Он одет не так, как слуга, и эта деталь становится очевидной, когда из-за угла появляется настоящая прислуга. Позолоченный поднос, балансирующий на ее руках, звенит, когда она останавливается как вкопанная. Она таращится, и я смотрю прямо через плечо моего захватчика. Я не знаю, как мы выглядим, но, судя по румянцу на лице прислуги, я сомневаюсь, что как-то приемлемо.

Так не пойдет. Я стала Восходящим Зефиром не для того, чтобы незнакомые парни могли расплющить меня о колоннаду. Мой веер может быть и вне досягаемости, но его пах определенно нет. Мое колено уже на полпути к цели, когда к служанке возвращается голос. Он журчит, словно птичья трель.

– М-мастер Ворон, вам нужен врач?

«Мастера Ворона» внезапно одолевает приступ кашля. Он сгибается и падает – ни на кого другого, а на меня.

Меня сбрасывали с лошади. Я вляпывалась в бычье дерьмо. Меня скидывали с лошадей прямо в бычье дерьмо. Жизнь в бегах от Миазмы далеко не радужна. Но я никогда не терпела подобного унижения, как сейчас: превратиться в человеческую подушку. Мои щеки вспыхивают, и я пытаюсь оттолкнуть его от себя, но он слишком неподъемен для мешка с костями. Весь вес его тела придавливает меня, когда он хрипло произносит что-то вроде «хорошо» и «беги» служанке.

А она и рада повиноваться.

В тот момент, когда она поворачивает за угол, я высвобождаю запястье и хлестко бью его веером.

– Прошу прощения, – говорю я, когда он отшатывается, хватаясь за лицо. – Мышечные спазмы.

– Все в порядке. – Он похлопывает себя по щеке, морщится и опускает руку. – Мне тоже жаль. За то, что только что произошло. – Он показывает на свою грудь. – Спазм легких.

Он думает, что самый умный. Считает, что я не замечаю легкой усмешки в уголках его губ, исчезающей, когда он наклоняет голову и поправляет одежду.

Так вот почему я его не узнала. Без плаща и шляпы он не тот полуживой Ворон-переросток, которого я, как мне казалось, уже знаю. Во-первых, он намного моложе – ему не может быть больше моих восемнадцати – и, учитывая его проделки, намного здоровее.

– А Ми-Ми в курсе, что ты симулируешь свою болезнь? – спрашиваю я, когда он отдергивает свой воротник обратно на молочно-белую ключицу.

– Симулирую? – Его глаза невинно расширяются. – Хотел бы. Нет, все еще умираю от чахотки.

Я морщу нос. Другие могут подумать, что я ходячий стереотип стратега, с веером и все такое, но, по крайней мере, у меня не наблюдается чахотки или какой-либо другой болезни из-за переутомления.

– Ты должен быть в маске.

– Зачем? Мой кашель – мое секретное оружие. – Я начинаю осторожно отодвигаться; он блокирует путь к отступлению. – Но я пощажу тебя, если ты расскажешь мне, почему ты переметнулась на другую сторону.

– Потому что я верна империи. И всегда была.

– Даю тебе еще одну попытку. – Он делает шаг вперед и хватает меня за рукав. Его глаза сверкают, опасные. Радужки цвета оникса, но, когда лунный свет падает на них, я вижу сталь, холодную и жесткую.

Я тоже могу быть холоднее и жестче.

– Потому что я сыта по горло объедками с чужого стола. Жэнь никогда не даст мне величия, которого я заслуживаю.

Облако закрывает луну, и в коридоре темнеет.

– Давай проверим твои слова, – наконец произносит Ворон. Он отпускает мой рукав, и на какую-то немыслимую долю секунды я подумываю о том, чтобы броситься наутек. Но бежать некуда. За Вороном вражеская земля. Показать страх здесь – то же самое, что обнажить свое истинное лицо.

– Тогда испытай меня. – Я складываю руки на груди – и мое сердце чуть не выпрыгивает из груди, когда он кладет руку мне на поясницу.

– Расслабься, – говорит Ворон, и в его голосе звучит обида. – Я просто прокладываю нам путь.

– А я просто пытаюсь избежать заражения. После того, как я сожгу эти одежды, нужно принять горячую ванну.

– Если тебе от этого станет легче, врач говорит, что я не заразен.

– Пока что.

