Княженка вздохнула, вновь мрачнея. И вдруг повернула голову да взглянула в сторону Чаяна с Леденом, который стоял позади, в тени тонких осин, и тоже на неё смотрел, пытаясь это скрыть. И не видно было, на кого же она всё ж взор обратила: таким быстрым он был. Может, и вовсе мимо. Елица отвернулась сразу и ушла, затерявшись среди гуляющих. Зато Вышемила Ледена увидала и, коротким жестом проведя по знатной своей косе, что, верно, оттягивала ей голову, неспешно пошла к ним. Чаян не стал мешать, зная, что боярышне он вовек не сдался – отправился к реке, надеясь ненароком где Елицу вновь увидеть. Оттуда вернулся на холм: наблюдать, как разжигают праздничный костёр – олелию. И как девушки снова заводят хороводы – теперь уж вокруг него.

Как начало чуть смеркаться, Чаян повернул к городу: нагулялся, хватит. Не встретил он больше нигде Елицы, да и брата не увидел вместе с Вышемилой, которая теперь, верно, и до зари его не отпустит. Ещё долго будет праздновать народ, до утра самого. Будут девушки хороводить вокруг Лели, только в тайном теперь месте, у реки да под месяцем. Будут петь песни-заговоры, замыкая на сердцах имена любых им парней. Такое слышать мужчинам не надобно. А потом станут встречать парни и девушки рассвет – вместе.

В посаде было тихо: кто не гулял, те уже укрылись в домах. В детинце, слоняясь тоскливо, казалось, только стража одна осталась. Чаян забрал из горницы своей оружие и вышел на ристалище: тело, разнежившееся нынче в отдыхе и сытости, требовало разминки. Но не успел он и меч из ножен вынуть, как заметил вдалеке светлое пятнышко женской праздничной рубахи.

Оказалось, то возвращалась Елица с гуляний, зажав в руке венок, что Вышемила на голову ей надела. В золотистых закатных сумерках она казалась сейчас полупрозрачной вилой, что вышла из воды и неведомо как оказалась в детинце. Чаян ещё миг подумал, сомневаясь, стоит ли поддаваться сильному порыву пойти за ней. Девушка уже скрылась в тереме, потекли мгновения… Чаян взял с ограды рубаху и поспешил в дом, надевая её на ходу. Попались во дворе ему идущие навстречу челядинки, глянули недоуменно, но не в силах оказались даже возразить, что не в ту сторону идёт да ещё и ночью, посчитай. Он взлетел по лестнице и успел заметить, как закрылась дверь и мелькнула в узкой щели белая девичья фигурка.

Скоро он вошёл в горницу княжны, поймал Елицу за локоть, пока дальше пройти не успела – из руки её выпал снятый только что убрус. Чаян приложил палец к губам, встретив её растерянный взгляд и закрыл за собой дверь. Успел только мельком окинуть хоромину взглядом – сразу видно, девичья: и рукоделие тут, и расшитые рушники то на столе, то на сучке возле умывальника, сундуки даже с узорной оковкой и ларцы с украшениями на полках. И пахло здесь ею: мёдом немного да как будто васильками – свежо и дурманно одновременно. Так наполняет каждую горницу особый дух, присущий только хозяину или хозяйке.

– Терема перепутал, княжич? Или горницы? – возмутилась было Елица. – Чего здесь забыл?

Но он слушать её не стал: и так знал, что скажет, что прогонит его, а то и наперсницу кликнет. Удерживая за руку, Чаян дёрнул её к себе, обнял, не давая вырваться – и припал к манящим губам. Раскрыл их своими, пока девушка не опомнилась, вжался, удерживая невольный стон, что так и норовил вырваться из груди. Елица отвернуться попыталась, упёрлась узкими ладошками ему в плечи – и пришлось к двери её придавить, чтобы и шелохнуться толком не могла. Только не отпускать, не давать ей вздохнуть лишний раз, а там – он знал – любая строптивица поддастся.

Княжна дышала возмущённо, отталкивала его и даже пнуть пыталась. Да ему было всё равно. Он мягко прикусил её нижнюю губу, за ней – верхнюю, скользнул языком между ними. И она замерла, ещё не отвечая, но уже не силясь вывернуться, словно воробушек из ладоней.

