Мы с Верой любили это дерево. К концу лета оно одевалось в бордовые бусины – сочные вишневые ягоды, которые падали на тротуар и припаркованные рядом автомобили. Подошвы спешащих прохожих раздавливали их, и воздух наполнялся сладким ароматом, напоминавшим о детстве: как будто мама варила вишневое варенье где-то рядом.

Второе сентября моего календаря уже было помечено тонкой красной линией – именно в этот день мы с Томой прилетали из Израиля домой.

«Наверное, снова будет пахнуть вишней», – подумалось мне. Тогда я прикрыл глаза и представил этот запах у самого кончика носа. В волосах играл озорной ветер – июнь развернулся последними своими неделями, но солнце робко делилось теплом.

Вдалеке шуршала по дороге резина колес, из открытого окна гремела посуда, за домом на площадке смеялись дети. Эти беззаботные звуки перекрыл громкий рокот пролетающих над головой вертолетов. Мне стало тревожно. С весны, которая изменила многие жизни жителей России и людей за ее пределами, эти железные крылья, рассекающие воздух, перестали быть для меня романтичным символом свободы, а жгуче напоминали о том, что свободу в наши дни легко потерять.

Когда вертолеты скрылись из виду, рука коснулся двери. Железо впилось в ладонь, и холод рассек пальцы. Я вошел в подъезд и поднялся на второй этаж, а через секунду уже стоял в своей квартире.

Стены глянули на меня отстраненно, рамы картин и фотографий слегка покосились. У меня возникло ощущение, что что-то лежало не на своем месте, а скорее – что что-то отсутствовало.

Меня не было дома всего несколько недель, но я успел и соскучиться, и отвыкнуть. Я прошелся по прохладному полу и вошел в комнату. Аккуратно заправленная кровать, тянулось к полу мягкое покрывало, свечи, опаленные по краям, и мое сонное пианино, покрывшееся легкой пылинкой.

Я вставил вилку в розетку и нажал на большую клавишу инструмента. Кнопки попеременно засветились, но тут же погасли.

– Давно я не испытывал тебя, дружище, – сказал я и надавил на белые клавиши.

Негромкий аккорд вырвался наружу, приветствуя меня. Мысленно я припомнил ноты, ноты, положил обе руки на пианино, и пальцы сами потянулись на нужные места. Заиграла мелодия, которую в последний раз играл я, но совсем другой. Эта перемена в исполнителе отзывалась в каждой взятой ноте. Иначе я расставлял ударения в своем музыкальном рассказе, то замедлял, то ускорял темп. Я дошел до любимого отрывка Веры и мои руки оцепенели. Тишина оборвала звуки.

– А дальше я просто не выучил, – оправдался я.

Врать себе нелегко, но, если знаешь нужные слова, удается. Любую ситуацию можно выставить так, что и не подкопаешься. Простой пример, которому когда-то учила меня Вера:

– Вот желтый фрукт лежит вдалеке, – сказала она, прижавшись ко мне щекой, вытянув руку перед собой и указывая пальцем в воздух. – Я скажу тебе, что это яблоко, и ты поверишь. Ну ведь и правда – яблоко?

Я кивнул, направив взгляд туда, куда указывала моя жена.

– Ну да, похоже, что яблоко.

– Ну вот теперь ты будешь жить и думать, что там лежит именно яблоко. Но давай подойдем поближе, а еще и с другого боку. Видишь теперь, что это – не яблоко вовсе, а лимон?

Вера отдернула руку и вопросительно посмотрела на меня:

– Понимаешь теперь? Так с любой правдой. Иногда заметно совсем не то, что есть на самом деле. Иногда видишь лишь то, что хочешь. Или же то, чего хотят другие.

Тогда я ответил ей, что если бы это действительно было так, мир бы давно рухнул из-за всех этих ложных «яблок» и «лимонов». Я сказал, что ее пример метафоричен, интересен, но далек от того, что мы называем истиной. И еще я добавил, что если бы это и правда работало, об этом бы знали все.

– Если бы об этом знали все, такие люди, как ты, вообще бы не смогли жить, – сказала на это Вера.

Тогда я не придал особого значения ее словам. Но, касаясь пальцами гладкой поверхности клавиш, вдруг понял, что иногда достаточно лишь изменить порядок слов, чтобы детали пазла твоего сознания перетаскивались и, несмотря ни на какую действительность, выстраивались в свою картину.

