– А девушки, которые излечили вас? – Игорь Максимович развернулся ко мне, облокачиваясь на резную спинку диванчика, и ласково затянул: – Ми-иша! Ни у какой обычной девицы нет Силы, даже у целого класса выпускниц! И, если уж подружки спасли вас, значит, они такие же! Слабосильные, правда, неумелые… Ну, так помогите им, поделитесь своей энергией!

– Думаете, у меня получится? – насупился я.

– А наставник на что? – подмигнул Котов. – Плесните-ка себе еще, Миша. Выпьем за эгрегор!

Суббота, 8 октября. Вечер

Москва, улица Большая Марьинская

С утра Светлана Шевелёва разрывалась от желаний – ее тянуло, как и раньше, к упорному постижению наук, но в то же время хотелось, чтобы двери Первого медицинского скорее закрылись за спиной, выпуская на волю.

Мечта стать нейрохирургом не покидала девушку, это давно стало целью. Просто сегодня плохо училось – внимание сбивалось, а трудолюбивой натурой то и дело овладевала задумчивая рассеянность. Наверное, ее голову и сердце занимали вчерашние бдения…

О, разумеется, как будущий врач, Света прекрасно знала, что миокард не является вместилищем души, но так уж принято – и амурные переживания, и томление духа прописывать в сердце.

А вчера Шевелёва подводила итог своей недолгой жизни. Девятнадцать лет – не тот срок, когда люди задумываются о будущем. В этом возрасте о нем обычно мечтают. Или бегают на свидания, поскольку практическое влечение куда занятней теоретических измышлений.

Выходя со станции «Алексеевская», девушка бегло улыбнулась своим мыслям. Иногда, вот, как вчера, ее приводила в веселое изумление эволюция, по спирали которой она восходила после той ужасной травмы.

Насколько она была похожа с сестрой – не отличить! «Врушки-хохотушки», как мама говаривала. Маша такой и осталась, а вот она… Месяцы нескончаемого ужаса и душевной боли выпарили всю легкомысленность и веселость. Светланка с удивлением сравнивала себя с Мишей Гариным, и наблюдала сходство. Мишенька тоже серьезен, как она. Порой – «по-взрослому» печален. И Андрей, и Изя до сих пор горазды на шалости и озорство, а Миша – нет. Тут кроется какая-то тайна, вот только разгадать ее не просто.

Перейдя проспект Мира по гулкому переходу, Светлана зашагала «домой» – комната, которую она снимала у бабки-москвички, стоила именно такого статуса – в кавычках. Дом – это дом. Не просто помещение, где ты спишь или зубришь латынь, а родное убежище. Собственная отдельная квартира… М-да. Пока это не цель даже, а так, сокровенное желание. Сначала она отучится, отработает по распределению, а уже потом…

«Потом тебе стукнет двадцать шесть или двадцать семь», – усмехнулась девушка, сворачивая на Большую Марьинскую.

Юрка, правда, клянется, что его обеспечат жильем. Вот только каким? И когда? Дадут комнатку в общежитии годика через три-четыре?

Шевелёва поморщилась – житейские раздумья отталкивали ее квасным мещанским оттенком. Дом – это важно, но что же теперь – живота не жалеть, добиваясь вожделенных квадратных метров? Главное в ее положении – учиться, учиться и учиться! Стать классным специалистом! Ныне даже хороший невропатолог нарасхват, а уж нейрохирург и подавно.

«Стану, – кивнула себе Светлана. – Уж чего-чего, а мотивация у меня – на уровне!»

Научиться излечивать паралич! Хоть как-то, хоть на малую малость избавить от мук неподвижности! А хорошему, опытному специалисту любой главврач квартиру выбьет…

– Ну, ты, подруга, даешь… – пробормотала девушка, качая головой. Какие только идейки не заводятся в ворохе высоких помышлений!

В принципе, ей грех жаловаться. Комнату они снимают на троих, Нина и Галя – тоже медички, только со второго курса. Баба Аня много не берет, а условий всего три – не сорить, не шуметь и не водить парней. Юрка, когда бывает в увольнении, даже к дверям не подходит – с улицы зовет. Юрка…

Когда они учились в восьмом, ей очень не нравилась злость Сосницкого. А когда Миша выходил Юркину маму, жестокость ушла, осталась жесткость, но это нормально. Зато «Сосна» никого не боится. Говорит, отбоялся свое…

«Наверное, это у нас общее с Машей, – подумала Светлана, – нам обеим нравятся парни в форме!»

