Нет, ничего не болело, никаких натянутых нитей, давящих узлов. Я искоса посмотрела на Константина. Серьезен, внимательно смотрит на дорогу, где снег валит густой пеленой.

– Давно ты живешь в нашем доме?

– Около месяца.

Нет, не подходит. Болезненные узы я чувствую уже больше года. Да и быть моим суженым–ряженым Костя не может. Он человек, а узы – магические. Наверное, моя внезапная влюбленность в соседа заглушает все прочие эмоции. Более свежие чувства ложатся на старые, делая их менее острыми.

Украшенный мишурой спортивный зал в детском доме разительно отличался от уютного зала частного садика: меньшего размера елка, больше ручных поделок, передаваемые из поколения в поколение новогодние костюмы. Меня поразили детские глаза. Нет, в этих тоже светился восторг, но он был каким–то голодным, словно новогодними ощущениями дети хотели насытиться впрок, чтобы жить ими до следующего праздника. Когда я взяла мальчика–зайчика за руку, меня прострелило болью. Мишка тоже оказался покалеченным. Я раздавала подарки, и каждое прикосновение к снежинкам, петушкам, мышкам кололо, резало, кромсало душу.

– Снегурочка, приходи к нам еще! – кричали дети, стараясь дотянуться до меня, обнять, прижаться, просто потрогать. Дети жаждали чуда, которого в их жизни было так мало.

Чем я могла им помочь? Маму и папу не вернешь по мановению руки, я и сама росла сиротой при живых родителях, но у меня была хотя бы бабушка.

И я решилась. Заберу у каждого ребенка его затаенную боль, сделаю счастливым хотя бы до Рождества.

– Кто хочет поцелуя Снегурочки? Подходите по одному!

Я крепко обнимала каждого, целовала в щеку и отпускала с обещанием вернуться на следующий год. В конце я уже ничего не видела от слез. Боль переполняла меня.

Детей увели спать, а меня, словно немощную старуху, потащил на себе Костя.

– Что с тобой? – тревога в голосе была неподдельной.

– Останови у обочины и отвернись.

Я вылезла из машины и наклонилась над канавой. Меня рвало черным. Я захлебывалась слезами и соплями. Кашляла. Кидала за спину косу, но она упорно возвращалась назад.

Я вздрогнула, когда мужская рука поймала ее. Дернулась, замахала руками, не в силах произнести, чтобы он ушел, но Костя остался. Он стоял рядом, сбросив шапку и бороду на сиденье, прижимая меня к себе, чтобы не упала, вытирал носовым платком мой черный рот, когда очередной позыв, ломающий пополам, проходил.

– В больницу?

Отдышавшись, покачала головой.

– Нет. Со мной случается. Нервы. Сладкого чая бы. И ванну горячей воды, – зубы отстукивали морзянку.

Идти я не могла. Костя нес меня на руках, сам нашел ключи в снегуркиной торбе, раздел тут же в ванной, пока набиралась вода. Я не стеснялась нагого тела, я просто забыла, что это может быть стыдным.

Убедившись, что я не пойду ко дну, Костя метнулся на кухню, и вскоре оттуда донесся свист чайника.

Я глотала сладкий чай, и слезы текли по моим щекам. Нельзя не плакать, когда ты чувствуешь предательство, как чувствует его ребенок, которого сдала в детский дом пьющая мать или которого насильно забрали у неблагополучных родителей. Но больше всего меня поразила слепая любовь детей. Они, несмотря ни на что, любили своих непутевых мам и пап, жалели их и верили, что когда–нибудь все наладится, и они опять будут вместе.

Утром мы проснулись в одной кровати.

– Как ты? – спросил Костя, заметив, что я открыла глаза.

– Уже хорошо. Прости, что тебе пришлось возиться со мной. Мне так неудобно.

– Ничего, в жизни всякое случается, – Костя опустил глаза. Он хотел чего–то спросить, но не решался. Только в волнении накручивал кончик моей косы на палец.

Косы? Вот черт! Как же я забыла навести морок? Ведь все мое преображение из короткостриженой черноголовой девицы в Снегурку строилось на том, что я якобы надела парик с косой. Как теперь объяснить отросшие вдруг волосы?

Но его слова обескуражили еще больше.

– Мне нестерпимо хочется тебя поцеловать. Давно.

