Вероника поблагодарила высшие силы за то, что она встретила его именно сейчас. За этот день она испытала столько разнообразных эмоций, что ее лимит был исчерпан. В противном случае она, как и всегда, пришла бы в такое волнение, что не смогла бы связать и нескольких слов. Сейчас же она была выжата и почти спокойна.

– Почему ты не был в школе? – поинтересовалась она, краем глаза глянув на его бледноватое, но вполне цветущее лицо со слегка асимметричными чертами. – Ты не выглядишь больным. Решил взять тайм-аут?

– Что-то вроде того, – усмехнулся он. – Пришлось смотаться по делам с родителями. Хотя я, вообще-то, расстроился. Я, знаешь ли, обожаю школу. Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как наблюдать за нашими одноклассниками. Нигде не встречал такого удивительного набора клише. Один интереснее другого, ты не находишь?

Вероника про себя улыбнулась. Матвей был кем-то вроде промежуточного звена между чудаком и добровольным изгнанником. Он, насколько могла судить Вероника, был из вполне обеспеченной семьи, но просто ненавидел «всех этих высокомерных придурков» из их школы, не беспокоился насчет своего статуса и пренебрегал деньгами. Он носил потертую одежду из секонд-хенда в лучших традициях хиппи, набил татуировку даже раньше Вадима Вакулы, презирал классовое неравенство и совершенно плевал на то, кто что о нем думает. В школе он сидел в одиночестве за последней партой, снисходительно разглядывал своих одноклассников и откровенно насмехался над их напыщенностью. Своим добровольным отречением он непринужденно придал образу изгоя ореол романтичного бунтарства.

Матвей тусовался с ребятами из обычной, государственной школы по стройкам и подворотням, много курил, играл на гитаре, сочинял песни и предавался разным другим причудам. Однажды на уроке литературы, когда все читали наизусть стихи Лермонтова, он заявил, что в них слишком много надрыва, и вместо этого продекламировал несколько четверостиший собственного сочинения. Что-то о том, как хороша жизнь до тех пор, пока не узнаешь ее. Никто из парней в классе не решался его трогать, потому что ему было так откровенно наплевать на них, что даже им становилось неловко. Девчонки между собой насмешливо именовали его фриком, а втайне мечтали о том, чтобы с ним переспать, ведь он был такой необузданно-загадочный.

– Не понимаю, и что ты в них находишь? – недоуменно спросила Вероника. Ее настроение ничуть не улучшилось. – Я терпеть не могу ни нашу школу, ни одноклассников. Я бы с удовольствием перевелась в обычную школу, если бы можно было.

– Зачем же? – удивился Матвей. – Я вот ни за что бы не упустил возможности там находиться. Это же прямо как в каком-то фантасмагорическом театре – все играют строго отведенную роль, причем настолько четко и слаженно, как будто репетируют ее с рождения. А самое интересное, каждый искренне считает, что его роль там главенствующая, а все остальные – лишь куклы в их собственном спектакле. Тебя это не забавляет?

Нет, ее это ни капли не забавляло. Но это был их первый разговор не о домашнем задании, погоде и музыкальной школе, так что Вероника ухватилась за эту возможность.

– Вообще-то, не особо, – искренне ответила она – упрямая честность не позволяла ей играючи делать вид, что она его понимает. – Знаешь, я не слишком наслаждаюсь тем, что вокруг меня все носят маски. Когда мне говорят, что я сегодня хорошо выгляжу, мне хотелось бы быть уверенной в том, что именно это они и подразумевают.

– Когда тебя что-то раздражает, просто слепи из этого то, что тебе нравится, – глубокомысленно сказал Матвей. – Я вот как могу наслаждаюсь тем, что разгадываю двусмысленности. Серьезно, ты только вдумайся – никто на самом деле не говорит того, что думает на самом деле. Обычно все пытаются спрятать поглубже свои худшие качества, а там выставляют их напоказ. Самым главным становится тот, кто делает это наиболее изворотливо, буквально вылепив из них свой образ.

– Это ты о Воронцовой? – Вероника пожала плечами. – Я всегда поражалась этому – чем больше она плюет всем в лицо, тем больше к ней липнут, прося добавки. Даже те, кто ее ненавидят, ищут ее расположения. Как по мне, это глупо.

