Выражение лица Алины медленно изменилось: глаза округлились, а уголки губ поползли вниз. Но она тут же взяла себя в руки и живо ответила:

– О, вы попали туда, куда нужно. Готовы на эксперимент?

Я кивнул.

– Отлично! Положитесь на меня – удача вам гарантирована!

По моим волосам стекала теплая вода, я расслабился, но сказанные так просто слова «меня бросила жена» вызвали во мне тревожный перелив. Я дернулся.

– Не горячо? – спросила Алина.

Я отрицательно покачал головой и закрыл глаза.

Должно быть, фраза прозвучала жалко, я выставил себя жертвой, но не это тогда меня волновало. Никогда раньше я не думал, что именно те три слова могут встать в мое цельное предложение, и никогда раньше я не думал, что скажу такое о самом себе.

В нос ударил сладкий запах шампуня, и я услышал, как тихонько напевает себе под нос склонившаяся надо мной Алина.

Уже через пастора часа я сидел на облупившейся широкой скамейке в центре Петербурга. Вера задерживалась, и я решил ждать ее в одном их тех мест, где в моих запутанных мыслях часто я находил тот свободный конец, за который нужно было тянуть, чтобы размотать клубок. Передо мной изящно изогнулась сакура. Когда-то покинувшая родные края, она теперь росла посреди небольшого сада Петербурга, каждую весну волнуя любителей природы и красоты.

Притягивая хрупкие ветки дерева к лицам, молодые парочки фотографировались на его фоне. Нарядные подружки позировали поочередно, приподнимаясь на носках к порозовевшим кистям. Компании мальчишек ощупывали ствол и поднимали любопытные взгляды. Проходящие мимо замедляли шаг и, поддаваясь всеобщему воодушевлению, улыбались.

Как, должно быть, хорошо было быть тем деревом – одним своим присутствием, своим видом оно давало людям шанс увидеть жизнь иначе – как короткую вспышку, ослепляющую череду наших дней. Когда на ветки нанизывались нежно-розовые лепестки, колышущиеся на петербургском ветру, горожане приходили к дереву, и в их глазах загорались огоньки. Как дети они любовались цветами, запрокинув головы к небу. И даже дождь не мог смыть тягу к совершенству – под раскрытыми зонтами пробегали слова: «Какая красота!»

Как, должно быть, хорошо было быть тем деревом – быть пристанищем для ищущих пусть даже мимолетного покоя среди городской пыли, быть символом сжимающей сердце красоты и оставлять в этом сердце легкий, как и сами лепестки, след, напоминающий о том, что, несмотря ни на что, жизнь все еще продолжается, но все же она не вечна.

Я задумался: какой след я бы мог оставить в сердце моей Веры? Сравнивать меня с воздушными нежными лепестками было нелепым. Грубая подошва, впечатавшаяся так, что след и с приличного расстояния отчетливо заметен – вот, что, наверное, могла бы сказать в те дни моя жена. Многое в нашей совместной жизни я делал неправильно, ошибочно, и не все ошибки, перечеркнутые кричащим красным, можно исправить, не все страницы можно вырвать и переписать заново.

– Вот ты где! – появилась передо мной Вера. – А я тебя и не узнала сразу. Ну ты даешь… Неожиданно!

Я живо поднялся и, вскинув руки, коснулся своих шелковистых после прикосновения мастера волос. Выбеленные, словно припудренные снегом, концы их все еще сильно пахли.

– Говорят: хочешь изменить что-то в жизни – начни с прически. Глупо, да? Но слегка изменить внешность мне показалось хорошей идеей.

– Слегка? Да у тебя половина головы белая! – Вера придвинулась ко мне ближе и понюхала меня. – А тебе идет, это так по-молодежному! Мне нравится.

– С трудом верили, что мне двадцать семь, а теперь, видимо, вообще за подростка сойду. Уже переживаю: пустят ли меня за границу без доверенности от родителей?

Моя жена засмеялась, протянула руку к моим волосам и дотронулась до них. Этот маленький жест, который раньше я принимал как должное, смутил меня. Могло бы так случиться, что я в последний раз чувствовал ее прикосновение к моей голове.

– Тебе правда идет. Никогда бы не подумала, что ты на такое решишься!

Я посмотрел на жену прямо и сказал:

– Ты тоже сегодня другая. Я всегда думал, что тебе будет хорошо с сережками.

Она сказала «спасибо», а меня это сильно укололо. Сколько я знал Веру, она носила украшения только на шее и руках. Той зимой я предложил ей:

– Давай вместе проколем уши и купим одинаковые серьги. Так делают все молодые парочки!

– Ты проколешь уши? Будешь ходить с серьгами? – не поверила мне моя жена.

– А что такого? С тобой же. С такими же, как у тебя. Уверен, что-нибудь небольшое на тебе будет здорово смотреться.

Она не поддалась моим уговорам, сказала, что еще подумает. А потом, сидя на кровати своей комнаты в квартире родителей, где я переживал расставание с Верой, я увидел фотографию, которую она отправила Герману со словами благодарности. Он вручил ей серьги как прощальный подарок перед самым его отъездом, и теперь они украшали мою жену.

Внезапно подул ветер, и поднявшиеся с песчаной земли пылинки, на которой мы вдвоем стояли, замельтешили в воздухе. Вера и я одновременно отвернулись от воздушного потока и прикрыли лицо руками. Я сделал шаг в сторону, и тогда мое плечо коснулось руки жены – я почувствовал ее тепло.

– Ну что, идем? – спросил она, моргая.

– Идем, – ответила я.

