– Ну, раз нечего сказать, тогда пошли, а то, кажется, снова дождь собирается!

– Куда пошли?

– Да вот товарищ старший лейтенант обещает нас салом накормить. Да, Шурик? Заодно поищем хозяина КАМАЗа.

И он снова опустил руку на плечо девушке, только на этот раз она не стала сопротивляться. Ей было приятно, спокойно и интересно: чем все это кончится.

Глава четвертая
Кверху колесами

По улочке, ведущей по покатому склону, УАЗ взобрался без особых проблем, так как мелкая трава крепко держала грунт и не давала ему расползаться под колесами. Центральная деревенская улица пострадала от дождя намного сильнее, но водитель вовремя съехал с дороги на обочину, ближе к палисадникам, где тоже росла трава. Проблемы начались тогда, когда машина выехала на большак, связывающий Упрягино с районным центром.

– Да что ты все время виляешь, как уж на сковородке? – крикнул Довбня водителю. – Покойник, между прочим, не может держаться руками за борта!

Грунтовая дорога больше напоминала грязевой поток, чем коммуникацию. Надрывно воя мотором, УАЗ месил колесами жидкую глину, брызгался тяжелыми коричневыми каплями, подпрыгивал, плюхался в жижу брюхом и его заносило то к одной обочине, то к другой. Пытаясь придать машине ровное поступательное движение, водитель энергично вращал руль из стороны в сторону, но тем самым делал еще хуже. По мере того, как машину заносило все сильнее, скорость падала.

– А что я могу поделать? – оправдывался водитель, дурными глазами глядя на дорогу. – На тракторе надо было ехать! У меня же не джип! У меня ласточка!

Тем временем «ласточка» зарылась в жижу по самый кузов и остановилась посреди пустынной дороги. Как назло, начал накрапывать дождь.

– Все, приехали! – злобно процедил водитель, продолжая давить на педаль газа. Слабо покачиваясь, машина визжала, булькала, салютовала грязевыми брызгами, и ее, словно подбитый танк, окутывал сизый дым.

– А ты враскачку, враскачку! – давал дурацкие советы медик, оттягивая тот момент, когда ему придется выталкивать УАЗ из грязи.

– Враскарячку! – проклиная судьбу, огрызнулся водитель. Он и без того чувствовал себя ущербленным, что устроился развозить покойников, а такая омерзительная дорога окончательно добила его самолюбие. – Выталкивать надо!

Довбня сделал вид, что не расслышал последних слов водителя. Он лихорадочно думал, что бы еще предпринять, и с надеждой вглядывался вдаль. Но дорога была пустынной, дураков не было ездить по этой дороге жизни в дождь. Когда надежда угасла, а времени ушло уйма, он все-таки решился снять обувь, подкатать брюки и спрыгнуть в холодную, сметаноподобную субстанцию.

– Враскачку! – кричал он, упираясь плечом в борт машины. – И раз! И два!

Машина орала и раскачивалась, словно язык колокола, внутри фургона что-то перекатывалось, но медик лишь морщился и вполголоса матерился.

– И раз! И два!.. Давай! Давай!

Стиснув зубы, Довбня мобилизовал волю и приложился к борту с такой силой, что у него потемнело в глазах. УАЗ, издавая стоны предсмертной агонии и отравляя чистый луговой воздух едким дымом, сдвинулся с места и медленно поплыл по грязи. Бешено вращающиеся колеса пустили в лицо медику струю жидкой глины. Он с опозданием прикрыл глаза и отвернулся.

– Чтоб ты провалился! – заорал он от боли и злости.

Ослепший, облитый грязью, он стоял посреди дороги по колени в жиже и яростно тер глаза.

– В последний раз, – бормотал он, сморкаясь чем-то черным. – Чтоб я когда-нибудь… Ни за какие деньги…

И вдруг вой мотора неожиданно оборвался. С недобрым предчувствием Довбня открыл глаза, еще полные песка, и повернул голову. То, что он увидел, вынудило его издать страшные ругательства. УАЗ лежал в кювете кверху колесами. Раскачивая плечами, чтобы легче было бежать по грязи, он ринулся к машине.

– Ну что за день сегодня!! – орал он, едва не плача. – Что за день!!