В это время она украдкой разглядывала его профиль: вздернутый заостренный нос, маленькая родинка на подбородке, едва видневшиеся над губой рыжеватые штрихи…

– А как по мне, вполне объяснимо. Я всегда считал, что самое большое искусство – добиться расположения того, кого ты терпеть не можешь, и, главное, того, кто терпеть не может тебя. Слишком легко заинтересовать человека, которому ты и так нравишься.

– Значит, следуя твоей логике, раз ты не любишь таких, как Стелла, то тем интереснее тебе им понравиться? – этот вопрос Вероника задала до такой степени небрежно, что испугалась, как бы Матвей не догадался о его подоплеке.

Матвей пожал плечами, и зонтик над их головами подпрыгнул.

– Да, пожалуй. Но мне просто жаль тратить на это силы. Я на самом деле очень ленив. К тому же меня слишком воротит от стерв.

– И все равно я не понимаю, – подавив затаенное удовлетворение, вызванное этими словами, сказала Вероника. – Разве в обычной школе, где у тебя столько друзей, не происходит все то же самое?

– Если смотреть поверхностно, то абсолютно везде происходит то же самое. И все-таки те, у кого нет денег, более заурядны. И знаешь, почему? – Он так спешил развить эту мысль, что не дождался ее ответа. – Потому что слишком много времени у них уходит на решение того, как выжить. Ну, заработать на еду, наскрести денег на поступление и так далее. А вот у детей богатеньких родителей времени уйма. Им совершенно нечего делать, поэтому они занимаются тем, что копаются в себе и других, извращаясь в различных чертах характера, как в игре в пинг-понг.

– Значит, ты думаешь, что бедняки вроде как лишены индивидуальности? – резко спросила Вероника. Почему-то ей показалось, что это камень в ее огород.

– Я этого не говорил! – возразил Матвей. – Просто у них нет возможности ее сформировать. У богачей все выражено как-то… ярче. Знаешь такую фразу: «Сначала нужно спасти людей от нищеты моральной, и…

– …и лишь тогда можно будет спасти их от нищеты духовной», – перебила его Вероника. – Да-да, я тоже читала «Коллекционера». И главная героиня показалась мне не менее странной, чем тот псих, который запер ее в подвале. А знаешь, ты рассуждаешь тоже очень странно.

– Правда? Я польщен. Как пела Мелани Мартинес: «Все лучшие люди – безумцы».

– О, мне… мне очень нравится эта песня, – взволнованно сказала Вероника. – Я даже хотела исполнять ее на конкурсе в этом году, но Альбина сказала, что это будет не самый выигрышный вариант.

«А вдруг Матвей подумает, будто я ляпнула это только чтобы понравиться ему!» Но он заинтересованно посмотрел на нее своими искристо-зелеными, как буковые листья, глазами. Вероника заметила в них несколько коричневых крапинок.

– Правда? А мне кажется, что это было бы круто. Но, если позволишь, тебе подошло бы что-то более… проникновенное. – Он на несколько минут задумался, подбирая слова. – Такое, чтобы за душу взяло. Мне кажется, в тебе есть эта… нотка влияния. Жалко будет растрачивать ее. Ничего в этой жизни не должно пропадать зря.

«Проникновенное?» «Нотка влияния?» Что он хочет этим сказать?! Вероника осторожно покосилась на Матвея. Его выражение лица было совершенно равнодушным, словно он не видел в своих словах ничего сокровенного, двусмысленного или личного. Она с грустью поняла, что Матвей лишь размышлял вслух в своей обычной манере, и слова эти не имели к ней особого отношения. Вероника только тихо вздохнула и постаралась незаметно убрать липнущие к вискам короткие прядки. Тяжело было это сделать, когда они шли так близко.

– Ну и почему ты так в этом уверен? – с легкой досадой спросила она. – Ты ведь даже ни разу не слышал, как я пою.

Ах, и как даже неискушенные девушки умеют самую невинную фразу произнести таким тоном, что это звучит и как упрек, и как приглашение?

