так просто не находишься. Во-первых, Холминск по другую сторону от Соцгорода. А во-вторых, и выходных теперь не будет, пока электричество на строительство не подадим.

До сознания Матвея начали долетать внешние звуки. Ребята вокруг формулировали вопросы, а Кудрявцев, усиленно слюнявя языком карандаш, записывал в своем замусоленном блокнотике. Все эти столбы, дорога, изоляторы, глубина закапывания слились в единый ручеек слов, который журчал и уносил с собой Ревмиру. Перед глазами Матвея закружились желтые розы, неистово заколыхалась легкая занавеска, готовая обхватить фигурку Ревмиры, запеленать поверх сказочно красивого розового платья. Моте даже показалось, что девушка отвернулась от окна и посмотрела на него, посмотрела обоими глазами. Василий Становой изобразил девушку в профиль, и Матвею, когда он, завороженный, стоял в музее, мучительно хотелось увидеть скрытый художником правый глаз и убедиться, что он не менее прекрасен, чем левый. И вот сейчас он, Мотька, видит полностью обращенное к нему лицо Ревмиры и убеждается, что она еще обворожительней, еще восхитительней, чем тогда, во время первого и пока единственного свидания в музее.

– Чему улыбаешься? – Зарубин не сразу сообразил, что голос Кудрявцева обращен именно к нему. – Тебе все понятно? Вопросов не имеешь?

Мотька замотал головой. Все его вопросы растаяли, как только в глазах возникла Ревмира, манящая и таинственная.

– Тогда у меня к тебе вопрос имеется, – не унимался Кудрявцев. – Чего в комсомол заявление не подаешь? Сам ведь слышал, что товарищ Осипов сказал.

– Так он… это… – замялся Матвей, – только сейчас сказал.

– Не важно! – рубанул рукой Женька. – Сказал и точка! И вообще, Зарубин, ты после дня рождения сам не свой ходишь.

– Это его не день рождения, а картина музейная доконала, – язвительно растянул рот в улыбке Хотиненко.

– Да пошел ты! – взбрыкнул Мотя и добавил, куда именно, в более крепких выражениях.

– Леха, а ты чего сам? – переключил на Хотиненко свое внимание Кудрявцев.

– Чего сам? – не понял Лешка. – Я в музее со всеми побывал. Так сказать, культурный уровень повысил, и все, баста, пора на работу.

– Не про то спрашиваю, – Женька махнул рукой в сторону. – Когда заявление в комсомол напишешь?

– И напишу! – неожиданно громко заявил Хотиненко. – Вот хоть завтра напишу, чтобы меня прямо на трассе приняли!

– Ладно, ребята, пошли ужинать. Вы там оставьте мне порцию, я пока Осипова разыщу. Надо же разобраться, кто нами руководить на прокладке линии будет, – подытожил Кузнецов и обвел бригаду взглядом. – А кто-нить вообще знает, как линию электропередач строить? Есть хоть один электрик?

Ответом было молчаливое сопение поднимающихся на ноги и отряхивающих штаны от глинистой земли ребят.

Матвей в общей толпе пошел в лагерь. Ребята уже свыклись с новостью о работе на трассе и без выходных, пришли в себя, и со всех сторон зазвучали обычные для возвращения домой шутки. Зарубин поймал себя на мысли, что назвал домом лагерь, брезентовую палатку… Дом – какое же это емкое слово. Матвей вздохнул и посмотрел на разгоряченные от смеха и улыбок лица ребят. Ведь у каждого из них, Лешка не в счет, был, да и есть, настоящий дом: родители, ну или хотя бы мать, братья, сестры… А у него, Мотьки, ничего такого никогда в жизни не было, сколько он себя помнит. Даже маму свою представить не может, только видит расползающееся от слез в глазах цветное пятно оседающего вниз окровавленного тела. Да еще стоящую рядом фигуру страшного человека в шинели с красной от крови шашкой в руке. От него исходит нестерпимый ужас и догоняет, окутывает со всех сторон…

– Матюха, ты чего опять? Прямо сам не свой после музея! Чего стонешь? – Хотиненко дотронулся до руки Матвея. – Брось! Нашел по ком сохнуть, по картинке на стене.

– Я… маму вспомнил… – тихо произнес Матвей.

Хотиненко хорошо знал историю друга, ведь столько лет вместе, начиная еще с той дико орущей ватаги маленьких сорванцов, которых хромой Прохор учил воровать продукты на вокзале.

– Не надо, Матюха, – Лешка крепкой ладонью сжал Мотины пальцы, – не распаляй себя. Вот завод построим, и все у нас будет пучок!

– Может, когда закончим, то на другую стройку увинтим?

– Не знаю, Матюха. Неохота всю жизнь перекати-поле быть, где-то и осесть надо. Помнишь, как в трудколе вечерами о своем доме мечтали? Хотя, пока молодые, можно еще на одну стройку. А потом, не забывай, скоро в армию идти. А там твоей Ревмиры под бочком не будет! – Лешка попробовал закончить шуткой.

