Конкретные проблемы начались на третьем году нашей дружбы. Тогда мы с Клодом уже свободно общались друг с другом и часто проводили время вместе в кругу других таких же близких друзей. Пару раз он даже брал меня на съёмки. Он считал меня своей очень хорошей подругой и был щедр на широкие жесты. Иногда мы торчали в моей маленькой студии, которую я снимала, чтобы заниматься там своим творчеством. Помещение выглядело пустым и серым, обставленным только диваном посередине и большим зеркалом, прикрученным к стене возле входной двери. Однако стоило мне завести туда все мои мольберты и картины, студия приобрела оттенки. Оттенки достаточно сумбурные за счёт творческого беспорядка, который я там невольно навела в процессе безудержных вдохновенческих порывов.

У Клода имелись ключи от моей студии. Однажды он воспользовался этим фактором и решил приятно меня удивить, прислав мне сообщение на телефон: «Н-стрит, 18:30. Сегодня». Учитывая, что я проспала половину дня после тяжёлой смены в ресторане, времени заглянуть в студию у меня не было, поэтому я отправилась по указанному Клодом адресу, предварительно позвонив ему и попытавшись вытащить из него хоть какое-нибудь объяснение.

– Ни за что, – не соглашался он, и я в этот момент представила его ухмылку. – Это тайна, познать которую получится лишь приехав по этому адресу.

– Вы сама загадочность, мистер Гарднер.

– И не говори. Жду тебя.

Я никогда не знала, что можно ожидать от Клода. Любая пришедшая в его голову безудержная мысль стремилась обрести физическую форму и преуспевала в этом. Именно поэтому Клода называли талантливым, креативным, молодым актёром.

Я приехала в пункт назначения и увидела столпотворение возле одной из маленьких уютных галерей города. Кто-то стоял и курил, кто-то находился на улице за компанию, а кто-то держал в руке бокал красного вина. Я протиснулась через большое количество людей и вошла в галерею.

Я обомлела.

На белых стенах, на расстоянии полутора метров друг от друга, висели мои картины. Их было двадцать – ровно столько удачных, сколько у меня их в принципе было за всю мою пока что непродолжительную «карьеру» художника. Там были и портреты, и натюрморты, и дриппинговые^[1] полотна. Под картинами висели названия и авторство.

Я, конечно, воображала собственную выставку картин в очень смелых мечтах, но подумать не могла, что всем процессом суждено будет заняться не мне самой.

Ко мне подошёл Клод, улыбаясь во все свои тридцать два.

– Нора. – Он обнял меня, пребывающую в неком ступоре.

К нам сразу же подошли Генри и Майк.

– Вот наша звезда! – сказал Майк.

Генри подхватил:

– Ну как тебе, Нора?

Я не знала, что ответить. Чисто из вредности я могла бы отчитать их за непрошенное прикосновение к моим картинам, но вредничать не хотелось. Я ощущала только восторг и пока ещё не осознанную мной в полной мере радость.

– Я немного в шоке… Чья была затея?

– Наша, – хором ответили трое.

Я улыбнулась, и Клод взял меня за руку, потащив к небольшому фуршету, расположенному в другом зале.

– Как вам удалось собрать столько народа? – последовал логичный вопрос.

– Ну, я просто позвал своих знакомых, а они – своих знакомых… И, надо сказать, всё это довольно-таки серьёзные личности, занятые в области культуры и искусства.

На этих словах мне захотелось сгореть со стыда.

– Ты позвал людей искусства смотреть на мою мазню?..

– Ты снова скромничаешь, да? – почти угадал Клод, когда мы дошли до фуршета, возле которого стояло всего несколько человек. Меня это удивило, ведь, как правило, именно стол с закусками и напитками способен собрать вокруг себя больше людей, нежели чем картины какого-то непонятного, ещё неизвестного художника.

– И названия картин у меня ужасные, – добавила я.

Клод протянул:

– Бро-о-ось, Нора.

Я украдкой взглянула в соседний выставочный зал и заметила приличное количество людей, столпившихся возле одной из моих картин. Я назвала её «Эпикурейское наслаждение». Там был изображён полуголый юноша с гречески-кудрявыми светлыми волосами, держащий в руках чашу с вином. Юноша лежал на диване, а вокруг него в подобострастных позах застыли прекрасные девы, одна из которых смогла-таки дорваться до объекта своего вожделения и с лицом иконописного удовольствия касалась его плеча одними лишь подушечками пальцев.