– Действительно, почему? – недоуменно спросил Матвей и улыбнулся. – Нужно срочно исправить это досадное упущение. Я как-нибудь зайду к тебе на репетицию, ладно? Но только ты должна мне кое-что пообещать.

– И что же?

– Ты должна спеть так, чтобы меня тронуло, – невозмутимо ответил он. – Прямо чтобы пробрало до костей. Знаешь, мне время от времени нужно получать дозу мощной душевной энергетики. Тогда я перестаю быть таким приземленным. Меня раздражает, когда я становлюсь слишком прагматичным, и мне нужна новая доза фантазий, чтобы унестись от реальности. Так что, обещаешь?

Он повернул голову и, улыбаясь, посмотрел на нее. И почему он мог об абсолютнейшей ерунде говорить таким тоном, что это сразу же становилось важным? Она хотела сказать что-то вроде «постараюсь» или «как получится», но в итоге, словно издалека, услышала собственный дрогнувший голос:

– Обещаю.

В какой-то момент ей показалось, что воздух между ними сгустился. Они замолчали. Матвея это, похоже, совершенно не смущало. А вот ее от этого молчания бросало в жар, так что она поспешила ляпнуть первое, что пришло в голову:

– Знаешь, многие наши одноклассники, чтобы унестись от реальности, находят гораздо более легкий способ.

– Ты про колеса? – презрительно спросил Матвей гораздо более жестким тоном, чем ожидала Вероника. – Это для малолетних придурков. Пробовал один раз. Так себе ощущения. Глупо, дешево, быстротечно. Я предпочитаю лирику.

«И все-таки он совершенно необыкновенный», – подумала Вероника, и тут нога ее соскользнула со скользкого бордюра. Матвей поддержал ее за локоть и подтянул обратно к себе, видимо, не испытывая ни малейшего смятения от того, что они оказались так близко.

– Кстати говоря, о странности, – вдруг сказал Матвей ровно таким тоном, словно они и не прерывали беседу. Веронике осталось только поразиться тому, как он перескакивал с темы на тему.

– Мне кажется, в последнее время понятие странности немного стерлось. Все поголовно из штанов выпрыгивают, чтобы показаться не такими, как все. Девчонки вокруг только и кричат, закатывая глаза: «Ах ты, боже мой, какая же я ненормальная!» Быть обычным становится даже как-то… оскорбительно, что ли. Так что скоро странность станет настолько обыденной, что это слово потеряет свой первостепенный смысл. Когда я думаю об этом, мне хочется стать самым поверхностным, ничем не выделяющимся и до скукоты пресным. Ну, знаешь, носить белую футболку с лого, слушать Яна Халиба, смотреть реалити-шоу по пятницам и копить деньги на новые кроссовки от «Адидас».

– Ну, не знаю. Мне вот никогда не хотелось быть не такой, как все, – пожала плечами Вероника. – Слава богу, сколько я не искала, я не нашла в себе ни одного качества, которым не были бы наделены все остальные люди. И я только рада этому, потому что клеймо «не такого» остается с тобой на всю жизнь. Сначала это даже нравится, а потом ты уже не можешь от него избавиться. Ты попросту привыкаешь к нему, оно врастает тебе под кожу. Знаешь, не слишком-то хочется противопоставлять себя всем вокруг. Ты либо делаешь это своей изюминкой, чего мне лично совершенно не хочется, либо… просто живешь без излишней драматичности. Что меня вполне устраивает.

– Что ж, поздравляю, кажется, ты настоящая индивидуальность, – засмеялся Матвей. – Обычный человек в толпе сумасшедших, скучающих, истеричных, порочных, неисправимых оптимистов и законченных перфекционистов. Просто поразительное исключение из правил.

Веронике было с ним… Нет, не легко. Как раз-таки легко с ним точно не было, потому что каждая частичка ее тела была напряжена до предела. С ним было… Волнующе. Необыкновенно. Захватывающе. Она могла болтать абсолютнейшие глупости, но с ним они странным образом обретали смысл. А все, что ранее казалось важным, отходило на второй план. Оставался только этот миг, заключенный в янтарь, и хотелось взять от него все, что только можно. Вероника больше ни с кем такого не испытывала.