– Ты опять неверно толкуешь мои мысли. Я же говорю, при правильной постановке дела мы очень быстро станем миллионерами. Теперь, что касается упомянутых тобой сведений. Кто посмеет указать миллионеру, не важно, какого он происхождения – еврейского или германского – как поступать? Кто посмеет тронуть его? Тебя возмущает такого рода несправедливость? Меня тоже. Вывод – надо стать миллионером. Ты скажешь, это цинизм. Ты скажешь, с цинизмом надо бороться всеми доступными средствами. Ты скажешь – я с теми, кто решил опрокинуть этот мир, пропитанный цинизмом, несправедливостью, презрением к слабым и почитанием золотого тельца, и построить новый, в котором кто был ничем, станет всем. Ты на стороне тех, кто взялся установить рай на земле, где все вырядятся в белые одежды. У тебя перед глазами неопровержимый пример – героически погибший Шуббель. Если ты полагаешь, что судьба Германии связана с такими людьми, как Шуббель, ты ошибаешься. Их одежды не так белы, как тебе это представляется.

– Не слишком ли, Вайскруфт? О мертвых либо хорошо, либо ничего.

– Если ты имеешь в виду конкретного Шуббеля, приношу извинения, но это не отменяет факта, что Гюнтер и подобные ему – пешки в руках его руководителей, а его руководители – пешки в руках Москвы. Если это не предательство, что это?.. Это тоже факт, Мессинг, и от него не отвертишься. Все эти Тельманы, Пики, Ульбрихты, Рейнхарды добровольно приняли на себя роль марионеток. Их дергает за веревочки сидящий в Берлине кремлевский комиссар, товарищ Радек. Именно он погоняет кнутом наших доморощенных красных.

Он встал, подошел к окну.

– Это что касается фактов. Теперь о нас с тобой. По мне, коммунисты, империалисты, националисты – все едино. Пока я, Вилли Вайскруфт, не вижу личности, которая могла бы указать верный путь. Значит, самое время подумать о себе.

Он склонился над Мессингом, заглянул в глаза.

– Я знаю, ты любишь деньги. Я видел, как ты разглядывал драгоценные камни, как горели твои глаза. Какой из тебя революционер! Ты вполне нормальный необычный человек. Твой дар – твое бремя и в то же время твой шанс. Соблазненный всякого рода демагогами, ты решил принести его в жертву мировой революции, а я предлагаю сделать его радостью, воспроизводящей радость. В этом нет ничего плохого, Вольфи, купаться в благополучии, в славе. Более того, насколько я догадываюсь, ты хочешь учиться? Учись! Мы зафиксируем этот пункт в контракте. Я готов подписаться под любым параграфом, который позволит тебе делать то, что ты захочешь.

– А Ханни?

– Вместе с Ханни. Ты любишь эту девушку, она достойная пара. Мне она тоже нравится, у нее здоровая народная натура, а политическая блажь скоро пройдет. Развеется, как дым. Ты подари ей самое лучшее нижнее белье, преподнеси французские духи, и очень скоро она уже не сможет отказаться ни от пеньюара, ни от шелковых трусиков…

– Ты пытался изнасиловать ее.

– Это она сказала?

– Да.

– А она не сказала, что сама отдалась мне?

– Ты врешь!!

– Как только вы встретитесь, спроси, так ли недоступна она была, пока ты был на гастролях.

– Это подло.

– Что? Желание снять напряжение? Я ответил откровенно. Убедись, что я лгу, спроси Ханни. Еще раз заявляю – в отношении твоей женщины у меня нет никаких задних мыслей. Этот пункт мы тоже можем отразить в контракте.

– В контракте дьявола, – усмехнулся Вольф.

Вилли ответил после долгой-долгой паузы:

– Ты слишком высоко ставишь меня, дружище, – он стряхнул в пепельницу пепел с сигареты. – Нет, дружище, я всего-навсего хочу жить достойно, и это святое право всякого обычного нормального человека.

– Значит, я ненормальный необычный человек! – отрезал Мессинг.

– Тебе виднее, – согласился Вилли. – Что касается контракта, это дело решенное. Давай обговорим детали.

– То есть?

– У тебя нет выбора. Хотя выбор есть – восемь лет тюрьмы. Я знаю, ты настроен романтически, ты уверен, что никому не под силу упрятать Вольфа Мессинга за решетку. Ты уповаешь на свой дар, на гипноз – мол, я всегда смогу околдовать охрану, как это случилось в Эйслебене, и выйти на волю. Не спорю, ты, может, и выйдешь на волю, а Ханни?

