Евсей был напуган, но старался виду не подавать. Следователь и участковый молчали, и он чувствовал себя все более неуютно. Понимая, что на правах хозяина он должен что-нибудь предложить гостям, Евсей кинул взгляд на холодную печь, забитую пустыми липкими чугунками, потом на подоконник, где стояла трехлитровая банка с остатками мутной самогонки, и уже раскрыл рот, но вовремя спохватился и прикусил язык. Понимая, что в такой нервной обстановке он вполне может отморозить глупость, Евсей стал молча смахивать со стола крошки. Движения его были размашистые, словно он косил траву, а лицо сосредоточенное, наполненное только ему известным смыслом.

Воронцов продолжал молча и пристально рассматривать лицо мужика. Застоявшееся на нем выражение тоски, одиночества и беспросвета проложило глубокие морщины на лбу и горестные складки у рта. От хронического безбабья Евсей стал рассеянным и тихим, как старый больной кот. Шурик ходил по комнате из угла в угол, отмахиваясь от мух. У него были неплохие отношения с Евсеем, потому как тот регулярно одалживал участковому самогон. Не выдержав затянувшегося молчания, участковый первым нарушил тишину:

– Сам-то как живешь, Евсей?

Евсей с облегчением прекратил смахивать крошки со стола, вытер ладони о пиджак и, скривив губы, неопределенно покачал головой.

– Да так и живу помаленьку… Одному, правда, плохо, тоска заедает. Одни стены – можно голову испортить от раздумий.

– Младшая твоя, Надя, замуж вышла или по-прежнему одна?

Евсей с досадой крякнул.

– Как-то в жизни ей не повезло. Мне здается, навряд, чтобы она второй раз замуж пошла. Кому нужна женщина с таким большим хлопцем? Может, найдется какой-либо подхлебник или пьяница…

– Торф накопал уже?

– Да что я там накопал… Не торох, а так, что зря! Говно! Надо дрова покупать… Без конца работа. Нет ни выходного, ни якого, работаю день и ночь у запарнику этом. Уже, извиняюсь, штаны с задницы слезают! – И коль разговор становился все более непринужденным, Евсей осмелел, посмотрел на следователя, а потом перевел взгляд на Шурика: – А может вам… того… самогоночки?

– Мы на работе, – торопливо объяснил участковый, сильно удивив своим ответом Евсея.

– Ну, клопот. Дело ваше. Нельзя – значит нельзя.

– Сядьте, – попросил Воронцов, кивнул на табурет, стоящий напротив.

У Евсея настроение вновь упало. Он опустился на табурет и несмело поднял глаза на следователя. Была бы жива Галюша, эта шумная, многословная и очень жизнерадостная баба, она б сейчас такой стол накрыла, что следователь отказаться бы не посмел. Старшего зятя, кучерявого дуралея, когда он приезжал, Галюша все домашней колбасой кормила. Выкопает из смальца колечко, кинет на сковородку, яичницей зальет и прямо на сковородке подаст. Тот сколько дней гостил, столько и жрал колбасу с яичницей. Все запасы на зиму уничтожил.

– Когда вы нашли труп? – спросил Воронцов, сам встал и подошел к маленькому запыленному телевизору, экран которого был закрыт тряпкой с бахромой.

Евсей начал волноваться, мять руки. Не будучи уверенным, правильно ли он понял вопрос следователя, глянул на участкового. Шурик попытался его приободрить.

– Что мне говорил, то и сейчас расскажи. Что ты как в рот воды набрал?

– Ну-у, – нерешительно протянул Евсей, на всякий случай поглядывая на участкового, – сёдни наступила моя очередь коров пастивить…

– Что делать? – переспросил Воронцов, не оборачиваясь. Он щелкнул кнопку включателя и покрутил настройки. Телевизор не работал.

– Коров пасти, – перевел Шурик и развел руками: – Тут, Юрий Васильевич, люди малограмотные, темные…

– Уже было не утро, – продолжал Евсей, – а сказать вам так: часов шесть уже утра было, еще рано виднеется. Гоню я коров через реку…

– Где вы его нашли? – вяло, будто совсем не любопытствуя, перебил Воронцов.

– Дак я ж говорю: у реке…

– Как он лежал?

– А вот так, – торопясь, стал объяснять Евсей и, наглядно демонстрируя, стукнулся лбом о стол, – лицом униз…

– Вы его трогали?