– Да. Похоже, что мое состояние ухудшается, как я заметил. Тебе повезло, что я такой оптимист.

Я подавляю желание парировать и позволяю ему вести меня по коридору. Мы проходим мимо чайных комнат и внутренних двориков. Я запоминаю все, что могу, на случай возможного побега.

Побег. Мое сердце замирает от внезапного мрачного предчувствия. Если я захочу сбежать, мне нужно держаться подальше от людей, которые могут разгадать мои планы.

Таких как Ворон.

Он первый стратег, с которым я столкнулась лицом к лицу за последнее время. Настоящий противник. Кончики моих пальцев покалывает в предвосхищении его попыток испытать меня. Затем они расслабляются. Стратег или нет, но он с Севера. Если он хоть в чем-то похож на свою леди, то может опуститься до пыток. Скольких ногтей я могу лишиться, прежде чем вместе с кровью пролью свое признание?

Успокойся и перестань додумывать. Я дотрагиваюсь до своего веера, пока Ворон продолжает вести меня мимо решетчатых дверей в неосвещенную комнату.

Сначала она кажется пустой. Затем я вижу цитру, блеск ее семи шелковых струн, туго натянутых на продолговатом корпусе, изготовленном из древесины адамового дерева. Одна цитра – нет, две. Поднятые на столики и обращенные друг к другу, как два противоположных берега, а между ними озеро деревянного пола.

Я знаю, как Ворон планирует испытать меня.

Он пересекает комнату и садится за одну из цитр.

Через секунду я делаю то же самое.

– Что-то мне подсказывает, что ты умеешь играть? – спрашивает он, закатывая свои широкие рукава.

– Не сомневайся.

– Что-то не припомню, чтобы видел твою цитру по дороге сюда.

– Она сломана. – В прошлом месяце и правда лопнула струна. Тем не менее оставить ее было упущением, от которого я стараюсь отвлечься. – Жэнь так и не починила ее.

– А, – губы Ворона трогает легкая улыбка, – неудивительно, что ты переметнулась.

Безобидная шутка. Или же нет? Я ненавижу, что не могу рассказать, и ненавижу то, как дерзко это звучит, когда я говорю:

– Вообще-то я знаю, как играть. – Так поступил бы любой уважающий себя стратег. Благодаря дуэтам на цитре заключались перемирия, укреплялись союзы, решались исходы битв. Цзихуа, стратег Династии Ло, однажды сыграл на цитре, чтобы положить конец войне. Моя собственная цитра собирала пыль задолго до того, как порвалась струна. В лагере Жэнь не так уж много людей, которые разбираются в тонкостях музыки, а играть для такого воина, как Облако или Лотос, означало бы обесценить инструмент.

Ворон, однако…

Он знает, что музыка цитры – это язык, общий для стратегов. Он думает, что моя игра раскроет то, чего не слышно в словах.

Но меня не так-то легко расшифровать. Когда он начинает с обычной фразировки, я перехожу к делу и ударяю по струнам цитры, пробегая по ним пальцами. Диссонирующие ноты взмывают ввысь, как стая загнанных фазанов, а затем резко обрываются в мертвой тишине. Моя правая рука щипками выводит быстрое стаккато, все быстрее и быстрее, пока каждая струна не начинает дрожать от звука и после. Но, прежде чем зазвучит мелодия, я обрываю ее.

Я наполняю музыку своим разочарованием. Лагерь Жэнь ограничен в ресурсах. Я выплескиваю опустошение. Лотос и Облако меня не уважают. Я вкладываю свою боль в крещендо. Мои усилия растрачены впустую, недооценены. Мелодия ускоряется. С помощью колкой и четкой, как лезвие, техники я вырезаю крылья для своих запертых в клетке эмоций. Я отрываю руки от струн и позволяю нотам взлететь.

Вот. Ворон хотел знать правду? Я воспроизвела все причины, по которым я мечтала бы быть на стороне Миазмы.

Тяжело дыша, я смотрю на него. В комнате темно, она едва освещена луной за круглым решетчатым окном. Я не вижу его лица и не могу прочесть его. Я слышу только его голос:

– Как странно.

– Что, прости? – Но как только слова слетают с моих губ, меня затопляет воспоминание, и в голове звучит другой голос: Неправильно! Сыграй еще раз!

