Колокола стихли, и на их место пришел рев. Такой же, впрочем, неприятный, как и звон. Антонио оглянулся, чтобы посмотреть, кто так гудит. Это было что-то человекообразное. Большое. Нет. Огромное! И это что-то тянуло к нему свои гигантские руки.

Мальчик не мог оторвать глаз от гиганта. Просто отходил назад к двери, не думая и не осознавая ничего вокруг. А потом все вмиг прекратилось. Под ногами оказался снег. Дверь захлопнулась перед его лицом, а сам он неуклюже застыл, смотря на закрытую растворявшуюся в воздухе дверь.

«Что это было?»

– Антонио! – радостный девчачий голосок вывел его из задумчивости.

Мальчик развернулся, чтобы увидеть двух девочек, весело махающих ему рукой.

«Что происходит?»

Они только что спали. Они уже выбрались из сна? Это конец?

– Здесь так хорошо! – малышка смеялась, раскидывая теплыми ладошками холодный снег над головой.

«Сон?»

Мира хохотала вместе с ней. Одеты они были не по погоде. Но…

«Что значит – не по погоде?»

Легкая улыбка коснулась губ мальчика, стоило ему посмотреть на детскую искрящуюся радость в глазах Евы. Антонио улыбался. Впервые улыбался по-настоящему с тех пор, как понял, что он «особенный», «не такой, как все». Вот только кто ему это сказал и когда? Он не помнил. Улыбка померкла, а взгляд метнулся обратно к двери, которая пропала. А была ли она вообще? Разве они не всегда здесь играли?

– Антонио! Получай! – Мира зарядила ему в макушку снежком.

Улыбка вернулась на место. Отбрасывая печали и заботы, он скатал самый большой из возможных снежков и помчался за девочками.

Было весело.

И это хорошо.

* * *

В ночь, когда пропал Антонио, на улице пошел снег. Полиция говорила, что это сыграет им на руку, потому что по следам они смогут быстрее отследить ребенка. И они отследили. Мальчик лежал замерзший на снегу, с легкой застывшей уже навсегда улыбкой на губах.

Еще была неизвестна причина, по которой ребенок добровольно открыл дверь и вышел на улицу. Был ли к этому причастен кто-то еще? Пока что все были опечалены таким исходом, смотря на тело и откладывая вопросы на потом. Ведь никто не видел, как мальчик бегал вокруг них, играл с другими детьми в снежки, заливисто хохоча и радуясь чему-то своему, детскому, чистому, искреннему и настоящему.

И это было… Неплохо.

Гордей Егоров. «Настасья»

Кладбище было прямо через дорогу от двора, в котором мы росли.

Это сейчас его благоразумно обнесли двухметровым забором из уродливого синего профлиста, а когда мы были жадными до всего таинственного десятилетними хулиганами, оно было частью нашей бурной насыщенной жизни.

Думаю, можно не уточнять, что дворовый фольклор на девять десятых состоял из страшилок и баек про мертвецов, ведьм и сатанистов, приносящих жертвы прямо на могилах. Большая часть этих историй нужна была только для того, чтобы рассказывать их девчонкам, которые театрально пищали и умоляли не продолжать. Но некоторые были взаправду так страшны, что мы сами старались их побыстрее забыть и чуть не плакали темными ночами от страха, зажмурившись и до скрипа в суставах стискивая подушки.

Одну из таких историй рассказал мне мой старый друг Слава, когда нам было уже лет по семнадцать. Он жил в соседнем дворе, и детворой мы много общались, но потом он перешёл в другую школу, и мы почти перестали видеться, у него появились другие друзья.

Однако в тот вечер мы неожиданно оказались рядом у тревожного осеннего костерка, разведённого в тёмном бору метрах в трёхстах от кладбищенской ограды. Мы немного повспоминали детство, и всё было прекрасно, пока разговор не зашёл про одну из наших общих знакомых, которая тоже в какой-то момент перестала гулять в нашем дворе.

Когда мы о ней заговорили, Слава вдруг сильно расстроился и неожиданно стал со всеми прощаться. Мне тоже нужно было отправляться домой, и так вышло, что нам было по пути. Я решил прогуляться вместе с ним.

