Доктор Сакс (страница 8)
Я так (наконец) усовершенствовал свою машину для измерения времени, что мы выросли ещё сильнее – мы устраивали великолепные мрачные испытания на дорожках Текстильного поля на закате, с последним забегом уже в темноте – обычная гаревая круговая дорожка – я вижу Г. Дж. – я стою на боковой линии, засекая время – он бежит Пятикруговую «Милю» – я вижу, как его трагическая белая майка летит под саваном девятого часа летним вечером на той стороне Текстильного поля где-то в тени красного кирпичного замка аудиторий и лабораторий (с разбитыми окнами от Текстильных хоум-ранов) – Г. Дж. теряется в Вечности, нарезая круги (он летит в своей душераздирающей пустоте на слабых усталых мальчишеских ногах, пытаясь ухватить время, вот чёрт – ), я ахаю, Г. Дж. проходит последний поворот, мы слышим, как он зловеще пыхтит в темноте, он умрёт на финишной ленточке, вечерние ветры продувают кустарниковые деревья у ограды Текстильного, над насыпью, рекой и летними домами Лоуэлла – где мерцают тени от уличных фонарей – корпуса Текстильного проступают из света на Муди-стрит сквозь ажуры и звёздный смех, сквозь изгибы ветвей и теней, пахнет клевером с Потакетвилла, пыль от игр с мячом на Коровьем Выгоне опустилась для летней ночной любви стоя – и лёжа – Г. Дж. шлёпает по гаревой дорожке, он показал такое убогое время, этот забег прошёл впустую —
Его расстраивает и утомляет моя машина – они с Лузи начинают бороться – (а тем временем маленький Джорджи Боуэн стартовал на свои пять кругов, я запустил механизм и командовал стартом, но затем я отвлёкся от своих обязанностей распорядителя дорожки, изобретателя и вождя приказов и пыхтений) – в этом печальном огромном летнем мраке с миллионами звёзд, заливших молоком ночную яму, такую отвесную и чернильно-глубокую от росы – Где-то в Лоуэлле в этот момент мой отец, большой толстый Папа, катит на своём старом «Плимуте» домой с работы, или он едет днём из Саффолк-Даунс, или сидит в Жокей-клубе у Домье – или это моя сестра, с теннисной ракеткой, в 1935 году, свистящие звуки слышны на кортах среди деревьев, а когда теннис заканчивается, теннисные призраки мелькают белыми икрами, направляясь домой мимо фонтанчиков и водопадов листвы – Гигантские деревья Лоуэлла рыдают июльским вечером, их песня начинается на яблоневых землях за Бридж-стрит, у ферм на Банкер-Хилл и коттеджей Сентралвилла – и льётся в сторону сладкой ночи, она течёт вместе с Конкордом в Южном Лоуэлле, где железные дороги рыдают по кругу – к озёрам стрел и затишьям Бульвара для любителей машин, ночных шлепков, жареных моллюсков и мороженого «Пит и Гленни» – к соснам на дракатской дороге Фермера Убрехта, к последнему карканью ворон на возвышенностях Соснового ручья, к затопленным пустошам, Болотам и заплывам в Фабричном пруду, к мостику на Розмонт через устье Ватерлоо её текущего через чащу Ручья в преддверии поздних туманов – мигают огни на шоссе, я слышу песню из проезжающего радио, хруст гравия на дороге, горячие звёзды асфальта, яблоки для дорожных знаков и ранетки для столбов – В темноте над Лоуэллом я бросаюсь сражаться с Г. Дж. и Лузи – наконец-то Лузи повис как мешок у меня на плече, я кручу его – он ужасно злится, Лузи нелегко разозлить, он вспомнил про яйца, он беспомощно висит вверх ногами в моём захвате и кусает меня за задницу, я швыряю его как горячего червяка – «Грёбаный Лузи укусил Джека за жопу, укусил его за жопу!» (с грустью) – «укусил его за жопу – он кусается!» – мы смеёмся и боремся, а тем временем Джорджи Боуэн завершает свою милю, безвестный, не встреченный ленточкой, он пыхтя приближается к финишу в одиноком мраке судьбы и смерти (мы его больше не видели), тогда как призраки сражаются – дурачатся – смеются – вся тайная Громадность обрушивается на наши головы в Древней Вселенной, в ней имеется гигантский радар, следящий за летящими облачными тёмными ночными пространствами тупой тишины в Тропическом Гудении и Энергии – хотя тогда моя мечта о Вселенной не была такой «точной», такой связной – всё было чёрным и Саксовым —
Трагедии тьмы прятались всюду в тенях вокруг Текстильного – волны живой изгороди скрывали в себе привидение, прошлое, будущее, содрогающегося духовного призрака, полного тревожных чёрных извилистых сдвоенных ночных пыток – гигантская труба из красного кирпича взмывала к звёздам, из неё шёл чёрный дымок – внизу миллионы шепчущих листьев и прыгающих теней – это мой безнадёжный сон о прогулке или пребывании там среди ночи, ничего не случается, я просто прохожу мимо, всё невыносимо закончено (однажды я стырил футбольный шлем с Текстильного поля, вместе с Г. Дж., трагедия преследования и вины Текстильного поля) (а ещё там кто-то засветил мне камнем в лоб) —
