Грешник (страница 10)
– При жизни. – Он выплюнул эти слова, как будто они были отвратительными на вкус. – При жизни человеческое тело слишком хрупкое и легко ломается. Форма же, в которой я возродился после смерти, очень сильная. Непобедимая.
– И демоническая, – осторожно добавила я. – Мне казалось, ты пытаешься измениться. Разве это не значит снова стать человеком?
– Нет.
– Ангелом?
– Я не ангел и никогда им не стану.
Может быть, это виски уже ударило мне в голову, но от его слов по коже пробежала легкая дрожь. Но он явно не хотел обсуждать свою судьбу после искупления грехов, поэтому я сменила тему со всем изяществом подвыпившего человека.
– Где ты родился? – выпалила я.
– Шумер[15]. Тот, что вы когда-то назвали Месопотамией.
У меня округлились глаза.
– Земля между двумя реками. Колыбель цивилизации.
У Кассиэля едва заметно вспыхнул взгляд.
– Откуда ты знаешь?
– Я посещала курс антропологии в Нью-Йоркском университете. Не знаю зачем. Он не входил в мою учебную программу, но что-то в этом периоде истории меня завораживает.
– Правда? – протянул Кассиэль, уткнувшись в свой бокал вина.
– Конечно, но ни один учебник не сможет конкурировать с тем, кто жил в то время. Каково это? Где ты вырос?
– В Ларсе. Город-государство в южном регионе, недалеко от Персидского залива. Я родился там в 1721 году до нашей эры.
Мои глаза округлились еще больше.
– Вот черт! Получается, что ты…
– Шумер.
– Я собиралась сказать «старый».
Кас негромко рассмеялся, низко и хрипло, но его улыбка была прекрасна. И недолговечна.
– По человеческим меркам я считаюсь старым, но я умер в 1699 году до нашей эры в возрасте двадцати двух лет.
– Как ты умер? – Я махнула рукой. – Прости, это личный вопрос. По крайней мере, мне кажется, что это личный вопрос. Никогда раньше не приходилось никого спрашивать, как он умер.
– Вавилонский царь Хаммурапи вел войну с Южной Месопотамией, – начал Кассиэль. – Он стремился присоединить Ларсу к своей империи. Я сражался за своего царя Рим-Сина Первого, возглавляя его армию во многих битвах, но в конце концов наши войска были разбиты. Рим-Син сбежал. – Взгляд Кассиэля потяжелел. – А я остался.
– Ты был воином, – вставила я, вспоминая один из наших первых разговоров.
Кас кивнул.
– Я до победного защищал свою родину, но все оказалось бесполезно. Хаммурапи взял город в осаду, сжег посевы, морил людей голодом. Женщины и дети умирали. У меня не оставалось другого выбора, кроме как сдаться. Меня схватили и приговорили к смерти.
– Мне очень жаль, Кас, – произнесла я, пробегая пальцами по бокалу нового коктейля. Даже не помню, чтобы заказывала его. – Но ты погиб, защищая свою родину от вторжения. Звучит не так уж и плохо. Точно не настолько плохо, чтобы…
– Обречь свою душу на вечное проклятие?
– Да… хм. Именно. Как так вышло? Если не хочешь, не рассказывай.
Он покрутил меж пальцев ножку своего бокала и уставился невидящим взглядом в его темно-красные глубины.
– Ненависть Хаммурапи ко мне не знала границ, – произнес он. – Мы воевали четыре года. Я отражал его атаки и руководил успешными набегами на Вавилон. Он винил меня в неповиновении Ларсы даже больше, чем Рим-Сина.
Я смотрела на Кассиэля круглыми глазами. Ему довелось пережить события, о которых я лишь читала в учебниках по истории.
– Захватив в плен, Хаммурапи бросил меня в подземелье зиккурата – нашего храма Уту, бога солнца. Там меня пытали и снова и снова доводили до полусмерти. Чтобы наказать за бунт. – Его голос стал жестким, а взгляд наполнился воспоминаниями. – Он осквернил наш храм и самого Уту, запачкав стены дома бога моей кровью. Но и это Хаммурапи не удовлетворило. Он приказал своим генералам схватить моих родителей, мою сестру… – Он сделал большой глоток вина. – И мою жену.
Я вспомнила странное видение, которое возникло, когда я впервые нашла Каса. По всей видимости, его воспоминания о последней ночи в храме. Укол ревности ножом пронзил грудь.
– У тебя была жена?
Он кивнул.
– Брак по договоренности, как и было принято. Не прошло и двух месяцев после нашей свадьбы, как Хаммурапи предпринял свою последнюю, победоносную атаку, и Ларса потерпела поражение. Моя жена была убита вместе с остальными членами моей семьи и ее отцом, верховным жрецом. Одного за другим их убили прямо на моих глазах. – Он втянул носом воздух, собираясь с духом. – Только когда им выпустили всю кровь, мне позволили умереть.
Меня словно молотом оглушило его болью. Любое слово сейчас прозвучало бы глупо или слабо.
– Во время Перехода беспомощная ярость и горе последовали за мной, – продолжил Кассиэль. – И, привлеченный этой болью, на Другой Стороне меня уже ждал Астарот.
– Астар…
Кассиэль взметнул палец к моим губам.
– Не произноси его имени. Ты не захочешь, чтобы он оказался в твоем мире, Люси. – Он отпустил меня. – Пусть остается в моем.
– Кто он?