Часть пути мы шли по освещённой улице и молчали. Я предположил тогда, что между Славой и той девочкой была какая-то романтическая связь, и потому её упоминание расстроило моего друга. Как же я ошибался…

Когда пришло время свернуть на тёмную тропинку в осенний мрачноватый лес, мой спутник забеспокоился ещё сильнее.

– Не могу больше молчать, – неожиданно начал он. – Я должен тебе рассказать.

– Давай, конечно… – я пожал плечами. Я привык быть жилеткой, в которую все плачутся. Это не страшно. В отличие от того, что он мне рассказал.

Отчасти я, как оказалось позже, тоже был участником тех пугающих событий.

Дело в том, что на нашем кладбище была очень старая могила. Некоторые говорят, будто это самое древнее захоронение. Другие же утверждают, что кладбище гораздо старше.

Так среди прочих говорил один дядька с нашего двора. Дескать, это общепринятая норма – захоранивать людей поверх могил, которые уже слишком старые. Я тогда спросил его, почему тогда никого не захоронили на той старой могиле? А он почему-то очень разозлился и начал кричать, чтобы мы ни в коем случае не вздумали ошиваться возле этой проклятой могилы. Никогда туда не ходили и даже не спрашивали его об этом.

Земля на месте этой могилки сильно провалилась. Креста не было, вместо него стоял могильный камень, на котором были еле заметны буквы и цифры. Год захоронения тысяча семьсот какой-то. Имя, указанное на камне, – не типичное для того времени. Не Марья и не Евдокия, а… Маргарита. А фамилию почти не различить.

Ещё в детстве мы пересказывали друг другу байку о том, что там захоронена ведьма. Местный барин какой-то влюбился в неё, дескать, а она умерла через время. Он крест так и не смог ей поставить – с ним постоянно что-то случалось, а камень установил.

Только исключительно смелые среди нас ходили смотреть на этот камень в самое сердце кладбища. А потом долго хвастались своей безграничной отвагой. Я, как видите, до сих пор хвастаюсь.

Но было кое-что, чем я не мог похвастаться. На что у меня не хватило смелости и решимости. И, как видно, слава Богу, что не хватило.

На окраине кладбища стояла (и стоит сейчас, конечно) старая церковь. Сейчас её уже восстановили, но тогда, в середине девяностых, она была полуразрушена. Внутри неё жгли костры, стены разрисовывали некультурными надписями. И всё бы ничего, ну одна из десятков разрушенных церквей, что такого? Но однажды кто-то проломил пол прямо в алтаре этого старого храма. Зачем это могло кому-то понадобиться? Я не представляю, но именно эта дыра в алтаре сыграла жуткую роль в нашей только начинающейся жизни.

Алтарь, как вы, возможно, знаете, – самое священное место в храме. Даже не смогу предположить, кто мог догадаться проломить в нём пол, но под ним оказалось подвальное помещение.

Мужики из окрестных гаражей не нашли ничего лучше, чем сваливать туда мусор, а среди наших пошли слухи о том, что в подвале под церковью есть клад. Это было достаточно далеко от дома, мне в мои десять лет нельзя было туда ходить, но клад – дело серьёзное. Я просто не мог не принять участие в такой экспедиции. Конечно, я туда пошёл.

В тот памятный день мы аккуратно спустились в пролом и включили свои фонарики. Небольшое помещение с каменным полом, стены выложены старым кирпичом, высота потолков такая, что я мог встать в полный рост. Азарт кладоискателей возрос многократно, когда мы увидели, что из этой комнаты в сторону приходов ведут две квадратные двери. Мы чуть не подрались за право первым влезть в эти узкие тёмные проёмы.

Точнее, они чуть не подрались. Я ни за какие сокровища мира не полез бы в тёмное замкнутое пространство под землей. Ни за что. Но не все из присутствующих тогда были такими пугливыми, как я. Нас было пятеро. Мой друг Слава, который и рассказал мне всю эту историю, Егор из соседнего двора, Миха, с которым я почти не был знаком, и Настька.