Мы с Клодом, Майком и Генри какое-то время стояли у фуршета.

– Возможно, кто-то захочет приобрести себе одну из твоих картин, – заметил мне Генри. – И когда «молва» сделает своё дело, тебе больше не придётся работать в ресторане.

– В элитном ресторане, попрошу заметить, – поправила я.

– Не твоё это, – высказал Майк своё мнение, отправляя в рот канапе. – Быть официантом – неблагодарное дело.

Я хотела было возразить, но невольно посмотрела на Клода. Он молчал. Причём молчал уже несколько минут. Он смотрел за мою спину нечитаемым, пустым взглядом, а его губы сжались в тонкую напряжённую линию. Я проследила его взор и на мгновение обернулась, среди толпы так и не заприметив никого особенного.

– Клод, ты что? – Я коснулась его куртки.

Заторможенно он перевёл взгляд обратно на нас.

– Ребят, на этом я, наверное, пойду, – еле связал он слова в фразу заплетающимся языком.

– Ты не хочешь разделить со мной миг моего триумфа? – наигранно обиженно сказала я, будучи несерьёзной и не осознающей, что, возможно, случилось действительно что-то нехорошее.

– Ты… – пробормотал он потерянно. – Ты молодец, Нора. Мне пора.

Когда он развернулся и ушёл, оставив нас троих в недоумении, я увидела, как его рука потянулась во внутренний карман куртки, где у него всегда хранились самокрутки с марихуаной.

Я ещё подумала тогда, мол, бывает – все творческие люди подвержены небольшой «шизе», поэтому вскоре моё внимание снова переключилось на беседу с Майком и Генри, хотя где-то глубоко внутри во мне что-то скреблось. Я всегда старалась не быть курицей-наседкой, не быть навязчивой, слишком обеспокоенной, что в противном случае граничило бы с помешательством, как у какой-нибудь типичной мамочки. Я была его подругой, а дело друзей – всего лишь приглядывать друг за другом. Я так сильно уважала Клода и так яро запрещала себе наседать на него, что перестала подмечать детали, вовремя не увидев на горизонте ту приближающуюся наклонную, по которой вскоре скатилась его жизнь.

После выставки я написала ему, всё ли у него в порядке, на что он ответил мне кивающим анимационным смайликом. После этого мы не общались с ним недели три, пока не случилось нечто из ряда вон выходящее.

Обычно я не читала журналы и уж тем более газеты, предпочитая им более духовную пищу для ума, однако не смогла пройти мимо газетного киоска, в котором продавался выпуск одной очень скандальной жёлтой газеты с заголовком на обложке: «Вдохновился ли Клод Гарднер Джией Мари Каранджи^[2]? О съёмках в наркотическом угаре».

Казалось бы, что общего у молодого восходящего актёра и давно скончавшейся от СПИДа модели? Так я думала, как-то непроизвольно игнорируя второе предложение заголовка, словно пытаясь защитить себя от этой абсурдной информации. Но, получается, если я пыталась защитить себя от неё, значит, что где-то подсознательно я допускала такую мысль о Клоде? Значит, подсознательно я догадывалась, что он способен на подобное? Я понятия не имела, как ответить себе на этот вопрос, поэтому, с надеждой ссылаясь на ненадёжный источник в виде данной газетёнки, решила тут же позвонить Клоду.

Судя по его хриплому низкому голосу, минутами ранее он спал, но мне было плевать.

– Пожалуйста, скажи, что это всё неправда, – вместо приветствия сказала я.

Клод моментально понял, о чём речь.

– Нора, всё не так, как это расписывают в СМИ.

– Тогда как? Новость всегда имеет под собой какое-то основание, инфоповод не берётся с небес, тебе ли не знать?

Клод вздохнул на том конце трубки.

– Послушай, давай не сейчас. Я чертовски устал.

– Не оставляй меня с этим.

– Ну, хорошо. Приезжай завтра на съёмки. Я предупрежу, и тебя пропустят. И, пожалуйста, – он устало протянул последнее слово, – больше не читай ничего из того, что пишут об этой ситуации.