– Не бойся меня, Елица, – прошептал Чаян, чувствуя её сомнения. – Зла тебе никакого не причиню. И силой брать не стану. Только если сама захочешь.

Он поцеловал её снова, и внутри всё так и зашлось, когда скользнула она руками по его плечам вверх, но остановилась, словно одумалась. Пахли её собранные в две косы волосы молодой травой и ромашкой, щекотали, распушившись, лицо. И кожа её, гладкая и тёплая, словно молоком текла под ладонями.

– Быстрый ты, княжич, – с укором проговорила Елица, когда он снова отстранился на миг – полюбоваться ею. – Скажи ещё, и жениться надумал. Иначе с чего пришёл?

Она усмехнулась невесело, словно сама в свои слова не поверила, бросила взгляд с поволокой – всё ж проняло её, как бы ни ярилась.

– И надумал, может, – он медленно огладил её спину поверх рубахи. – Я же во сне тебя видел. Как только сюда приехал и в детинце первый раз на ночь остановился. Скажешь, не невеста ты мне после этого?

– В твои сны я заглядывать не могу, – княжна дёрнула плечом и начала неспешно, якобы невзначай, выскальзывать из его рук. – Сновида вот могла бы. А я и не знаю, правду ты мне говоришь или выдумал. Да и когда это сны кого обручали?

Она уже почти высвободилась – и Чаян позволил ей поверить в это – но снова к себе притиснул. Елица нахмурилась, отвернулась, боясь, что опять целовать начнёт. А он и не мог удержаться. Окрасил её гладкие щёки румянец, и губы запылали так ярко, что от вида их тесно становилось в штанах, а внутри будто что-то натягивалось: сорвётся – и не будет пути назад. Нарушит своё же, только что данное обещание.

– Не выдумал ничего. Видел. Так, как сейчас перед собой вижу, – он, почти касаясь её скулы, согрел кожу дыханием.

Девушка скомкала его рукава на плечах, прикрыла трепещущие веки.

– Чего же ты хочешь от меня? Раз неволить не будешь, так отпусти, – в её голосе проскользнул оттенок мучения.

Словно шла сейчас внутри неё какая-то борьба. Он чувствовал, как её тело всё ж распаляется под его руками, как дыхание, перестав быть прерывисто-злым, становится глубоким и частым.

– Поцелуй меня, – он улыбнулся. – Просто ответь – и я уйду.

Чаян мягко придержав за подбородок, поймал её губы – и истинным хмелем ударило в голову её согласие. Она обнимать не стала, как ни хотелось, но расслабилась и позволила наконец целовать её, не преодолевая яростное сопротивление. Он спустил руки по плечам Елицы, огладил с лёгким нажимом округлые бёдра и протиснул ладонь между ними, до одури ясно ощущая, какая она там жаркая.

Княжна дёрнулась рьяно и отпрянула бы, не мешай ей дверь за спиной. Чаян тут же убрал руку.

– Прости, – спешно проговорил, испугавшись, что всё испортил. – Я не должен был. Прости.

Он отпустил девушку, и та быстро отошла, повернулась плечом, прикрывая ладонью нацелованные губы. В глазах её стояли готовые политься злые слёзы. Зря он пришёл. Зря поторопился навязать своё влечение. Но, видно, день сегодня такой – никак не удержаться. Особливо, как увидел он её на холме, среди девиц – знакомую и неуловимо другую одновременно.

– Я сделала, что попросил. В честь Лельника тебе подарок. Пойди вон! – сердито бросила княженка, так и не глядя больше на него. – А то гридней кликну.

Чаян и хотел бы сказать ещё что-то, да не стал – и так наговорил много. Только хуже сделал. Дыхание забилось в груди, гневное, сухое – вот же дурень! Он покинул горницу, оставив Елицу одну, и пошёл прочь, лохматя пятернёй волосы. И всё думая, как теперь быть. Но пока спускался во двор, немного охолонул, остановился на крыльце, жадно вдыхая прохладный вечерний воздух. Горели огни на стене детинца, сновали по ней редкие стражники. Слышались вдалеке голоса посадских, смех и песни. И светился на далёком холме маленьким пятнышком олелия: Чаян не видел его отсюда, но знал, что он ещё горит там. Поднял голову: через небольшую щель приоткрытого волока в горнице княженки лился тёплый свет. Она сейчас ругала его, верно, бранила за вольность. Но на ладонях словно до сих пор хранился жар её кожи, а на губах – её вкус, сдобренный едва ощутимым травяным. И в паху ломило, признаться – до злого стона, рвущегося из самого нутра. Чаян вдохнул и выдохнул глубоко пару раз, запрокинув лицо к облитому закатом, словно малиновым соком, небу. И мучительное ощущение начало помаленьку сходить. А вместе с ним пропадали из души все остатки сожаления за сделанное.