– Боже упаси! – перекрестился Евсей. – Чтобы покойника… Я человек религиозный. Знаете, даже в грозу всю ночь не сплю. Надевшись, сижу как положено. Ведь может и потолок обломиться…

– Это ж сколько этому телевизору лет? – вдруг спросил Воронцов, сдувая пыль с экрана.

– А я помню? – пожал плечами Евсей. – Я ще молодый був…

Воронцов подошел к Евсею, встал сбоку рядом.

– Ну-ка, дед, признавайся, – сказал он, улыбаясь, словно угадал розыгрыш. – Что ты там еще видел, кроме трупа?

Евсей поднял голову, испуганно глядя на следователя, и судорожно сглотнул. Кадык шевельнулся под тонкой и сухой, как пергамент, кожей.

– А ничого я не бачил, – как можно убедительнее произнес он.

– Ой, лукавишь! – покачал головой Воронцов и помахал пальцем перед лицом Евсея. – Машину никак нельзя было не увидеть!

– Машину? Не бачил я ниякой машины! Богом клянусь…

– КАМАЗ с фургоном, – уточнил участковый. – В кустах стоит.

– Не, не бачил. Я как-то не интересовался, что там в кустах.

Воронцов отошел от него, отдернул шторку, посмотрел на кровать, заглянул под нее. Мужик, приоткрыв рот, напряженно наблюдал за ним.

– А когда на луг шел, кого-нибудь видел? – спросил следователь, выпрямившись и оглядывая комнату. Его внимание привлекла печь.

– Бачил, як же! – кивнул Евсей. – У конторы бачил Владимира Ивановича…

– Это наш директор… то есть, глава администрации, – пояснил Воронцову участковый и махнул рукой, мол, на этой фигуре нечего останавливаться.

– А то бывало Владимир Иванович ко мне придет, – начал разворачивать ответ Евсей. – А теперь перестал ходить. Дружба разошлась. И, знаете, живу один, никто не ходит. Только всего, что в окно посмотришь, кто к колонке идет попить воды… Лешка только иной раз заскочит дрова поколоть или что подремонтировать.

– Какой Лешка? – не понял участковый.

– Да Надькин сын. Ты его бачил. Он у городе в училище учится. Сюда на выходные приезжает.

– Ну, да, – вспомнил Шурик и многозначительно закивал. – Встречались мы с ним как-то, встречались…

– Парень – гвоздь! – продолжал расхваливать внука Евсей. – Горелку не пьет, не курит, сам под потолок ростом. Правда, застенчивый, говорить богато не любить. Спрашиваю: "Лешка, куды сейчас пойдешь?" А он молчить. Ленится говорить.

Воронцов встал на маленький сундучок и с него начал взбираться на печь.

– А кого еще видел? – спросил он.

– Вы ж осторожнее! – заботливо предупредил Евсей. – Я уже зимою как-то думаю: дай на крайку печи сяду. Так як ковзнулся, як левым виском у край кровати. Потом вухо долго болело.

Воронцов соскочил с печи, отряхнул от пыли ладони.

– Ну? – напомнил он о своем вопросе. – Кого еще?

– Ваську Гуря. Он шел торох в бурты укладывать.

Участковый прищурил один глаз и снова махнул рукой, правда, уже не столь выразительно.

– Есть у нас тут один… Больной. Живет с сестрой юродивой.

– Еще? – спросил Воронцов и, опустив ладонь на плечо Евсею, пригнул голову, чтобы заглянуть в его глаза. – Еще кого видел, дедуля? Вспомни!

Евсей морщил лоб и заламывал пальцы, вспоминая:

– Як на Заречье спустился, Санька бачил.

Участковый вздохнул и отрицательно покачал головой.

– Этот безрукий.

– Да, безрукий, – подтвердил Евсей и закивал. – Под Рождество он напився и пьяный в морозе гулял. Отморозил себе обе кисти. У больнице операцию сделали и отрезали. Вот и сейчас миску обрубками хапае.

– А что он так рано на Заречье делал? – спросил Воронцов у Евсея и вскинул руку, чтобы участковый больше не раскрывал рта без разрешения.

– А собаки яго знають! Может, учора в праздник какой ходил… А больше никого не бачил…

– Ты хорошо подумал? – спросил Воронцов и снова принялся ходить по комнате. – Ведь это убийство, батя. Дело серьезное.