– Нет, – как ни горько было произносить эти слова, но пришлось. Если бы Константин не был человеком! Но целовать того, кто тебе безумно нравится, кто не отвернулся, не поморщился, пришел на помощь, я не могла. Отнять даже минуту его драгоценной жизни было выше моих сил. – Прости, но я не люблю тебя.

Я встала с кровати, потянув за собой простыню, которой прикрывала тело.

– Одевайся и уходи. Между нами ничего нет и быть не может. Я люблю другого, – по сути, я не лгала. Был же этот другой, суженый–ряженый, что приходил ко мне во снах. Вот выгоню Костю, отревусь белугой, и опять мой неведомый жених вернется, а вместе с ним и ощущение безграничного счастья.

Но легче не стало. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Ни когда за спиной остались новогодние праздники, проведенные в одиночестве.

Приближалось Рождество, а душевная тоска не отпускала. Суженый–ряженый не показывался, во снах ко мне приходил только Константин и тихо спрашивал: «Можно я тебя поцелую?». Я просыпалась в слезах и тосковала по соседу, который у себя в квартире больше не появлялся. Мои паучьи маячки работали исправно, но сигнала не подавали.

А я изводилась вопросами. С кем Костя колесит на своем джипе? Продолжает ли выступать на утренниках или проводит время в веселой компании?

Что делать в городе, когда грядет Рождество и каждый спешит провести праздник с семьей? Опять сидеть в пустой квартире и лить слезы? Нет, нужно ехать к своей семье. И, взяв билет, я села в автобус, который повез меня к бабушке. Жаль, что раньше я не додумалась наведаться в лес. Только родной душе я могла бы открыться, спросить совета. Знаю, она будет ругать меня, скорее всего даже выгонит, как когда–то маму, и будет за что. Я тоже решилась обрезать волосы. Пусть во мне колдовская сила исчезнет. Я стану простым человеком, который сможет любить, кого хочет, целовать, кого пожелает. Меня внезапно озарило, почему мама отрезала волосы. Она полюбила человека!

Опять заныло в груди. Автобус выехал за город. Боль расползалась по телу, требуя поворота назад. Ничего, я потерплю. Скоро все закончится, и этот неизвестный суженый–ряженый потеряет ко мне интерес. Съезжу к маме. Влюблюсь, не оглядываясь на то, человек мой избранник или нет. Бабушку жалко. Ей некому будет передать свои владения. Род Себяжских ведьм угаснет.

– Нет, нет и нет! – топнула ногой бабушка. – Ишь, чего удумала! Влюбилась! А ты его хорошо знаешь? Он–то тебя любит? Чего молчишь? Ты провела с ним всего один день и уже с магией расстаться собралась?

– Не в нем дело, бабушка. Я поняла, что значит любить. Я без этой окаянной любви жить не смогу.

Мы с бабушкой сидели за столом в одних ночных рубашках, распустив по плечам подсыхающие волосы, и пили духмяный чай после хорошей баньки. В лесу оно как? Сначала баня, а потом все разговоры. В горнице густо пахло хвоей. В углу в кадке стояла наряженная старинными игрушками небольшая ель. Пройдет Рождество, и ее вернут в лес.

– Эх, девка, замуж тебе надо, сразу вся дурь выйдет, – бабушка резко отодвинула от себя стакан, и чайная ложка в нем жалобно звякнула. Нащупав ногами тапки, она пошаркала к трюмо, где взяла шпильки. Зажав их в зубах, энергично скрутила волосы на затылке и начала втыкать в них шпильки одну за одной, продолжая при этом разговаривать, отчего ее речь потеряла внятность. – Сговорилась бы с лесовиком или с молодым водяным, что тоже хорош собой, а по весне свадебку бы сыграли. А?

Сильная боль скрутила мое тело. Я хватала ртом воздух, а бабушка, пристроившись на другой стороне стола, подложила руку под щеку и внимательно так наблюдала за моими мучениями.

– И давно это с тобой, внученька? – дождалась она, когда боль отпустит.

Я молчала, не зная, что ответить. Обсуждать глупые сны и мою веру в суженого–ряженого? А вдруг это всего лишь игры разума в преддверии двадцатилетия? Я взрослела, мои душа и тело хотели любви, вот мозг и реагировал, насылая то боль, то сны, полные томления.

– Все в порядке, бабушка. Съела, видать, чего несвежего.