Вера и правда много врала мне. Она говорила, что «искала и слушала себя», но я уже не знал, что именно значили для нее эти слова.

– Сейчас мне хорошо, – призналась она в телефонном разговоре. – Я работаю, по вечерам бегаю, встречаюсь с коллегами по выходным.

– И ты совсем по мне не тоскуешь?

– Сейчас, кажется, что нет.

«Кажется» – такое маленькое слово, но оно меняло, и я продолжать верить в то, что у нашей семьи еще был шанс.

– Но ведь может так случиться, что ты снова захочешь вернуться ко мне?

– Не знаю, Ян. Я вернусь, если почувствую, что и правда очень скучаю. Я часто думаю о нас, вспоминаю время, проведенное вместе. Было много хорошего, но много и плохого. А сейчас я просто хочу пожить одна. Почувствовать себя свободной.

– Одна? А как же Герман?

– Мы общаемся, как раньше.

– Ты уже решила, что будешь с ним?

Я не дал ей ответить и тут же выпалил:

– А он? Оставит свою невесту ради тебя?

– Я еще ничего не решила. Я просто живу и присматриваюсь к тому, что происходит у меня в душе.

– Вы с ним не вместе, потому что он не предлагает тебе быть с ним?

– Если мы выберем быть вместе, то это решение приму я. Оно ни от кого не зависит. Я тебе уже говорила об этом.

Я сдавленно помолчал, а потом снова подал голос:

– Ты говоришь мне правду?

– Да.

Может быть, и нет смысла задавать такой вопрос человеку, который врет. Но как бы уверенно она не отвечала «да», как бы не разнились ее слова, сказанные мне, и слова, написанные Герману, я продолжал отказываться видеть перед собой тот «лимон». Они мечтали скорее увидеть друг друга, они ждали момента, чтобы обняться. Герман переживал: «Не знаю, решусь ли я снова оставить близкого человека… Может, ты поживешь со мной и испугаешься: я непростой». А у меня все сжималось внутри: не должна влюбленность двоих людей приносить столько боли другим. И от мысли, что невеста Германа ничего не знала о его внутренних сомнениях и новых чувствах, мне становилось чуть спокойнее.

Вера была центром моего мира. И ради нее я готов был продолжать говорить себе: «Это – яблоко» и не подходить ближе, а сидеть и ждать, что она когда-нибудь вернется ко мне.

Я поднялся и подошел к шкафу. На его боковой полке лежала увесистая стопка глянцевых фотографий, которые Вера распечатала этой зимой. Мы хотели украсить стены нашей комнаты лицами из разных моментов жизни, но не купили рамы и отложили затею до лучших времен. Я взял верхнюю фотографию и прижал ее к груди. Теряешь родное и дорогое болезненно, особенно когда маленькие напоминания то тут, то там выглядывают и дергают тебя за низ штанов. Смотришь на них и снова текут слезы: от радости – как хорошо было, или от тоски – как грустно, этого больше нет.

Я поплелся на кухню и выдвинул один из кухонных ящиков. В руках сверкнули ножницы, к пальцам прилип рулон скотча, и я снова вернулся к шкафу. Растянутый треск липких полос, звон сходящихся и расходящихся железных лезвий и мое громкое пыхтение слились вместе. Затем я сделал несколько шагов назад, чтобы посмотреть на результат своей работы – в хаотичном порядке мы с Верой улыбались и корчили гримасы, касались друг друга. Все эти кадры были сделаны словно вчера, я мог бы даже припомнить звуки и запахи, окружавшие нас тогда.

Вибрирующий звук вытянул меня из событий прошлого. Похлопав себя по карманам, я достал телефон и ответил на звонок:

– Привет, Ян! Уже заканчиваю работу, скоро выезжаю. Все в силе? – спросила Вера. Ее интонации были приподняты.

– Да, я собираюсь и тоже выезжаю, – ответил я.

– Отлично! Тогда до скорого.

Не дожидаясь гудков, я оборвал звонок. Голос Веры, пронизывающий фотографии, и голос Веры, который я только что услышал, разнились. Меня вдруг охватило желание сорвать все эти доказательства существования нас, разорвать и выбросить. Но за жаркой волной последовала другая – захотелось нежно прижать Веру к себе, и я потянулся руками к ее лицу, застывшему передо мной. Уперевшись лбом в шкаф, я выдохнул, и поверхность между фотографиями увлажнилась от моего неглубокого дыхания.

