Сама лодка идеально подходила для операций типа «ударил и ушёл»: малая (около полуметра) осадка и большое соотношение длины и ширины (5:1)^[271] давало сравнительно большую скорость плавания. Клинья вместо уключин позволяли поднять вёсла, чтобы не сломать их, вылетая на берег, либо чтобы проходить узости. Съёмная мачта, кормовое рулевое весло вместо навесного руля, симметричные нос и корма^[272] – всё это было устроено для обеспечения максимально быстрого отхода. Относительно небольшой вес и прочная конструкция давали возможность перетаскивать судно даже по необорудованным волокам. Вмещали ушкуи, по разным данным, 30–40 человек. В летописях под 1409 годом встречаются упоминания 100 и 150^[273] не ушкуев, а даже насадов^[274], что вкупе показывало ушкуйников как грозную силу.

В основном в ушкуйники шла молодёжь: «Ходиша изъ Новагорода люди молодыи на Волгу… пограбисте много»^[275], «ходиша изъ Новагорода люди молодыи… и посадъ весь взяша… и полона много приведоша»^[276], «ходиша молодци Новогородстiи съ воеводами… и приидоша вси здави, съ полономъ»^[277]. Список только столиц и крупных городов, сожжённых и разграбленных ватагами ушкуйников впечатляет: Сигтуна – столица Швеции, Або – центр епархии^[278] в Финляндии, Жукотин – древний город Волжской Булгарии, Кострома и Ярославль, Болгар, Сарай – столица Золотой Орды, Сарай-Берке – новая столица Золотой Орды, Казань – с таким трудом взятую Иваном IV. Всё это, а также тактика набега и молниеносного отступления, роднила ушкуйников с их более ранними по времени и более западными собратьями – викингами. Но, в отличие от викингов, ушкуйники решали важные задачи своей родины. Таким был, например, ответный поход на Норвегию и разорение Финнмарка и Халоголанда в 1320–1323^[279], ускоривший подписание Ореховецкого мира. Таким же был и поход на провинцию Халогаланд и взятие крепости Бьяркёй, бывший ответным на вторжение короля Швеции Магнуса в 1348–49 гг.^[280], на столетие прекративший серьёзные военные действия на севере Новгородских Пятин. То же можно сказать и о походах 1369–1371 гг., когда были взяты Кострома и Ярославль^[281] – фактически, эти набеги были продолжением вражды Великого Новгорода с тверским князем Михаилом Александровичем, посадившим своих наместников в Костроме и новгородском Бежецком Верху^[282] и разорившим Торжок^[283]. Именно действия ушкуйников на южных и юго-восточных границах, вкупе с усталостью войска, и, конечно, отсутствия княжеских и боярских усобиц, заставили Бату-хана отступить от Великого Новгорода^[284].

Таким образом, не совсем корректно сравнивать ушкуйников с викингами или пиратами, корсарами более поздних веков. Скорее всего, к ним куда ближе частные военные компании XXI века, которых в случае неудачи «никто никуда не посылал».

Религия

Измла́да явился еси, Богомудре княже Владимире,
Божественный сосуд избран Бо́гови,
благочестием воспита́н, веру непорочну соблюл
и, храм пречуден Премудрости Божия
в Великом Новегра́де сем устроив,
тело Твое в Нем предложил еси,
и ныне, на Небесех предстоя Престолу Святыя Троицы,
молися низпосла́ти и нам ве́лию и богатую милость^[285]