Настька жила недалеко от этой церкви в частном доме. Мы играли с ней не очень часто, но я её знал. Внешне она напоминала дерзкого пыльного ангела в разодранной футболке и протёртых джинсах. Прямые светлые волосы, голубые глаза, аккуратный вздёрнутый носик. Как обманчива бывает внешность… Ведь в задиристости и хулиганистости она могла дать фору любому из нас и даже нам всем вместе взятым. Более смелой девчонки я не знал ни до, ни после этого дня. Конечно, она выбила себе право быть первой, однако удовлетворения она не получила, потому что ничего интересного мы там не нашли.

Узкие проходы из алтаря главного прихода вели в два таких же невысоких помещения под алтарями двух других приходов. И в этих помещениях не было ровным счётом ничего. Ребята облазили все стены в поисках тайников, скелетов, замурованных в стены, или хотя бы костей животных. Там было так не страшно и не интересно, что даже я решился на то, чтобы пролезть в узкий лаз, и сам посмотрел всё, что там было.

Уже через полчаса все исследования были закончены, и мы потеряли к ещё недавно такому вожделенному кладу всякий интерес. Ребята уже вовсю обсуждали, где можно набрать яблок или ещё чего съедобного, Настька злилась и продолжала шарить лучом фонарика по кирпичной кладке. Мы уже почти что договорились отправиться в один заброшенный сад, как вдруг она торжествующе закричала:

– Ага! Я же говорила!

Мы все сгрудились вокруг неё. Там, куда она указывала, был ещё один совсем небольшой проход. Он был в кирпичной стене в левой части алтаря и шёл не в сторону церкви, а… в сторону кладбища.

Когда мы подползли ближе и на пролом в стене упал свет всех наших фонариков, внутри у меня похолодело. Это не было такой дверью, как мы видели до этого. Проход был выломлен. Причём старые сломанные кирпичи лежали в алтаре, то есть с нашей стороны. Это выглядело так, будто стену ломали оттуда, снаружи. Со стороны кладбища.

В образовавшейся подвальной тишине я отчётливо услышал, как стучат мои зубы. Егору и Мише резко и сильно понадобилось отправиться домой – я их не осуждаю. Я не поступил так же лишь потому, что на время совершенно остолбенел.

Единственной, кто не испугался, была, конечно, Настька.

– Что, пацаны? В штаны наклали? – поинтересовалась она. Я готов был честно признать, что наклал. Егор и Мишка мазались, как дети. Дескать, родители будут искать и прочее. А Славка вдруг очень серьёзно сказал:

– Я знаю, что это за дырка в стене.

– И что? – Настька смотрела вызывающе. Но на Славку, кажется, это не подействовало.

– Это ведьма. Мне бабушка рассказывала.

– Давай! Трави свои байки! Нам же тут по пять лет, мы сразу всему поверим, – она неприятно рассмеялась.

– Не хочешь – не верь… – он отвернулся и уже хотел уйти.

– Ну ладно. Колись, что тебе там твоя бабка рассказала.

Слава кивнул на пролом в стене:

– Это ведьма сделала. Та, что на кладбище похоронена.

– Та самая? Где старый камень? – очнулся я.

– Да, та самая, – кивнул Славка. Я попытался сглотнуть слюну, но в горле было сухо. – Она умерла-то знаете от чего? – продолжил Славка. Он окинул нас вопросительным взором. Мы замотали головами. – Она влюбила в себя барина местного. Он с ума сошёл от любви и решил жениться на ней. Всё там делал для неё, что она пожелает. И сказал ей, что обвенчаться нужно. А она отказалась. Тогда он решил её обмануть. Пообещал сюрприз и глаза завязал. А сам привёз в церковь в эту. Так вот только она порог переступила, как сразу упала мёртвой.

Я пристально смотрел на Настьку. У неё непроизвольно открылся рот.

– Он похоронил её и памятник поставил, – продолжил Славка. – А она с тех пор всё пытается выбраться из могилы. Но пройти сквозь поверхность земли, которая отделяет наш мир от её потустороннего мира, она сама не может. Нужно либо чтобы её кто-то выкопал, либо… – Славка замолк, мы слушали его не дыша. – Либо она может вернуться к жизни, пройдя обратным путём – через эту же церковь.

– Ты всё врёшь! – отрезала Настька. – Почему же она сейчас не вылазит оттуда? Эй! Ведьма! – она закричала в темноту страшной дыры. – Вылезай, мы ждём тебя тут!