Добравшись до УАЗа, он рухнул перед дверью на колени и, низко пригнув голову к земле, посмотрел в заляпанное окошко. Водитель продолжал сидеть за рулем вниз головой, упираясь темечком в гнутый потолок кабины. Лоб его, словно потом, был покрыт жирными каплями крови.

– Я же говорил, – со стоном произнес водитель, морщась так, что его лицо стало неузнаваемым, – что это «ласточка», а не джип. Загубил машину из-за вашего жмурика!

Медик схватился за ручку и рванул дверь на себя. Водитель стал выползать, упираясь руками о землю. Его голова и плечи уже были снаружи, когда с грохотом на руль упали ноги. Наверное, водитель попал коленом по кнопке сигнала, и машина взвыла сиреной. Медик не сразу понял, что этот невыносимый вой означает. Страх прибавил ему сил, и он одним рывком выдернул водителя из кабины. Тот сразу лег на траву, поджал к животу ноги и прикрыл глаза, словно приготовился умереть.

– Кажется, ты башку разбил, – дрожащим голосом произнес Довбня, убирая с окровавленного лба водителя прядь волос.

– Что? Мозги видно? – простонал водитель.

– У тебя аптечка есть?

– Какая, на хрен, аптечка! Я же не раненых вожу, а покойников!

Довбня снова схватил водителя за плечи и усадил его, прислонив к перевернутой машине.

– Как же тебя так угораздило? – бормотал он, с отчаянием глядя по сторонам. Глазу не за что было уцепиться. Вокруг, словно море, простирались поля, над которыми плыли клочья тумана.

– Ой, череп раскалывается, – причитал водитель, закатывая глаза. – Помираю…

Кровь заливала ему глаза.

– Тихо, тихо, – не на шутку испугался Довбня и, опустившись на корточки, стал ползать вокруг машины, заглядывая в окна кабины. Он искал какую-нибудь тряпку, чтобы перевязать водителю голову. Ничего, кроме старой футболки, выпачканной в смазке, он не нашел. Отбросив бесполезную тряпку в сторону, медик стащил с себя рубашку, оторвал от нее рукав и соорудил на голове водителя повязку.

– Идти можешь? – ласковым голосом спросил он и заискивающе посмотрел ему в глаза. – Ноги хоть целы?

Водитель слабо кивнул. Довбня закинул его руку себе на плечо. Морщась от боли и напряжения, водитель встал.

– Ничего, братан, ничего, – решил Довбня. – Надо выбираться из этого проклятого места. Может, встретим машину или найдем какую деревню. Хотя бы бинт, перекись и промедол, и все будет хорошо…

Они поковыляли по лугу туда, где за темной рощей проглядывали крыши домов.

Глава пятая
Тоска заедает

Воронцов присел на край сруба и посмотрел в дупло колодца. Темная торфяная вода была рядом, и он увидел свое отражение, похожее на портрет в черной рамке.

– Эту воду пить нельзя, – сказал участковый. – Зацвела. Только на полив годится. Чистить надо, а некому.

– А я умираю, пить хочу, – сказала Даша, тоже заглядывая в колодец. И она обратила внимание, что отражение напоминает портрет в черной рамке. «А мы неплохо смотримся вместе!»

– Много людей в деревне живет? – спросил Воронцов.

– Да где там много! Три калеки! – ответил участковый. – У нас же тут чернобыльская зона. Радиоактивное облако прямо над нами прошло. Кто смог, тот уехал. Кого дети забрали, кто сам помер…

– Хороши калеки! – сказал Воронцов и со смыслом взглянул на участкового. – Двести телевизоров растащили.

– Я сам не знаю, как такое могло случиться, – произнес Шурик. – Люди тут, считай, безобидные. Ну, бывает, напьются, подерутся. Но чтоб…

Воронцов махнул рукой, чтобы Шурик придержал язык за зубами.

– Самый серьезный случай у нас был два года тому, – сказал Шурик и кивнул головой, приглашая Воронцова и Дашу следовать за ним, вверх по тропе. – Был у нас тут один механизатор, Воробьев его фамилия. Вот он как-то купил в городе новые брюки и стал с друзьями их обмывать. Водки, естественно, не хватило. Тогда Воробьев сел на гусеничный трактор и погнал на нем в соседнюю деревню. А посреди дороги, на его беду, спал еще какой-то пьянчуга, не наш, чужой. И, значит, трактор раздавил тому голову в лепешку…

Они поднимались вдоль картофельных участков, огороженных кривыми, почерневшими от времени жердями. Участковый с подъемом справлялся хуже всех и потому отстал. Он остановился, чтобы перевести дух, и кивнул на древнюю, полуразвалившуюся хату, едва ли не по крышу ушедшую в землю. В оконных проемах зияла жуткая чернота. Из крыши торчала сгнившая до трухи солома.