Чаян покачал головой: первый раз такое, чтобы так остро всё внутри откликалось на близость девушки. И ничего нельзя было с этим поделать. Вспыхнувшая между ним и Зимавой страсть – не в счёт. Ещё недавно ему дурили голову победа и власть, что свалилась словно бы с неба, хоть и было пролито много крови. Да хорошо, что не пролилось больше. И это болезненное, шалое влечение к княгине сейчас уже сходило с тела и разума вешними водами. А вот тяга к Елице – лишь разрасталась. И он понимал, что так просто её не отринешь, а потому отступаться нельзя. Кто знает? Может, в княженке кроется спасение от проклятия – в жрице Макоши, пусть и недоученной. Ведь кто-то же способен его разрушить? Хоть когда-то?

Эти мысли были опасными – он знал. И знал, что не сможет даже попробовать рискнуть её жизнью, чтобы проверить свои догадки. И потому надеялся теперь на знак от Богов, что дал бы понять, верны ли они.

Не находя в себе сил справиться с этими раздирающими нутро сомнениями и остатками возбуждения, он вернулся на ристалище: лучше бы и не уходил вовсе. Рукоять боевого топора удобно легла в ладонь, отрезвила. Чаян провёл большим пальцем по ребру лезвия и снял оружие с пояса. Прошёл неспешно поперёк поля – развернулся в резком выпаде – и замер, увидев Ледена. Тот подошёл только что, сделал последний шаг и встал у края ристалища.

– Один махаться будешь или помочь?

– Я уж думал, ты с Вышемилой до утра где пропадёшь, – Чаян усмехнулся, опуская топор. – Что, не удержала? А ведь пыталась сильно.

Брат переступил границу поля: и тогда видно стало, что гуляния он и правда уже давно закончил. У пояса его висел меч и такой же топор – с другой стороны.

– Вышемила славная, – Леден улыбнулся совсем не так, как можно было ожидать. – И ласковая. Но это всё. Всё, братец, что я могу сказать о ней.

“А о ком ты можешь сказать больше?” – захотелось вдруг спросить. Да так, чтобы с подковыркой, с подозрением. И услышать в ответ что-то, что успокоило бы душу.

– Жениться тебе надо. А там и недоля отпустит, может, – Чаян отступил дальше, внимательно присматриваясь к пружинистым и небрежным как будто движениям брата.

– Может…

Леден поднял взгляд, пронзил ледяными иглами его аж до затылка самого. Снял топор с пояса и налетел вихрем – только и успевай отбиваться. Лучшего противника из ровесников ещё не приходилось встречать. Они намахались так, что рук не поднять. После Чаян едва ноги доволок до своей хоромины, а там и завалился спать без сновидений.

Глава 11

Как ушёл Чаян, Елица ещё долго с места двинуться не могла: такая сумятица в душе билась. И не сказать ведь, что неприятен его поцелуй был, да и он сам, а всё равно внутри так и поднималась волна негодования, намешанного едва не со страхом. И не знал он, какого усилия ей стоило замереть и просто принять – хоть на миг. А уж когда руки начал распускать – и вовсе пожалела, что кинжала того отцовского, что Леден ей вернул, при себе не оказалось. И что только вообразил себе? Что хозяин он теперь и княженку наравне с челядинкой какой под себя подмять может?

Да уж, верно, так он и думал – после того, как Зимава сама к нему на ложе пришла.

Елица прошла до окна и приоткрыла волок – заструился в горницу свежий, напоенный запахом молодой травы и реки воздух. Села на лавку возле и взглянула в темнеющее, усыпанное искрами звёзд небо. А после – во двор – и заметила, как спустился Чаян с крыльца да пошёл в сторону ристалищ, где сегодня почти целый день никого не было. Ничего, пусть разомнётся перед сном – полегчает, авось, да мысли дурные из головы выветрятся.