Конечно, подвернись хоть один полный выходной день, Мотька нашел бы способ побывать в музее. В той же Липовке в колхозе есть лошадь, и не одна. Сейчас пахать ничего не надо, пшеница только в рост пошла, сенокос еще не начался. А заплатить за поездку на телеге можно деньгами из зарплаты, все равно их тратить не на что. Только бы выходной случился, а его не предвидится. Если вот столбы закончатся, а новые еще не подвезут, тогда другое дело.

– Хорош курить, поднимаемся! – раздается уверенный голос Коли Егорова, быстро и естественно вошедшего в роль бригадира, словно он таковым всегда и был.

Подниматься Матвею – просто кость в горле. Вот так бы лежать и лежать в траве, вглядываясь в бездонное, зовущее к себе небо. Но вокруг с сопением и покашливанием от крепкой махорки вставали на ноги ребята, а отставать и получать замечание от бригадира и косой взгляд от Палыча не хотелось. Кстати, сам мастер спокойно продолжал сидеть в траве и теребить практически догоревшую самокрутку. Но ему можно, он ведь мастер, без которого тут вообще ничего крутиться не будет. Палыч, например, придумал, как подручными средствами увеличить устойчивость опор. На грунт он не очень надеялся: глина, конечно, не песок, но цемент или хотя бы щебенка не помешали бы, но где ж их взять. В итоге мастер дал указание рубить попадающиеся ровные небольшие деревца и прибивать их с разных сторон к опоре как распорки. Получалось по четыре-пять штук, каждую из которых они зарывали в землю сантиметров на пятнадцать, не меньше. И поднимались теперь опоры над землей, словно девушки в юбочках. Много лет спустя Матвей, впервые увидев в Москве основание только что построенной Останкинской телебашни, сразу вспомнил эти опоры в платьицах до пят.

Работу Коля распределял так, чтобы все выполняли разные операции по очереди. Сегодня Зарубин весь день копал яму. Было тяжело, но не так, как в первые дни, когда казалось, что никакая сила не в состоянии оторвать лопату от земли. Матвею рытье ям под опоры нравилось больше, чем их установка. Тут при каждой выброшенной наружу лопате земли сразу возникал пусть маленький, но результат: еще на сантиметр глубже, а вот и очередная ступенька готова. Когда опору устанавливают, там, чего спорить, всё зримее – было пустое место, и вот взамен него устремленная в небо вертикаль. Но, может, именно быстрота изменений и не давала Матвею того постоянного ощущения результата, которое он получал от монотонного углубления ямы слой за слоем. А может, чего греха таить, Мотя просто боялся, хотя и честно старался отогнать от себя страх. При подъеме самой первой опоры удерживаемые неопытными руками ребят канаты выскользнули в разные стороны, и столб грохнулся о землю. Хорошо, что никого не задело. Палыч сумел затормозить падение, что все успели отскочить. Матерился он при этом так, что Мотя ни от кого еще не слышал, даже от хромого Прохора и его ватаги вокзальных воришек. Закончив вполне литературным высказыванием, что из-за таких балбесов и недоумков садиться в тюрьму ему совсем неохота, Палыч принялся заново проводить инструктаж, подробно показывая, как, где и за что надо цеплять и удерживать канаты. Сейчас ребята кое-чему научились, мастер матерился реже и более буднично. Но Матвей всякий раз, когда приходилось участвовать в подъеме опоры, испытывал если не страх, то опасение точно.

К вечеру полностью подготовили на завтра три свежие ямы, обеспечив, как любил повторять Палыч, фронт работ. Нужное количество столбов с обжигом имелось, так что ничто не мешало спокойно посидеть после ужина у костра, насколько хватит сил в безнадежной борьбе со слипающимися глазами. Да и еда стала менее однообразной. Конечно, вездесущую пшенку никто не отменял, но удавалось покупать в Липовке, не в колхозе, а прямо у жителей, ранние овощи. И яичками куриными теперь можно было побаловаться. Вот с молоком и мясом, тут ситуация швах: своих животных у колхозников не осталось, всё обобществили, а колхоз не продавал даже за большие деньги, потому как иначе не выполнишь план по заготовкам.

На закате, когда смаковали чай из шиповника, задул ветерок с севера, принеся долгожданное ощущение прохлады, а на горизонте появились почти черные в темнеющем небе облака. «Может, завтра хоть солнце печь не будет. Работать полегче станет», – подумал Матвей и засобирался в палатку, в мир грез на свидание с Ревмирой.