Матвей едва заметно улыбнулся. Хорошо, когда рядом такой человек, как Лешка. Он, конечно, и насмешливый, и ершистый, но свой, родной. Вот назвал трудколонию привычно трудколом, и в душе теплый огонек зажегся. «А вдруг завтра не сразу на трассу отправимся? Тогда попробую в Потехино успеть», – размечтался Мотька.

Планам отправиться с утра в музей не суждено было сбыться. Явившийся под конец ужина голодный и злой Кудрявцев описал диспозицию предстоящего дня:

– В общем, подъем в семь часов. Машина сделает два рейса, если надо, то и три, но лучше два – она на строительстве позарез нужна. Палатку берем с собой новую, нашу оставляем, личные вещи и койки грузим. Там рядом деревня будет, Липовка, так что вода из колодца, дрова… Теперь главное. Из Холминска пришлют мастера, главным у нас будет. Он на действующей магистральной ЛЭП работает. Непонятно пока насчет столбов. Какое-то количество готовых у них есть в Холминске, но мало. Должны подвезти бревна, будем их в столбы превращать. Вот такая ситуация. Да, еще, ребята, надо нам наконец бригадира выбрать. Не могу я одновременно и комсомолом заниматься, и бригадирствовать, тем более что меня никто не назначал и не избирал. Какие будут предложения?

Кто-то назвал Колю Егорова, и все без разговоров за него проголосовали. Николай был постарше других, на строительство шинного попал из РККА по спецнабору. Вечерами при свете керосинки писал долгие письма своей девушке, которая должна была вскоре приехать на строительство. За все дела Егоров брался основательно, передавая окружающим спокойствие и уверенность. Словом, как посчитал Матвей, за правильного человека проголосовали.

Глава 4. Ливень приходит на помощь

Прошло-то всего ничего, несчастные две с половиной шестидневки, а так много изменилось. Кстати, и счет шестидневкам начинаешь терять, когда приходится работать без выходных.

Установилась настоящая летняя жара. На небе ни облачка, солнце палит по полной. Кругом поля и поля, не паханные ни разу за свою долгую жизнь. Среди них куцыми островками разбросаны маленькие скопления деревьев, где тщетно ищешь спасительную прохладу.

Зарубин прикрыл глаза, и перед ним закрутились, словно в водовороте, картинки последних дней. Ровные отесанные столбы, каждый высотой аж в целых семь метров, сгруженные под сооруженным из брезента навесом и отдыхающие там в ожидании своей дальнейшей судьбы. Правда, природа, похоже, забыла о существовании дождей, но недаром в народе говорят, что береженого бог бережет, так что навес не помешает. Столбы сменяются калейдоскопом из кидающих землю вверх и в стороны лопат, заступов и хитрого приспособления, называемого ручным буром. Его привез с собой Палыч, прикрепленный к бригаде мастер, единственный, кто разбирается в опорах, проводах, изоляторах, киловаттах, а потому ставший на строительстве объекта с романтически звучащим названием ЛЭП царем и богом.

Все-таки много интересного на свете! Сейчас вся бригада, даже Люся, которая и здесь занята своим обычным делом – завтраками, обедами и ужинами, знает, что ямы под опоры надо копать ступенчатой формы, иначе эту громадину потом и не установишь. Она, чертовка эдакая, то и дело норовит выскользнуть своими гладкими боками из-под власти опутывающих канатов и направляющих их рук. Сами опоры располагаются друг от друга на расстоянии в пятьдесят метров. И стоять они должны ровно и надежно, чтоб не рухнуть и не накрениться под напором ветра или норовящих размыть землю осенних дождей. До постройки будущей ГРЭС – это единственная ниточка, по которой побежит на строительство долгожданный электрический ток. Правда, проводов на опорах пока нет, их натянут мастера-электрики уже после того, как первая бригада покинет трассу. Обидно, конечно, не увидеть своими глазами тот итог, ради которого они сейчас напрягают свои силы с утра и до позднего вечера. Но и обида эта, и все остальное меркнут при мыслях о Ревмире.

Какие только возможности не перебирал в голове Мотька, чтобы найти способ смотаться в Потехино. Вариант в итоге оказался один, он же основной и, похоже, единственно реальный: упросить Палыча за чем-нибудь туда поехать. Мастер приезжает каждое утро из Холминска на собственной телеге, движущей силой которой выступает немолодая кобыла с банальным именем Ночка. На данном нехитром транспортном средстве из конторы электросетей Палыч доставляет изоляторы, крючья, разный инструмент. Лишь сами столбы были завезены в первый день грузовиком, из кузова которого через снятый задний борт они склонялись к еле заметной грунтовке, связывающей Липовку с Холминском и остальным внешним миром, громыхали, подскакивали на каждой яме, но в итоге добрались до места временного складирования.

Мотя напряженно искал причину, которая могла бы побудить Палыча съездить в Потехино. Но, как водится в таких случаях, та упорно не обнаруживалась. Холминск ближе, контора электросетей там. А даже если причина найдется, то еще предстоит убедить Палыча взять его, Мотьку, с собой. И это отдельная проблема, ибо непонятно, чем Матвей Зарубин так уж необходим по служебным делам в Потехино.