– Это тропинка Глуховкой называется. Здесь когда-то ведьма жила, – сказал участковый, с некоторой опаской кивая на избушку. – Я ее плохо помню, молодой был. Люди старуху стороной обходили. Маленькая, грязненькая, страшненькая… Вечно что-то бормотала под нос. Никто не знает, когда она отправилась на тот свет, и трупа ее никто не видел.

– Ладно, Шурик, кончай страшилки рассказывать, – усмехнулся Воронцов и посмотрел на Дашу. – Девчонку совсем напугал своими рассказами. Да, малыш?

– А вон уже и хата Евсея, – Шурик махнул в ту сторону, где за корявыми, серыми от лишайников ветвями старых яблонь, между двумя трухлявыми сараями виднелся покосившийся дом.

– Его жена дома? Дети?

– Жонка его померла. Еще три года назад. Остался Евсей вдовцом. А дети… У него три девки, да все, кроме младшей, разъехались.

Ни забора, ни плетня. К терраске, окна которой вместо занавесок были закрыты пожелтевшими газетами, вела утоптанная тропинка, щедро усеянная куриным пометом. В сарае истошно визжал голодный поросенок. На крыльце сидел черный худой кот и вылизывал у себя под хвостом. Петух, балансируя на покосившейся лавочке, захлопал крыльями, вскинул голову, но, увидев незнакомых людей, горланить передумал.

Шурик первым поднялся по ступеням крыльца, по – хозяйски широко распахнул дверь и, гремя ботинками, зашел в сени.

– Хозяин! – громко позвал он. – Евсей, ты дома?

Воронцов зашел в дом за ним следом. После яркого дневного света сени, казалось, наполнены непроглядным мраком. Пахло старой рухлядью и керосином. Шурик прошел вперед по скрипучим, прогибающимся доскам и открыл еще одну дверь – тяжелую, пухлую, обшитую разноцветными тряпками. Пригнувшись, чтобы не удариться лбом о низкий косяк, он заглянул в комнату:

– Ты живой или нет?

– Тут я, тут я, – раздался в ответ сиплый голос.

Шурик перешагнул порог, встал у печи, пропуская вперед Воронцова.

– Вот, Евсей, принимай гостя! Следователь из областной прокуратуры к тебе пожаловал…

«Следователь! – мысленно ахнула Даша, стоя за спиной Воронцова. – Из прокуратуры! Это почему? Зачем он тут?»

Этим известием она была шокирована. В ее представлении следователь был необыкновенным человеком, вроде актера кино или космонавта, обладающим какими-то феноменальными качествами, и появлялся он только там, где произошло из ряда вон выходящее событие, преступление века.

– Погуляй-ка во дворе, – обернувшись к ней, сказал Воронцов и закрыл за собой пухлую дверь.

Четверть комнаты занимала огромная белая печь. У маленького окошка с мутными, никогда не мытыми стеклами стоял стол, покрытый изрезанной клеенкой. На провисшей веревке висела несвежая шторка, прикрывающая кровать с горой разнокалиберных подушек. Двухстворчатый шкаф с большим, на всю дверь, облупленным зеркалом, отгораживал уголок. Должно быть, в далекие времена, когда еще была жива Галюша, когда дочери еще только мечтали о замужестве, и комната была наполнена топотом многочисленным ног, этот шкаф выполнял роль ширмы.

Опираясь одной рукой о стол, посреди комнаты стоял хозяин – сгорбленный, лысый старик с подслеповатыми и хитрыми маленькими глазками, одетый в засаленный пиджак поверх клетчатой рубашки.

Потолок был настолько низкий, что Воронцов со своим ростом рисковал удариться головой о поперечную балку либо задеть лампочку, висящую в патроне на голом шнуре. Не дожидаясь приглашения, он сел на шаткий табурет и чуть было не опустил локоть на подоконник, усыпанный высохшими мухами. Участковый ростом был пониже, и потому мог без всякого риска прохаживаться по комнате.