* * *

«Видел я богатую добычу! – внезапно голосит с сильным финским акцентом голубоглазый заросший почти что белой бородой чуть не самые глаза мужик. – Смотрел, как птицы летят!» «Брешешь, – безапелляционно заявляет мать двоих ушкуйников. – Брешешь, чтобы больше отроков в поход пошло». «А вот и не брешет! – вмешивается в спор высокая рыжая женщина. – Четвёртого года предсказал мне прибыток, и муж на торг выгодно съездил!» – «Твой муж и дрова чёрту продаст!» – «Сама ты чертовка!» «Ну-ка цыц! – неожиданно громко рявкает оказавшийся худенький, сморщенный от возраста, почти лысый монах. – Кого поминаете, врага поминаете!» Женщины, устыдившись, молчат, молчит и чудинский прорицатель. Молчим и мы, ожидая расправы: сейчас не XXI век с плюрализмом и правами совести, за колдовство, да ещё прилюдно сказав об этом… «Ну кого вы слушаете», – монах говорит тихо, но слышно каждое его слово: «Ладно чудин, он вчера из лесу вылез, света Божьего не знает, а вы-то?» Мы стоим, онемев: монах что, собрался просто пожурить? «Но, отче, – начинает рыжая, – прибыток и правда был, и в тот год, когда Анти сказал». «Неужели неведомо, Мария, – старый монах, похоже, знает поимённо едва ли не всех, – что бесы угадывать могут, и в книгах читать, и вдаль глядеть. Бес посмотрел, что твой муж белый воск везёт, а на Немецком на Дворе в свечах недостаток, вот и шепнул Анти». Мария стоит, потупившись. «А ты, Анти, крещёный же, вижу, распятие на шее, а с бесами знаешься». «Отче, а вдруг это не бесы?» – парирует Анти. «А ты поразмысли, – с достоинством отвечает монах. – Если бы от Бога было бы чудо, то ангел бы явился, или святой, и пророчествовал бы. А тут кто предсказал? Ты?» Чудин кивает. «То есть ты равным Богу себя назвал, ибо даже ангелы будущего не знают, только Бог». «Отче, все хотят будущее знать», – пытается оправдаться Анти. «А ты к своему попу ходи чаще, да слушай, как из Писания читают, там всё будущее и описано, – отрезает монах. – Надо не о сиюминутном думать, не о выгоде, а о других людях, и о том, что после смерти будет, о душе думай, Рай и Ад в памяти держи». «Верно говоришь, – смущённо заключает чудин. – Зря я так делал. Не буду больше».

Мы стоим, фигурально разинув рты, поражённые милосердием монаха. Вместо суда или хотя бы отлучения на несколько лет – чуть ли не диспут с неграмотным вчерашним язычником! Да и отправлен чудин был не на костёр, а к попу, фактически учиться. «Отче, – не выдерживаю я, понимая, что всё равно рискую, но удержаться нет сил. – Можно и я спрошу?» «Спрашивай, – улыбается монах. – За спрос денег не возьму». «Вот скажите, только без мудрости книжной, есть ли в нашем мире доказательство бытия Божьего? Или только после смерти всё узнаем?» «Эх, молодёжь… всё ответы где-то ищете, а вокруг не смотрите. Да и я таким же был. Что было до того, как наш мир был создан?» Понимая, что теорию Большого взрыва объяснить на пальцах не смогу, отвечаю просто: «Ничего». «Да может и самого ничего-то не было, а потом стало всё. Ну и много ты видел того чуда, чтобы из ничего появлялось что-то, да ещё и само по себе, без причины?» – монах улыбается ещё шире, вокруг глаз собираются весёлые морщинки.

* * *

Вера новгородцев была однозначна и ясна – вряд ли большинство из них разбиралось в религиозной полемике, – и имела такое же конкретное и реальное воплощение на земле: собор Святой Софьи. Св. Софья была не просто кафедральным собором, она была в прямом смысле живым сердцем города и республики. Новгородцы реально были готовы и умереть за Святую Софью: «…но реша умремъ честно за святую Софью и за домы ангельскыя»^[286], «…пакы ли свои головы положимъ за святую Софъю и за своего господина за Великiи Новъгородъ»^[287], «братiе! лучше есть намъ умрети за святую Софiю»^[288], и прибегнуть к ней в моменты опасности: «..силою святыя Софья и молитвами владычица нашея Богородица и приснодъвица Марiя…»^[289], «Новгородъ же заступи Богъ и святая великая и сборная апостольская церковь святая Софья»^[290], «молитвами же святыа Богородица, и святыа Софъя пособiем… Богъ пособи Онцифору избиша Нъмцевъ»^[291]. Помощью Святой Софии одерживались победы над Литвой, шведами и Орденом, над Емью^[292]. София «соблюдает» Новгород от монголов в 1237, не хочет оставить «место сие пусто» во время морозов 1259 года^[293]. Интриги других князей рассматриваются как «умысел на Святую Софию» (1229), а их поражение – тем, что Святая София «низлагает всегда высокие мысли» (1331 г.)^[294].