Сказать, состоялось ли это свидание или пролетело мимо Мотьки по неведомым законам сновидений, Зарубин не смог бы. Ночью его заставил вскочить с койки немалый ушат холодной воды, кинутый налетевшим ветром через открытый вход. Пока Матвей пытался оглядеться, вторая увесистая пригоршня воды попала ему аккурат в распахнувшийся от растерянности рот. В раскрытые окошки и вход палатки было видно, как в ночном небе прочерчивают свои удары по невидимому противнику стремительные молнии, сопровождая каждое попадание победным громовым раскатом.

– Чего стоишь как олух! – рванулся мимо Мотьки к входу в палатку Сережка Столяров. – Где этот камень? Придавить надо! Иначе снесет к чертям собачьим!

Столяров придавил брезент и начал удерживать задраенный вход своими сильными, с буграми бицепсов, руками. Под ногами хлюпала вода, успевшая за считаные секунды превратиться в бегущие между койками ручьи. С противоположной стороны ребята задраивали окошки. От нового порыва ветра палатка заходила ходуном. «Прям избушка на курьих ножках», – похолодел Матвей.

– Братцы! Держим руками! Распределяемся по стенам, – отдавал распоряжения бригадир. – Еще недолго, ребята. Южные ливни долгими не бывают…

– Еще как бывают, – Матвей не разобрал по голосу, кто пытается возразить Николаю.

– Я сказал, не бывают, значит, не бывают! – зычным окликом Егоров осадил сомневающегося и добавил для верности: – Разговорчики в строю!

И сама природа, еще понапрягавшись и показав свой гонор, в итоге покорилась мнению бригадира. Минут через пятнадцать штормовой ветер стих, унесся над полями и перелесками на юг, к далекому и еще ни разу в жизни не виданному Мотькой морю. Молнии тоже успокоились, видно, решили, что можно и соснуть. Лишь дождь неутомимо барабанил по палатке до рассвета, да и утром прекратился не сразу.

Ребята, натянув на себя что потеплее, разбрелись вокруг палатки. Матвей вышел одним из последних и сразу столкнулся с бегавшей взад-вперед Люсей:

– Дрова насквозь промокли! Как я теперь завтрак сварю?

– Не мельтеши! – Егоров остановил ее рукой. – Костер, думаю, соорудим. У нас на полевых учениях и не такое бывало.

– Слушай, Колька, – подошел к нему озабоченный Женька Кудрявцев, – я до вчерашних ям добежал. Швах дело. Затоплены по самую шейку. Ступенек не видно, вода мутная, но думаю, размыло их. С опор брезент скинуло, он только за один конец зацепился, сами опоры насквозь мокрые. Как их теперь ставить? Прямо в воду?

– Да, задачка, – почесал затылок бригадир. – Не знаю я. Надо Палыча дожидаться.

Мастер появился примерно через час после начала рабочего дня, когда вся бригада, словно нахохлившиеся воробушки, стояла вокруг разожженного армейским опытом Егорова костерка и грелась шиповниковым чаем.

– Опаздываете, Серафим Павлович, – насупленным голосом произнес Кудрявцев.

– Ты, паря, молод еще мне указывать, – с обидой в голосе буркнул мастер. – И не начальство ты мне, у меня свое имеется. У себя в комсомоле командуй, а не тут.

Кудрявцев покраснел и дал заднего:

– Извините, Палыч, сорвалось. Видите, что творится!

– Вижу, – ответил мастер, – не слепой. Сам еле проехал, большак развезло, Ночка вон прихрамывает.

– Все ямы под опоры залило доверху, сами опоры сырые, брезент снесло, – начал излагать ситуацию бригадир.

– В общем так, – прервал его мастер, – сегодня никакой работы не будет. То, что опоры мокрые, – не беда. Им всю жизнь под дождем и снегом теперь стоять. А вот в залитые ямы ничего устанавливать нельзя. Надо попозже вычерпать воду котелками, больше нечем. Когда подсохнет, посмотрим, что со ступеньками, поправим, если что. Тогда и устанавливать будем. Короче, считайте, что выходной сегодня приключился.