Осенью моя сестра пришла посмотреть, как я играю в футбол со своей шайкой, грохот, удар ногой, подсечка – я крутил для неё тачдауны, ради её аплодисментов – это было за главной трибуной, когда команда Текстильного билась под началом тренера Расти Ярвелла – громада железных красных небес, падающие листья, резкий свист – мокрые натруженные задубевшие руки —
Но ночью, и летом, или под влажным ветреным апрельским дождём, это поле, эти деревья, этот ужас железных столбиков и кирпичных столбов – угрюмая тишина – плотность потакетвилльской ночи, безумие снов – забег завершается в разлитом мраке, во вспыхнувшем зелёном круге тёмной ночи скрывается зло – Доктор Сакс был здесь повсюду – его ликование воодушевляло нас и заставляло бегать, прыгать, хватать листья в охапку и кататься по траве, когда мы шли по домам – Доктор Сакс проникает в кровь детей своим плащом… его смех прячется в чёрных капюшонах тьмы, он проникает в вас вместе с воздухом, детский ночной восторг – это послание из темноты, телепатическая тень в этой пустой наклонной чаше.
23
Я ночевал у Джо Фортье – я много раз ощущал гусиную кожу на его холодных ногах или кожу гудроновой чёрной пятки, когда мы лежали в сырых сараях и на чердаках его домов Саксовыми ночами с историями о духах и странными звуками —
Я впервые встретил Джо, когда он жил на Банкер-Хилл-стрит всего в одном броске камня от угла Западной Шестой и Босверт, где коричневый халат согревал меня в небе на шее моей матери – Наши матери работали рядом на большой ярмарке прихода Святого Луи – и они однажды зашли вдвоём в каменный замок-особняк на Лейквью-хилл рядом с Люпин-роуд, расположенный симметрично по отношению к Замку на Змеином Холме (и среди зазубренных чёрных сосен, под которыми Жерар скользил вниз по снегу моего детства, я помню, как боялся, что он ударится о сосну) – Наши матери зашли в этот «Замок» по каким-то церковным делам и вышли, сказав, что это место слишком жуткое для ярмарки – моя мать добавила, что в залах были каменные ниши (старое солнце, должно быть, светило красным в пыльных вестибюлях этих каменных дыр на Крюке, когда я родился снаружи за соснами) —
Мы с Джо обследовали все возможные городские дома с привидениями. Главный из наших великих домов был найден, когда Джо жил на Бридж-стрит около Восемнадцатой, в старом сером шатком особняке на развилке засыпанных листвой осенних улиц – через Бридж-стрит, за каменной стенкой лужайки, поднимался тоскливый сосновый склон, совсем как лужайка у Замка на Лейквью – а Дом с Привидениями был всего лишь оболочкой, кусками штукатурки, балками, битым стеклом, дерьмом, мокрыми листьями, точёными ножками старых этажерок, клубком ржавых рояльных струн (как в старом заброшенном сухогрузе, превращённом в плавучий буй, всё ещё можно обнаружить завитки на балках Капитанской Столовой, и солнце блестит радостным морским утром, как это было когда-то давно в Малайе или Сиэтле) – В этой старой Домовой Оболочке обитали призраки – разрушались крыши – и моча струилась по декадентским балкам и выпуклым треснувшим стенам – Что-то безымянное, смутно непристойное, с дикими рисунками огромных залуп, длинных как змеи, с тупыми плевками яда – мы тянули за доски, сдвигали кирпичи, ломали новые гипсовые острова, пинали осколки стекла —
Ночью, летними ночами, с семьёй внизу на большой кухне (может быть, это мои мать или отец, или кто-то ещё, молодой священник из Канады, который любит ухаживать за дамами – мы на четыре лестничных пролёта выше, на чердаке, мы слышим только слабые раскаты смеха снизу) – в лоуэлльской ночи мы лежали на зассаных матрасах, слушая шуршание деревьев у окна, рассказывая истории («Ши-каго! Ши-каго!»), играя с дин-донгами, корчась, выбрасывая ноги в воздух, мчась к окну, чтобы взглянуть на этот источник шума – чтобы взглянуть на наш Дом с Привидениями в многообразной чёрно-белой сверкающей лоуэлльской ночи… Что там совы? гукают и вудукают в полночь? Что за старый седовласый маньяк пришёл вырвать ржавые рояльные струны в полуночном лабиринте? что за Доктор Сакс крадётся в черноте, затенённый, капюшонный, пелотский, быстро спускаясь вниз, к своим тайнам и страху —