– Что Ханни?

– Ей грозит не менее четвертака. Вас ждет трудное будущее, Вольф. Ты будешь ждать ее в каком-нибудь тихом швейцарском уголке. Когда она старухой выйдет на свободу, ты прижмешь ее к сердцу. Неужели такая сентиментальная чушь способна увлечь тебя, приятель? Что касается контракта, я подтверждаю – на днях мы подпишем его, так что постарайся никуда не отлучаться и не подсовывать несчастным трудягам из полиции дорогие духи. Кстати, пошутив над приставленным к тебе человечком, ты разбудил в нем зверя. Это серьезная ошибка, Вольфи. Если ты полагаешь, что справился с Кёпенником, ты очень ошибаешься. В полиции умеют обращаться с гипнотизерами. Я не советую тебе проверить это на практике. Зигфрид, даже истекая кровью, даже в беспамятстве, способен прокусить горло. Это полицейский пес…

– Я должен подумать.

– О чем. Сколько ни думай, путь один – подпись на документе. И в дорогу!..

– Что значит в дорогу?

– Сначала во Францию, там двухнедельные гастроли, потом Англия, а оттуда недалеко и до Америки. Мы пострижем американцев так, как им и не снилось. У меня роскошные предложения. Можешь взглянуть.

Он протянул Мессингу пачку телеграмм, в которых сообщалось о согласии на организации гастролей.

Мессинг спросил:

– Ты хочешь сказать, что мне не вырваться?

– Ты, может, и вырвешься, хотя шансов очень мало, а вот Ханни никогда.

– Итак, ты решил прижать меня к стене?

Вилли опять замолчал. Положил сигарету в пепельницу, некоторое время изучал вьющийся дымок, наконец ответил:

– Послушай, дружище, ты ошибаешься, если считаешь наш дружеский разговор вербовочной беседой. Ничего подобного у меня и в мыслях нет. Ты волен поступить так, как тебе вздумается. Все мои предложения относятся исключительно к выступлениям и никоим образом не касаются твоей личной жизни. Это будет отмечено в специальном приложении к контракту. Поверь, я считаю глупостью загонять в угол такого уникума, как ты, тем более давить на него, напоминать об угрозе, которая нависла над любимой. С тобой такой номер не пройдет, а если пройдет, ты способен отомстить. Жестоко отомстить. Мне этого не надо. Если из нашего сотрудничества ничего не выйдет, мы спокойно разойдемся. Даю слово. За этот год улягутся страсти вокруг доставки оружия в Эйслебен, более-менее определится ситуация в Германии. Если нет, мир велик. Что касается твоих партийных товарищей, не надо впутывать их в наши дела.

– Это тебя не касается.

– Согласен, но в противном случае мне придется предъявить доказательства в Берлинский комитет КПГ, что это именно ты сообщил в полицию о готовящейся доставке оружия.

– Это ложь!

– Тебе придется доказывать это своим партийным боссам. Документы подлинные – свидетельские показания, телефонные разговоры.

Вольф решил подвести итог. Если Вилли хотел показать, что способен загнать его в угол, он добился своего. Выхода у Мессинга не было, разве что маленькая лазейка. К сожалению, вдвоем в нее не проскользнуть. Хуже всего, он никак не мог пробиться сквозь его ментальную защиту. Стоило ему мысленно просвистеть злополучный фокстрот, как Вольф терял силу.

– Я должен подумать. Посоветоваться с Ханни.

– Конечно, дружище.

* * *

Мессинг все выложил товарищу Рейнхарду – и про шпика, и разговор с Вайскруфтом. Он невозмутимо выслушал и как бы со стороны прокомментировал:

– Прекрасный образчик буржуазной демагогии.

– Это все, что вы можете сказать?! – возмутился Вольф.

– Все уже сказано, товарищ Мессинг. Пора в дорогу.

– Я должен поговорить с Ханни!

– Этого только и ждет от тебя господин Вайскруфт.

– Чего?!

– Что ты приведешь его к Ханне. Вы не должны видеться до самой границы. Встретитесь в Варшаве. У нее будут твои документы, далее вы отправитесь как супружеская пара. Брак зарегистрируете в Москве. Желаю счастья, Вольф.

* * *

Была короткая теплая июльская ночь. Вольф Мессинг сидел на балконе в плетеном кресле и разглядывал Луну. Искал воду в тамошних морях.