«Выходной! – вспышка пролетела в голове у Матвея. – А если сейчас рвануть до Потехино? По прямой километров пятнадцать. Ну, совсем по прямой не получится, надо на большак выходить. Все равно, до вечера туда-назад управлюсь. Неужели Колька не отпустит? Должен отпустить! Человек ведь он, а мастер ясно сказал: выходной!»

Глава 5. Ради нескольких минут

Куда ни поставь ногу – везде вода. И слева, и справа, и с любого бока. Хорошо хоть с неба, по которому грузно тащатся отягощенные водой тучи, сейчас ничего не падает. Точнее, время от времени начинает моросить, но как-то устало, с неохотой, будто дождь после ударной ночной смены ищет повод передохнуть.

В такую погоду у человека обычно не самое хорошее настроение. У Мотьки, по крайней мере, размокшая земля под ногами никогда не порождала душевного подъема. Но только не на сей раз! Ведь впереди было самое настоящее свидание. Ну и пусть, что девушка нарисованная. Зато какая! Теплые волны прокатываются по всему телу, в кончиках пальцев приятно покалывает, и хочется петь, да так, чтоб услышал весь мир. Конечно, песню надо на такой случай подходящую, чтоб о любви была. Но Матвей таковых сейчас не мог вспомнить ни одной. Поэтому он во все горло затянул «По долинам и по взгорьям…». Ну и не беда, что содержание слегка не на требуемую тему. Он же спешит не просто к девушке, а к девушке по имени Ревмира, которая, вне всяких сомнений, эту песню любит. Не может не любить.

Матвей то и дело поглядывал на часы, которые с непривычки натирали ему запястье. Часы в трудколонии по традиции дарили всем выпускникам. У Матвея с Лешкой так получилось, что их оставили в трудколе помощниками воспитателей. Точнее, оставили одного Хотиненко, который имел влияние на самых разболтанных колонистов и мог, где надо, и прикрикнуть, и тумака отвесить. А уж Мотьку с ним за компанию. Гаврила Петрович тогда махнул рукой и разрешил. Никто в трудколе не мог представить Матвея без Лешки, словно они невидимой веревочкой повязаны. Но часы тем не менее вручили, как и всем другим, уходившим во взрослую, непонятную, но манящую к себе жизнь. Мотька берег их, надевал редко, что называется, по праздникам. А разве не праздник увидеть Ревмиру?

Зарубин полюбовался солидно ведущей себя часовой стрелкой и с досадой отметил торопливость минутной. Коля Егоров отпустил до двадцати двух ноль-ноль. Здорово, что вообще позволил отлучиться из лагеря. Ребята сначала загорелись идеей сходить в Соцгород, но перспектива утопить в глине видавшую виды обувь остудила энтузиазм на корню. Егоров упросил Палыча привезти запас продуктов. Мастер долго отнекивался, но в итоге согласился, поставив непременное условие – готов взять только одного человека, а иначе Ночке будет тяжело везти назад мешки. Этим единственным счастливчиком легко и незаметно оказался Лешка Хотиненко. Впрочем, Матвей удивлен не был. Он привык считать приятеля везунчиком, из каких только передряг в трудколе тот не выходил сухим. Вот и сегодня Лешка ничего особенного не предпринимал, только вызвался, и на тебе – Коля именно его и отправил. Тут и Мотька подумал: «А я что, рыжий? Лешка ведь к Поле поехал. А мне, выходит, целый день в мокрой палатке сидеть и тоску разводить?» Сам того не ожидая, добился Зарубин от бригадира разрешения до вечера отсутствовать. Вот просто взял и добился. Ходил по пятам неотступно. С полчаса Егоров отнекивался, но потом махнул рукой: «Ладно, смотрю, уперся ты, как бык. Шпарь в свой музей, но чтобы в двадцать два ноль-ноль кровь из носу был тут».

Добрался Мотька в Потехино только, говоря армейским языком бригадира, к шестнадцати тридцати. Еще минут двадцать приводил себя в порядок, старательно оттирая пучком травы и полоща в луже чудом уцелевшие башмаки. Уже открыв входную дверь, Зарубин сообразил, что забыл умыться. Наверняка вся физиономия в грязных разводах, а ведь только что мимо водоразборной колонки проходил.

– Молодой человек, вы куда? – повернула к Матвею голову суетившаяся около стола с билетами пожилая кассирша. – Мы до пяти работаем.

– Так… а счас еще… – невнятно пролепетал Мотька.