Музыка прерывает воспоминания – музыка, создаваемая Вороном. Он склонился над своей цитрой, на его плечо упала прядь волос. Лунный свет поблескивает на костяшках пальцев, когда его руки кружат и кружат над струнами. Звуки обрушиваются, словно вода на камни.

Классическая горная мелодия, пусть и импровизированная. Крестьянская песня на самом деле. Я не знаю, что он пытается сделать, но через некоторое время я забываю тот, другой, голос. Мои плечи опускаются. Мои рукава задираются до локтей, когда я поднимаю руки, дотрагиваясь кончиками пальцев до струн.

Я присоединяюсь к его импровизации.

На этот раз я не думаю о стратегиях, леди или империях. Как и не играю на своих эмоциях. Мои глаза закрываются, я пытаюсь вызвать образы тумана и мха. Наши песни отбрасывают все более широкую рябь, пока музыка не выходит за пределы этой комнаты и момента. Образы заполняют мой разум. Я с Ку; мы в толпе на рынке. Она останавливается у прилавка с сахарной ватой, я знаю, какую именно ей хочется. В приюте нам не дают денег. Когда торговец отвлекается, я краду самое бесформенное его творение, и Ку улыбается, и это того стоит. Того стоит…

Моя мелодия сталкивается с мелодией Ворона, он легко гармонирует с ней. Мое горло сжимается от этого простого шага, а затем у меня перехватывает дыхание. Ворон не стремился понять мои намерения; он стремился понять меня. Я вложила в музыку свое сердце, сердце, о котором не знает даже моя леди. Жэнь всегда видела во мне только тактика, стратега.

Она никогда не видела девушку, которая подвела свою сестру.

Аплодисменты заглушают музыку раньше, чем я успеваю остановить ее. Пламя вспыхивает в жаровнях, срывая покров тьмы.

У входа в комнату стоит небольшая группа.

Ворон поднимается, чтобы поклониться им. Я не могу пошевелиться. Струны цитры впиваются в кончики моих пальцев. Миазма шагает вперед.

Я заставляю себя подняться на ноги.

– Восхитительно! – восклицает она, когда я кланяюсь, по ощущениям, мне словно заменили кости хрящами. – Какой артистизм! Какой вкус! – Ее приспешники вторят похвале. – Ты человек многих талантов, Восходящий Зефир. Скажи мне, где ты научилась играть?

– Яо Мэнци был ее наставником в течение нескольких лет, – опережает меня в ответе Ворон. Я смотрю, уставившись, на него, и он поднимает плечо, как бы говоря: А чего ты ожидала?

А чего я ожидала? Первый урок, который усваивает стратег, заключается в том, чтобы держать своих врагов близко, а нет большего врага, чем соперник. Поэтому мы запоминаем каждую их особенность, от их наставников до чая, который они предпочитают. Новички, такие как Ноябрь Цикады, опасны, поскольку их труднее считать. То же самое касается стратегов Миазмы, которых казнят так же часто, как и назначают на должность. По сравнению с тем, что я знаю о Сливе, самом долгоживущем советнике Миазмы, я почти не обладаю информацией о Вороне. Он либо новопосвященный, либо на редкость скрытный.

Я надеюсь, что первое, но подозреваю, что второе.

– В нашей жизни никогда не будет другого Яо Мэнци, – утверждает Миазма, и это, возможно, первое, в чем мы сходимся во мнении. Мастер Яо вряд ли был добр, как мой второй наставник (поэт), или изыскан, как мой третий (учитель по шахматам), или забавен, как мой последний (бывший имперский космолог). И все же, когда он играл на цитре, я могла простить его вспыльчивый нрав. Его музыка удерживала меня рядом с ним, когда его подкосило слабоумие. Он забыл Тридцать Шесть Стратагем, забыл мое имя, но он никогда не забывал свои аккорды. Мы провели много его последних вечеров на террасе, я отгоняла мух, пока он перебирал жемчужины среди песен на струнах цитры.

Но лицо мастера Яо начало исчезать из моей памяти, как и лица остальных моих наставников. Мы все настолько мимолетны. Мы живем и умираем; мы забываем, и нас тоже. Земля забирает наши тела, а нашими именами называют незнакомцев. Помнят только императриц – и тех, кто их убивает. Тех, кто разрушает империи или возвращает их законным правителям.

Жэнь – это мой путь к тому, чтобы остаться в памяти.

Эта мысль возвращает меня в настоящее.