Господин Великий Новгород так же принадлежал Святой Софье Премудрости Божией, как Санкт-Петербург – Святому Андрею Первозванному, Англия – Георгию Победоносцу, а Милан – Святителю^[295] Амвросию.

Когда говорится, что новгородцы были готовы отдать свою жизнь «за святую Софью», то имелся в виду, конечно, не Собор, и не святая мученица София, мать трёх дочерей. Посмотрим на киевскую или новгородскую икону «София – Премудрость Божия», где под Софией, Премудростью, понимается единственно Христос, как в Притчах Соломоновых: «Премудрость созда Себе дом и утверди столпов седмь»^[296]. Обратим внимание на формулировку: «святая великая и сборная апостольская церковь святая Софья» – это даже не просто упоминание, это чёткая цитата из 9-й строки Символа Веры: «[Верую] во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь».

На печатях архиепископа Далмата (1251–1273), которые несут на себе изображения Божией Матери «Знамение» рядом с образом младенца Христа имеется надпись «СОФИ». Да и престольными праздниками Софийского Собора были все двенадцать владычных праздников, напрямую связанных с Христом^[297]. На иконе Святой Софии Премудрость показана в виде огненноокого ангела с пурпурными крыльями, сидящего на престоле, к которому в предстоянии деисиса^[298] склонились Богоматерь и Иоанн Предтеча. Но центральной фигурой деисиса может быть только Христос^[299].

Впрочем, отождествляли ли простые новгородцы Святую Софию с Христом, или это оставалось уделом особо образованных священников и архиепископов – доподлинно неизвестно. С другой стороны, есть вероятность, что отождествление Софии с Христом было общепринятым и очевидным^[300].

Роль православной Церкви сразу бросается в глаза, если обратить внимание на юридические акты, многие из них заканчиваются фразами вроде: «на томъ на всемъ хрьсть цъловати», «кто на се цълование наступить, на того Богъ и святая Богородица»^[301]. Вступления актов не менее показательны: «Благословение от владыкы», «Поклонъ… къ отцю ко владыцъ», «Се доконча^[302] [имярек]… съ арихиепископомъ новгородскымъ съ владыкою», «По благословению преподобного^[303] священноинока». Большинство актов так или иначе упоминает архиепископа или священника, причём на первом месте.

Отношение новгородцев к православной вере хорошо иллюстрирует один случай. Во время похода вниз по Двине на Белоозеро и Устюг в ответ на жестокую казнь великим князем Василием Дмитриевичем 70 жителей Торжка, новгородцами была захвачена чудотворная икона Богоматерь Одигитрия. По преданию, новгородский архиепископ приказал вернуть икону^[304]. Сложно не отметить, что московские князья – Иван III и IV, не пожалевшие даже богослужебных книг, чего не делали язычники-татары, – не отличались подобной щепетильностью. Собственно, принципиально разное религиозное чувство видно в описании трагичной для Великого Новгорода Шелонской битвы 1471 года. Московская версия утверждает, что битва произошла 14 июля, в воскресенье. Новгородская же IV летопись же настаивает, что московиты уклонились от битвы, чтя святой день – «бяше же неделя»^[305]. Неизвестно, то ли неизвестный новгородский летописец по неведению приписал московитам рыцарские, христианские правила ведения войны, то ли пытался сгладить впечатление от неблагочестия московитов^[306], пожёгших множество православных церквей^[307].