Воды не было. Была Земля, Германия, Берлин, последние трамваи, редкие прохожие, шуцман на углу Фридрихштрассе и Шарлоттенштрассе.

Каким образом Вилли овладел Ханной? Неужели так, как они занимались любовью? Этот интерес обижал Вольфа. Достойней забыть о словах Вилли. Этого требовали приличия, любовь, благородство и множество других «измов», окруживших Мессинга, пытавшихся успокоить, однако обида не утихала. Еще оскорбительней казалась мысль, что он остался в дураках.

Этот мир оказался не таким простым, каким прикидывался.

Вилли был прав, Вольф любил драгоценные камни, ему нравилось жить в достатке. Он предпочитал, чтобы его жена носила в животике его ребенка, а не партийные документы, но и согласиться на предложение Вайскруфта было откровенной глупостью. Стоит только подписать контракт, и Мессинг уже не будет волен над собой. Очень скоро обнаружится, что помимо выступлений в казино, театрах и кабаре, ему придется выполнять кое-какие другие неприятные миссии. Ему будет не за что уважать себя. Это было ясно как день, ведь он уже лежал в гробу и мог с уверенностью, без всякой мистики, различить руны, которые вычерчивались на громадном лунном диске.

Что обещала Вольфу Мессингу Москва? Место в строю? Чувство локтя, а в перспективе возможность принять участие в грандиозном эксперименте, неизбежность которого он ощутил на собственной шкуре? Но и здесь все было не так просто. Эксперимент экспериментом, но он не мог отделаться от ощущения, что этот таинственный город только и ждал момента, чтобы изменить ему, как изменила любимая женщина. Эта мысль уверенно протаптывала дорогу, и чем глубже Вольф вникал в смутную бездну грядущего, тем откровеннее вырисовывалась незамысловатая истина: чтобы уверенно чувствовать себя в Москве, он должен совершить предательство. Изменить себе. Или себя, что по сути одно и то же.

Что Мессинг знал о России, кроме того, что там царствуют большевики, люди там равны, свободны и счастливы, а все неурядицы, моря крови – это болезни роста?

Ему не было никакого дела до большевиков, но оказаться выброшенным из Германии и не найти приюта в России было страшно. Вольфу не давали покоя голоса зовущих, каждый старался быть соблазнительным, прельщал. Страшно было поддаться им, ведь в какую сторону ни шагни, сразу угодишь в ловушку – стань таким, как я хочу. Долетел до него и слабый, тоскливый призыв Ханни. Она думала о нем, мечтала о нем.

«Где ты, Вольф? Помнишь ли обо мне, любишь ли?..»

Мессинг мысленно крикнул в ответ – помню, люблю!..

Она не услышала, она была далеко. Интересно, сможет ли Вольф отыскать Ханни в миллионном городе? Предупреждение Рейнхарда относительно подспудного намерения Вайскруфта к Мессингу не относилось. Остерегаться следует обычным людям – тем, которые шумят, которых видно. Перед Мессингом стояла другая задача – способен ли он стать невидимкой? Хватит ли у него сил превратиться в не-Мессинга?

Вольф не удержался от соблазна. Вышел из номера, спустился на первый этаж. Обозревая с площадки лестницы гостиничный холл, обнаружил двух подозрительных субъектов, читавших вечерние газеты. В двенадцатом часу ночи! Что если прикинуться мальчишкой, сопровождавшим гостей, и пройти мимо них?

Он задержал дыхание, погрузился в сулонг и двинулся в их сторону. Прошел мимо, обогнул соседний столик и направился к выходу. Никто из низших жрецов полицейского управления не шелохнулся, не скосил глаза, не выдал себя учащенным биением пульса или усиливающимся потоотделением.

Мессинг вышел на улицу, свернул за угол, перевел дух. Эксперимент завершился успешно, можно было возвращаться. С другой стороны, судя по настойчивости, с какой Вилли атаковал Вольфа, трудно представить, что на операцию выделили всего двух человек. Где же другие? Мессинг направился в проулок, осмотрел темный двор. Так и есть, вон он, субчик. Торчит у черного выхода из ресторана. Есть еще и хозяйственный пандус, куда заезжают машины, но его можно и не проверять. Все ясно.

Это называется западня!

Если Вайскруфт и научился чему-то за те годы, что они с Вольфом были знакомы, к его подчиненным это не относится. Интересно, сумеют ли они обнаружить, что Мессинг покинул номер и идет по улице? Если да, вскоре должна последовать суета, телефонные звонки, допрос персонала.