– Мой командир, так сказать. Я его слуга. Его солдат. – Кассиэль сжал губы в тонкую линию. – Разжигаемый Астаротом, мой гнев быстро развратил меня. Под его руководством я стал очень могущественным. Существует всего несколько демонов, более сильных или более адских, чем он. – Он поднял на меня взгляд. – Или я.
Я откинулась на спинку стула.
– Ох.
– Астарот приютил меня в царстве, в котором ярость и ужас моей судьбы могли быть направлены в нужное русло. Я разжигал в людях эти чувства, пока они не перестали быть моими собственными. Я больше не страдал из-за них, а наслаждался ими. Мое горе стало уже не слабостью, а силой.
– Горе – не слабость, – тихо произнесла я. – Это признак любви. Любовь, которая вечна…
– А как насчет любви, которую убили у тебя на глазах? – с внезапным жаром спросил Кассиэль. – Любви, когда она выкрикивает твое имя окровавленными губами, взывая о помощи, которую ты не в силах оказать? Скажи мне, что это не слабость, Люси Деннингс. Крайняя степень слабости. Быть неспособным спасти их. Я не смог их спасти… – Он решительно покачал головой, его тон снова стал жестким. – Горе – это не любовь. Горе – это наказание за то, что ты живешь после смерти любимого человека.
Я с трудом сглотнула.
– То, что случилось с тобой и твоей семьей, невообразимо, Кас. Но тот факт, что ты здесь…
– В этом нет ничего героического. Я просто устал подпитывать огонь ярости и боли. Устал от бесконечного голода. Смерти.
Мой взгляд упал на скрытую рукавом рану на его руке.
– Если мы добьемся успеха, Ас… Твой командир отпустит тебя?
– У нас с ним соглашение. Одиннадцать дней. Не больше.
На вопрос он так и не ответил, но в моей голове уже стоял туман, а Кас снова окликал бармена. Перед нами поставили третью порцию напитков.
Я сделала большой глоток, позволяя виски меня взбодрить.
– Мне жаль твою семью, Кас, – сказала я. – Моя мать умерла, когда я была слишком маленькой, поэтому у меня не осталось воспоминаний. Но утрата отца… это было очень тяжело. Я не могу себе даже представить, через что тебе пришлось пройти.
– Это было очень давно, – произнес он, уткнувшись в бокал.
– Твоя жена… – я прокашлялась. Это слово, казалось, вызывало у меня неоправданный приступ ревности. – Ты помнишь, как любил ее?
Он повернул ко мне голову.
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Ты сказал, что в тебе не осталось любви. Но если ты когда-то любил, возможно, еще не все потеряно. Может быть…
– Ничего не осталось, – процедил он сквозь зубы, как будто каждое слово резало его по живому. – Потому что я отказываюсь позволить себе снова заразиться этим. Любовь сродни болезни.
– Любовь – не болезнь. Она…
– Люси! – рявкнул Кассиэль. – Хватит. У меня не осталось терпения на всякую сентиментальную чушь, которую пишут в поздравительных открытках.
– Я знаю, что ты злишься, – произнесла я через мгновение. – Бог свидетель, когда я действительно скучаю по своему отцу или думаю о том, как он страдал в последние недели своей болезни, мне тоже не хочется никаких банальных сантиментов. Я бы дотла все выжгла, чтобы вернуть его.
Кас не смотрел на меня, но, казалось, слушал всем своим существом.
– Но иногда, не очень часто, горе как бы смягчается, – продолжаю я. – Острые края немного сглаживаются, и я чувствую в этом настоящую красоту. Знаю, может показаться безумием, но это правда. Красоту его жизни, кем он был и кем мы были друг для друга. Как сильно я его любила. В такие моменты мне все так же больно, но вместо злости, ненависти к судьбе и страха я чувствую благодарность.
– Благодарность? – недоверчиво переспросил Кассиэль.
– Да. Благодарность за то, что мне выпала честь его знать. И испытываемая мною боль сильна, потому что я любила его. Если бы мне предложили ее забрать, но взамен отняли воспоминания об отце, я бы отказалась. Но есть и плохая сторона… это ранит. И боль от раны настолько всепоглощающая, что за ней почти невозможно разглядеть красоту жизни. Но если просто сделать глубокий вдох и по-настоящему успокоиться, то возможно вновь ощутить ее вкус. Мы существуем, проживаем настоящее, и хорошие вещи приобретают бо́льшую ценность, когда понимаешь, что, как бы нам ни хотелось, ничто не вечно. Моя утрата несопоставима с твоей, но подобные мысли и взгляд на случившееся заставляют меня чувствовать себя лучше. Возможно, тебе тоже немного поможет.
Святые угодники, не знаю, что это было, но что-то в Касе заставляло меня болтать больше, чем обычно мне позволяла моя врожденная застенчивость. Он смотрел на меня со странным выражением на лице. Возможно, позже получится списать все на алкоголь, но я потянулась и взяла Каса за руку. Тыльную сторону ладони пересекал шрам, которого я раньше не замечала. Кассиэль напрягся от моего прикосновения, но затем расслабился. Его пальцы – пальцы воина, грубые и мозолистые – обхватили мои. Сначала еле заметно, затем крепче. Он был воплощением чистой силы: мужественный, жесткий и опасный, но не для меня.
«Моя ладонь лежала в его идеально».
Мысли, из-за виски расплывчатые, поплыли на скользкую территорию. Каково это – ощущать его кожу повсюду? Насколько идеально могли соприкасаться другие части наших тел? Какое блаженство я, вероятно, испытаю, когда мне станут известны размер и форма каждого шрама на его теле.