Вот только Жека твердо намерен стать офицером, а Юрка… То его в милицию тянет, то в чекисты… Не определится никак.

Впрочем, уж если ворчать… На себя тоже стоит оборотиться! Вот это ее страстное желание выбиться в нейрохирурги… Обдуманно ли оно? Или взбухло на пузырях эмоций? Вот, окончит она мед, набьет первые шишки опыта – и разочаруется в своем выборе! Разве так не бывает? Да сплошь и рядом!

Шагнув в прохладный подъезд, Шевелева поднялась на третий, и отперла дверь своим ключом. Надеясь, что баба Аня задержалась на даче… Присутствие хозяйки Свету напрягало – остро чувствовалась чуждость стен.

«Нет, не задержалась…» – кисло улыбнулась она.

В прихожей девушку окатил разваристый дух свежего борща. С кухни доносилась невнятная болтовня квартиранток, перебиваемая звяканьем ложек и голодным хлюпаньем.

– Света, это ты? – послышался дребезжащий голос бабы Ани.

– Я, Анна Алексеевна!

– Раздевайся скорей, а то эти проглотки всё съедят!

– Так вкусно же! – затянула Нина, подлащиваясь.

Светлана заулыбалась, поправляя прическу перед старым трюмо, и решила, что жизнь не так уж плоха, если хорошенько подумать. Или не думать вовсе.

Глава 2.

Воскресенье, 9 октября. Утро

Псков, улица Профсоюзная

Я бы мог идти и побыстрее, но Рита постоянно вертелась, обозревая достопримечательности. Держа меня за руку, она то останавливалась, задирая голову, то оглядывалась, шагая бочком или вовсе спиной вперед.

– Твое поведение не подобает замужней даме, – у меня получилось очень назидательно. – Последний раз я так Настю в садик водил…

– Зану-уда! – ласково протянула девушка, и вспорхнула на высокий бордюр, прошлась, сгибаясь в талии и ловя баланс. – Держи меня!

– Девчонка совсем! – залучился я, крепко сжимая тонкое запястье.

Рита спрыгнула и мимолетно прижалась, не решаясь целоваться на улице. Чопорно взяла меня под ручку, и зашагала рядом, приноравливаясь к моей походке.

– С ума сойти… – тихонько пробормотала она. – Шестнадцатый век… Это же царствование Ивана Грозного! А у твоего предка уже тут дом стоял, «палаты каменныя»… Далеко еще?

– Скоро узришь, – я переплел свои мосластые пальцы с тонкими, изящными пальчиками Риты. Так и просится на язык: «перстами»…

…Вайткус бережно развернул хрустящую папиросную бумагу, открывая изжелта-белый пергамент, исписанный старинной вязью.

– Етта… – начал он глубокомысленно. – Ирмочка проследила твою родословную, закопалась в прошлое – и нарыла сей любопытный документ. Етто не из музея. Есть тут один старичок-коллекционер… Доверил внучечке реставрировать царскую грамоту… М-м… Что-то вроде наградного листа. Царь всея Руси Иоанн Васильевич дарует «целителю своему Олександру Гарину палаты каменныя противу церкви Одигитрии, что на Печерском подворье», – Ромуальдыч припечатал ладонью харатью из былых времен. – Всё точно, Миша! Проверено. Твое родовое гнездо!

– Смешно вам, – заворчал я, дотрагиваясь кончиками пальцев до шершавой дарственной. – Может, там всё уже тыщу раз застроено и перестроено…

– Нет-нет! – энергично замотал головой Ромуальдыч. – Всё на месте, я тебе говорю! Просто хозяева менялись. Сначала епископ те палаты «отжал», как ты выражаешься. Потом они купцу какой-то гильдии достались… При Николае Первом к губернскому ведомству отошли… А до войны там склад стеклотары держали. Я смотрел уже. Если собрать ребят порукастей, да навалиться разом, можно всё за месяц разгрести, расчистить – и откапиталить! Етта… Откроем Центр НТТМ в торжественной обстановке, а мой знакомый из обкома пусть алую ленточку режет!

– Годится для зачина, – улыбнулся я, повторяя сразу обе любимые присказки товарища Андропова…

…Уголок губ дрогнул, провожая воспоминание. А ведь дед Семен однажды выхвалялся перед бабушкой: «Да мы из бояр! Да у нас во Пскове палаты стояли каменные!»