– Не, больше никого… – уверенно повторил Евсей, покачал головой и добавил: – Трафированные люди, что ты хочешь. Не может же быть такого положения, не один он був!

– Ты про кого, Евсей? – спросил участковый.

– Да про убийцу, про кого ж! От тюрьмы не сховаешься все равно. Самое основное – надо голову иметь. Чтобы не попасть впросак. Как Колькин сын в армию пошел, я ему сказал: ладно с друзьями не вяжися и не подавай им пальцев в рот. Береги свой ум и осторожно обращайся в жизни, чтобы власть тебя не осудила…

– Что там? – не слушая Евсея, спросил Воронцов у участкового и показал пальцем на потолок.

– Чердак.

– Проверь. А я пойду во двор, мне уже дышать нечем.

– Эх, тоска! – бормотал Евсей. – Ще коли письмо кинут, дак весялей. Дочки мои теперь совсем не пишут. И старшая Нинка не пишет. Во застенчивая девушка! Ая-я-яй! Ну, я вже не волнуюсь, думаю, не пишет – не надо…

Брезгуя касаться рукой двери, Воронцов толкнул ее носком ботинка и вышел в сени.

– Ну, хочь литру самогонки принесть? – снова проявил гостеприимство Евсей, вскакивая с табуретки.

Глава шестая
Первый урок

Даша изменила бы себе, если бы не подслушала разговор, который вели мужчины, запершись в хате. Когда ей стало ясно, что водитель КАМАЗа никуда не пропал, а его убили сегодня утром, и его труп нашли в реке, она отпрянула от двери, прижала ладонь ко рту и села на край дощатой перегородки в углу сеней.

«Валерку убили! – с ужасом подумала она. – Так вот зачем тут участковый и следователь…»

Она сразу вспомнила, как водитель рассказывал ей про женщину, у которой много раз останавливался на ночь: «Она баба шумная и напористая, может даже за топор схватиться». Вывод, к которому Даша тотчас пришла, был настолько очевиден и прост, что девушку охватило волнение, и в первое мгновение ей захотелось немедленно запереть наружную дверь на тяжелый чугунный крюк. «Я одна знаю, кто его убил, – думала она, стараясь сдержать маломальский порядок в мыслях и не поддаться паническому страху. – А Юра думает, что его убили ради телевизоров… Надо что-то делать…»

В сенях было темно и душно, но Даше здесь было спокойнее, чем на улице, и она сидела бы на перегородке и дальше, думая о своей судьбе, если бы вдруг не услышала рядом с собой тяжелое сопение. Пискнув от страха, Даша вскочила на ноги и тут же задела головой оцинкованное ведро, которое висело на гвозде. Ведро с грохотом упало на пол. Опасаясь своих бесконтрольных эмоций, способных нанести сеням значительный материальный ущерб, Даша поскорее толкнула обеими руками дверь, чтобы впустить дневной свет. Когда солнечная полоска растеклась по полу, Даша увидела белую козью морду с широкими розовыми ноздрями и узкими, поставленными горизонтально, зрачками. Перепуганное животное стояло за оградкой по колени в пшеничном зерне и, прося пощады, негромко блеяло. Спутанная в колтун ее бородка мелко дрожала.

– Что б ты провалилась, – проворчала Даша и взялась за сердце. Но тотчас она подумала, что несчастное животное не виновато ни в убийстве водителя, ни в тех неприятностях, которые Даша себе вообразила. Она подошла к козе, погладила ее по узкой спинке с торчащими позвонками и подергала за упрямые рожки.

Она вышла во двор, понемногу успокаиваясь. Конечно, история скверная, Валерку очень жаль, но Даша здесь вовсе не при чем и ей нечего бояться. Ну и что с того, что в Упрягине живет шумная и напористая баба? Какое Даше до нее дело? Пусть шумит здесь и упорствует, сколько ей заблагорассудится. А Даша свободный человек, ничего она о Валеркиной бабе не знает, никакие глупые просьбы водителя она не помнит. Сейчас распрощается с Юрой, и будет добираться до автотрассы. А там снова КАМАЗы, дальнобойщики, дорога… И быстрее к югу, к морю, к солнцу, и забыть все, как дурной сон!