Затем я направился в ванную, принял холодный душ. Нужно было прийти в себя, собраться. Мы с моей женой должны встретиться в последний раз этим ворвавшимся на страницы нашей книги летом – на следующий день Вера улетала в командировку, а я – в Израиль через два дня.

Для нас предстоящие два месяца должны было стать временем, чтобы понять, чего мы хотели, и могли бы мы снова быть вместе. Версии же моей сестры Томы, Полины и родителей сдвигалась в иную плоскость – они ждали, что я отдохну и заживу по-новому. Сам же я до конца не определил, чего ждал от выпавшего мне времени. Мне просто нужно было сбежать из того места, в котором я больше не был нужен своей жене. Я хотел вырваться из того громкого монолога, беспрерывно звучавшего в моей голове: «Все будет хорошо. Все может быть хорошо. Это еще не конец». Я хотел, чтобы эти слова слились с дыханием моря и утонули в его пенистой воде.

Я вышел из дома раньше, чем положено, потому что находиться наедине с самим собой уже не было сил, и заспешил по улицам, словно бы куда-то опаздывал.

Мне всегда казалось, что дорогу моей жизни слишком уж часто пересекают преграды и трудности – как бытовые, внешние, так и глубокие, внутренние. Я часто вскакивал среди ночи и задавался вопросом: зачем я вообще просыпался? Я искал свой собственный голос, оттачивал почерк, вырабатывал усидчивость. Но повседневные планы, как и личные цели, спутались – в стране наступил хаос, поддернувший хаос и моей души, который я долгие годы старательно утихомиривал. Люди сходили с ума, люди злились и громко говорили, но среди этих звуков не было ни слова здравого смысла, ни слова доброты. Я чувствовал, как тугие решетки клетки, в которой я оказался, сузились. Мечты окружающих рушились, закрывались двери, к которым они стремились. От бессилия и разочарования я спрятался дома – хотелось смириться с происходящими переменами, но все во мне сопротивлялось. Хотелось ничего не замечать, но кто-то с каждым днем увеличивал оптическую силу, и будущее моей страны становилось яснее. Я ощущал себя одиноким среди большого количества людей и думал, что хуже уже быть не могло. Единственное, в чем я тогда был уверен – в моей жене, каждый день возвращавшейся в нашу небольшую квартиру, остальное мелькало бессмысленной чередой дней.

Вдруг передо мной замелькали яркие полосы. «Салон красоты?» – беззвучно пошевелил я губами. От ультрарозовых оттенков мои глаза напряглись, я промотался и заглянул в широкое окно. Внутри помещения все светилось яркими цветами: стены кричали желтым, плакаты и фото на них переливались, зеркала блестели, от подсвеченных парикмахерских столов к серебряным парикмахерским мойкам бегали люди, чей цвет волос даже описать было сложно.

Я подумал, что это было то, что нужно, и уверенно вошел внутрь.

Усевшись в кресло, я ждал своего мастера. Спонтанные решения, свойственные моему характеру, давали мне возможность почувствовать себя живым. Когда вся жизнь идет по привычному сценарию – встал, умылся, пожил, лег спать – еле заметные безумства, выбивающиеся из рамок повседневности, разгоняют сердце, а иногда и вовсе напоминают, что оно все еще у тебя есть.

– Приветствую!

Я вздрогнул от неожиданности. Девушка лет двадцати пяти стояла за моей спиной. Я уставился на ее отражение в зеркале. Ярко-розовые волосы были заплетены в длинные и тонкие косички, в ушах, носу и на губе серебрились сережки, а на правой щеке чернел полумесяц. Татуировки спускались и по ее шее, и по рукам – символы и черточки, буквы и цифры. Весь ее образ показался забавным, вызывающим и поистине милым – именно такого человека и хочется встретить на своем пути, когда путь затерялся среди множества других шумных дорог.

– Я – Алина. Приятно познакомиться. Что будем делать сегодня?

Алина запустила пальцы в мои волосы и приподняла их.

– Меня бросила жена. И сегодня у нас последняя встреча. Сделайте мне что-нибудь, что принесет удачу.