Я тогда еще и в школу не ходил, а уж древность рода меня точно не волновала. Но вот сейчас припекло.

А что, если старый проговорился, хлебнув лишку? Знал, да помалкивал, чтобы те, кому положено, не сомневались в его пролетарском происхождении? Да меня и самого горячило любопытство, я нутром чуял некую тайну. Ну, не зря же подсознание, что мое, что дедово, так притягивается к месту жительства царёва целителя…

– Вон там! – воскликнула Рита. – Вон, в переулке!

– И что бы я без тебя делал, – улыбнулся я, тиская девушку.

– Пропал бы! – засияла женушка.

«Родовое гнездо» меня разочаровало. Низкое здание, сложенное из плитняка, напоминало брошенный барак. С осевшей крышей, чернея провалами крохотных окон, оно навевало тоску.

– Как все запущенно… – я оглянулся в надежде, что ошибся, но нет – вон она, обшарпанная колокольня-звонница. Всё, как в той грамотке: «Полата каменная, а рядком колоколница каменна ж, а на колоколницы звону два колокола невелики…»

Рита вздохнула, поглядывая на меня изучающе и виновато.

– Шестнадцатый век, – вытолкнул я, натягивая улыбку, – что ты хочешь…

С торца мы обнаружили железную дверь, заржавевшую навек полуоткрытой, и проникли внутрь. Судя по штабелям трухлявых поддонов, здесь действительно был склад. Загаженные цементные полы упрятали даже сход в подвалы. Скуренные «бычки», битые бутылки из-под пива… Щербатые колонны, облезлые своды с дурацкими откровениями, выведенными копотью…

– А крыша не обвалится? – боязливо спросила девушка.

– Да кто ж ее знает… – сказал я в утешенье.

Хотел продолжить мысль чем-то значительным – и замер, глядя на два окошка. Небольших, стрельчатых, разделенных обколотой колонкой. От них тянуло сквозняком, но это задувала Вечность…

За окнами бурел пустырь, где носилась ребятня, однако воинственные кличи почти не залетали в палаты. А у меня сразу поднялось настроение.

Грязь – это пустяки. Берешь веник, совок – и вперед. Сдолбить растрескавшуюся корку бетона? Да не вопрос! Было бы желание.

И где-нибудь под залежами мусора, под наплывами грязно-серого раствора мне откроется тайна… А иначе – обидно!

Пятница, 14 октября. День

Йемен, Сана, район Ас-Сабин

На экране телевизора бесновались бородатые личности в офицерской форме. Роняя фуражки, тараща глаза, они размахивали черными пистолетами в приемной, тщась вломиться в кабинет президента, но четверо парней в спортивной форме ловко отражали атаки. Они крушили челюсти направо и налево, заламывали руки и укладывали наемных убийц мордой в ковер.

С гортанным криком в приемную ворвался еще один бородач с «Узи», ударил хлесткой очередью, но вот рука одного из «спортсменов» мелькнула в неуловимом движении, и крик оборвался клекотом – нож вошел в шею, как зубочистка в канапе.

– Есть еще служебная съемка, ваше величество, но, вы уж поверьте мне, смотреть на то, как на допросе разваливаются эти саудиты, просто неприятно, – Аль-Хамди выключил телевизор, и внимательно посмотрел на своего гостя. Молодой король Хусейн, достойный потомок Хашима ибн Абд Манафа, выбрал для встречи европейский темный костюм, белую рубашку и галстук.

– Вы правы, – согласился монарх. Перебирая четки в опущенной руке, он проговорил, будто в задумчивости: – Благодарю вас за честность и откровенность. Картина в целом ясна, кроме, разве что, пары моментов. Почему именно одиннадцатого числа саудовцы решились на крайние меры? И как во всем этом замешан Израиль?

– О, мне известна ваша нелюбовь к иудеям, – улыбнулся президент, – но здесь как раз тот случай, когда… – его улыбка утончилась. – Враг моего врага…

– …Мой друг, – кивнул правитель Хашимитского Королевства Иордании.

– Хотя все немного сложнее, – на переносице Аль-Хамди залегла складочка. – Попытка переворота в Сане застигла официальный Тель-Авив врасплох точно так же, как и Амман. На меня вышел частным порядком «серый кардинал» Моссада, полковник и раввин Рехавам Алон. Но не сам, а через русских. Их поручительство решило всё.