Конечно, я прочитала.

Прежде всего я купила эту несчастную газетёнку и пробежалась глазами по первой полосе, где и был размещён материал о Клоде. Он был кратенький, но представлял собой основную «выжимку», рисующую ситуацию следующим образом: Клод заявился на съёмки, находясь в состоянии наркотического опьянения; он был подозрительно гиперактивным, постоянно выдумывал реплики и мешал процессу, влезая в кадр, когда снимали не его; когда это поведение надоело режиссёру, тот высказал Клоду пару нелестных слов о его неподобающем поведении, на что Клод плюнул ему в лицо, порвал сценарий и покинул площадку. В самом последнем абзаце говорилось о том, что никто не собирается разрывать с ним контракт, хотя этот вопрос определённо ставился на рассмотрение.

В Интернете писали совсем иное. Писали о том, что якобы Клод скурил прямо на съёмках два косяка какой-то неопределённой «зелени» и начал проявлять признаки девиантного поведения в виде препятствия процессу съёмок под предлогом того, что ему не нравился уже давно утверждённый сценарий. Здесь он уже не плюнул в лицо режиссёру, а выплеснул на него стакан воды, после чего поспешил покинуть съёмочную площадку.

Да, я обещала себе не делать поспешных выводов и не верить всему написанному на слово, но мощный диссонанс всё равно ударил по мне, как битой, и первые несколько секунд после осмысленной мозгом информации я стояла в ступоре прямо посреди улицы и уже начинала чувствовать, как на виски давит неприятное ощущение вплоть до потемнения в глазах.

Я слышала много историй об абсурдном поведении звёзд на публике и каждый раз не бралась судить о той или иной ситуации, потому что саму правду, которую никак не передают новостные сводки (хотя отчаянно пытаются), никто так и не узнает. Однако я была склонна считать, что в конфликте всегда виноваты обе стороны хотя бы потому, что ни одна из них не применила самую верную тактику – дипломатический подход. Понятное дело, не все владеют навыками дипломатии, но всем знакомо понятие компромисса. Некоторые считают компромисс своего рода проституцией из-за неумения выразить свою позицию и неумения придерживаться её до победного конца, но я относила саму суть компромисса к выигрышному варианту развития событий, потому что только так человек сможет остаться человеком понимающим и эмпатичным, и победа будет прежде всего для себя самого.

Что произошло в случае с Клодом было загадкой. Я не бралась судить, ничего не зная, и это незнание мучило меня вплоть до той секунды, пока я не подошла к съёмочной площадке. Мне повесили на шею бейджик с надписью «ассистент», и я пошла по направлению к основному разворачивающемуся действу недалеко от павильона. Клод доигрывал сцену, в которой он шёл по улице мимо многочисленных бутиков рядом с милой девушкой. Они о чём-то разговаривали и улыбались. Увидев улыбку Клода, от моего сердца отлегло, потому что именно эта улыбка всегда символизировала для меня одно – что всё в полном порядке.

Когда прозвучало «стоп, снято», спустя пару минут Клод подошёл ко мне, на ходу прикуривая сигарету.

– Отойдём, – сразу же кивнул он в сторону.

Мы встали в теньке, спрятавшись от палящего солнца.

– Ну и?

Клод какое-то время молчал, сосредоточенно смотря вниз и обмозговывая, что мне сказать.

– Как я уже говорил, всё не так, как об этом пишут. – Наконец он посмотрел на меня и выдохнул струйку сизого дыма. – Мой коллега по фильму предложил мне выкурить косячок в перерыве.

– Косячок?! На съёмках?!..

– Погоди же ты, – с нажимом произнёс он. – Мы делали это в моём трейлере. Мы немного расслабились, стали чуть бодрее, активнее. Признаю, было дело – мы немного отошли от сценария, немного сымпровизировали… К сожалению, режиссёру это не понравилось и он решил перейти на личности, чего я от него никак не ожидал. Ну я и толкнул его плечом, когда уходил, и покинул съёмки.

К концу рассказа я уже хваталась за голову.

– Естественно, ему не понравилось! Кто в здравом уме вообще позволяет себе баловаться наркотиками на работе?

– Я знаю, это плохо, но… Мне было нужно, понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– А я этого и не жду. Просто иногда такое бывает.