– Ты мне не юли! – бабушка погрозилась пальцем. – Сны любовные видишь?

Я кивнула.

– А когда возвращаешься в город, боль отступает?

– Да. Откуда ты, бабушка, знаешь?

– Приглядел тебя кто–то из наших. Да не чета лесовикам и домовым. Кто–то из князей будет.

– Демон?

– Почему сразу демон? Их полно таких, кто из высшей нечисти. И никуда тебе от него не деться. Он выжидает, когда ты в самую силу войдешь.

– Вот косу отрежу и стану ему ненужной! – запальчиво возразила я. Какой еще князь?

– Хм, такой и убить может. Князьям отказывать нельзя.

– Ой, что–то мне страшно, бабушка.

– Пока глупостей не наделаешь, бояться нечего, – бабушка покачала головой, вставая проверить печку, где в жаркодышащей глубине что–то бурлило.

– Так я не за себя боюсь. За Костю.

– А расскажи–ка мне, внученька, об этом молодце поподробнее, – поворошив угли, бабушка выпрямилась, внимательно взглянув на меня. – Уж больно быстро ты в него влюбилась. Нет ли здесь колдовства?

– Да нет, бабуля, – я отмахнулась. – Он в нашем доме месяц как поселился, со мной знаком и того меньше. А сны о суженом–ряженом я уже больше года вижу.

– Ну и что! А в городе он давно?

– Да вроде в театральном учится.

Но припомнив разговор, я нахмурилась. Ведь на мой вопрос Костя так и не ответил. И во снах только он являлся, прежнее неясное видение не повторялось. И когда за город вместе с ним выехала, боль тянущая так и не появилась.

– Нет, бабушка, не может он быть князем! – запротестовала я, пытаясь прогнать смутное беспокойство, зародившееся от ее слов. – Когда меня рвало, он не побрезговал, рядом стоял, косу держал. Она все время вперед падала.

– Так скинула бы парик.

– Я не в парике была, в своем истинном облике. Так я на Снегурочку больше походила.

– Так и есть! – бабушка хлопнула ладонью по столу. – Костя твой – князь!

– Ба, с чего ты взяла?

– Был бы человек, удивился бы. Сначала ты стриженная, потом вдруг с косой ниже пояса. А этот и глазом не моргнул. А все почему?

– Морок на нечисть не действует…

– То–то и оно, внученька. Костя с первого дня видел высокую девицу с косой.

– А как бы поточнее узнать? – я аж подпрыгивала на месте от нетерпения. Неужели все мои мечты самым лучшим образом сбудутся?

– Ишь, коза какая! И глазки загорелись, и разулыбалась вся! Небось и косу погодишь обрезать?

– Если Костя – князь, то точно погожу! Ах, бабушка, сердце–то как бьется! Вот–вот выпрыгнет!

– И не боишься, что он колдовством на тебя подействовал и скорую любовь вызвал?

– Какая уж скорая? Целый год по суженому–ряженому чахну. Ба, сегодня же сочельник! Давай погадаем!

– А давай! – глаза у бабушки засветились восторгом, словно я заразила ее ожиданием чуда. Она потянулась к коробке, в которой хранила ключи от ворот и от дома. – Баловство–не баловство, а чем мы, Себяжские ведьмы, хуже деревенских баб?

– Пойдем башмаки за ворота кидать? – я глянула на свои сапоги, жавшиеся в сенях к бабушкиным валенкам.

– Постой, Вася, так ты и мне жениха накличешь. Мы лучше для твоего суженого–ряженого силки расставим. В какие–нибудь да попадется.

Бабушка вытрясла ключи из коробки, после накинула на плечи пуховую шаль, сунула ноги в валенки и вышла за дверь. А я побежала к окну. Через разукрашенное морозом стекло я разглядела, как бабушка, смахнув снег, выложила на подоконник разные ключи, среди которых были и такие, что вовсе замка не имели.

– Суженый–ряженый приходи невестушку отпирать, из неволи выручать, – пропела она тоненьким голосом.

– Так и будем через стекло любоваться, как он ключи к дому подбирает? – уточнила я, наблюдая, как бабушка в сенях веником стряхивает снег с валенок.

– Зачем? – удивилась она. – У нас с тобой других дел полно. Снимай со стены зеркало, пойдем в баньку. Аккурат стрелка к двенадцати подбирается.