Прежде чем нам удалось уединиться в одном из кафе города, мы побродили по улицам. В заведении, где мы запланировали встретиться, громко играла джазовая музыка – это было слишком для обрамления разговора двух расставшийся месяц назад людей, которым предстояло отойти друг от друга еще дальше, на еще более долгий срок. Мы набрели на скромный ресторан, но свободные места были только на террасе; не успели мы сесть, как внезапно полил дождь.

Прикрываясь ладонью от стекающей с волос воды, я свернул на скромную улицу и потянул Веру за собой. Передо мной засветились яркие фонарики. Тогда я поднял голову и увидел стеклянную дверь. Внутри было по-уютному светло, но не ярко, на полках вдоль стен лежали книги и журналы. Я кивнул Вере, а она мне в ответ.

Колокольчик возвестил о нашем приходе. Мы прошли вглубь зала с высокими потолками и плюхнулись в широкие кресла.

– Останемся? – спросил я.

Вера утвердительно хмыкнула. Дымчатый свет ламп отбрасывал на ее лицо нечеткие тени. Нежными волнами они касались ее щек и губ, тянулись к глазам, в которых я узнал прежний озорной блеск – тот, что я видел в ней в дни нашего детства.

Мы разговаривали, и голоса сливались с далеким отзвуком стучащих по стеклу капель. За окном спешили в разные стороны заставшие дождь такие же люди, как мы. Они прятали лица под зонтами, искали укрытие. Их ноги наступали в лужи, становившиеся все глубже, но это не замедляло их шаг, это сильнее подталкивало их вперед.

– На работе изменения. Мне предлагают две должности на выбор. Одна – здесь, другая – в новом заграничном офисе. Герман будет его курировать.

Я вздрогнул. Тени на лице Веры задрожали мелкими импульсами.

– Ты уже выбрала что-то?

Она ответила уверенно, но после паузы:

– Да, останусь здесь. Условия мне нравятся больше, да и переезжать в ту страну я не хочу.

Я уперся взглядом в стол.

– И что, совсем не жалеешь?

– О чем?

– Но ведь там Герман…

– Конечно, и я думала об этом, – произнесла Вера. – Но сейчас я сосредоточена на работе. Я же говорила тебе, что пока просто хочу подумать обо всем. О нас с тобой. О себе. Я не знаю, как все выйдет.

– И ты совсем-совсем ничего не обещала Герману? – должно быть я выглядел глупо, задавая этот вопрос. Не знаю, на что я рассчитывал.

– Нет. Я общаюсь с ним, как обычно, в основном по работе.

Перед глазами всплывали прочитанные мной сообщения. Я вспомнил, что должен был извиниться перед женой за то, что поступил нечестно и недостойно, читая их. Мой язык прошелся по губам.

– Я уезжаю завтра, а ты улетаешь послезавтра, да?

Я растерянно кивнул и тихо спросил:

– Скажи, ты мне правда не врешь?

– Ян, я же тебе отвечала на этот вопрос.

– Ну а Герману ты тоже не врешь?

Вера наклонила голову набок и отвела взгляд.

– Я никому не вру. Я сказала ему, что мы с тобой пока решили положить отдельно, он тоже думает, что ему делать со своей семьей. В командировке мы встретимся и поговорим. А потом я вернусь и…

– Прости, я снова читал твою переписку, – сказал я. Было нелегко признаваться, мне было стыдно. – Я прочитал все до сегодняшнего дня. И получается, что все-таки кому-то из нас ты говоришь неправду.

Вера приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать. Я услышал бешеный стук сердца в висках.

– Ты очень расстроил меня этим, Ян. Ты же обещал, что не будешь больше этого делать.

– Я знаю, но я не смог удержаться. Прости.

Я произнес это тихо и не был уверен, что слова достигли моей жены. А потом сказал громче:

– Я не жалею о том, что сделал. Пусть поступок мой низок, но это – единственный способ понять, что между нами происходит на самом деле, ведь ты совсем закрылась от меня.

Вряд ли Вера понимала мое оправдание, но оно многое значило для меня. Пусть меня прожигало чувство вины, пусть било прочитанное, я по-прежнему хотел знать о Вере все.

– Знаешь, – продолжил я, – сейчас ты смотришь на происходящее сквозь жемчужную рассветную дымку. Но то, что ты видишь в Германе – лишь его отражение. Придет время и тебе придется посмотреть ему прямо в глаза. Мне страшно, что тебе станет грустно.

Я сглотнул, и по горлу рассыпались колкие осколки.

– Знаешь, с близкими людьми не стоит поступать так, как поступаете вы. Я думаю, вы не можете по-другому, но все же… Если хотите быть вместе, то почему бы просто не оставить нас: тебя – мне, а ему – свою невесту? Это будет нестерпимо, но правильно… Однажды он уже бросил свою семью и теперь думает сделать это снова. Когда-нибудь его чувства к тебе тоже могут исчезнуть, и что тогда? Он забудет и тебя? Наверное, у меня свое понятие семьи. Это – не только страсть и окрыляющая влюбленность. Семья – это верность и готовность быть рядом даже в самые трудные часы.

Вера смотрела на меня, но молчала.

– Я не могу понять, зачем ты так с нами поступила? Неужели у нас не было ни одного шанса…

Мой голос сорвался, и я замолчал. Слезы было трудно сдержать.

– Не знаю, почему не дала нам шанс, – ответила моя жена. – Не знаю почему…

Кажется, дождь прекратился, стало тихо. Тогда резким движением я провел кулаком по щеке, собрался и сказал:

– Я хочу, чтобы ты поверила, Вера: ни один человек не займет твое место в моем сердце. Что будет с нами дальше, и как завершится наш рассказ к концу этого лета – не знаю, но никто не сможет встать на ту ступень, на которой стоишь ты. Если я буду нужен тебе, я всегда буду рядом. Просто знай, что у тебя есть такой человек.

Звякнул колокольчик, и через открывшуюся дверь ворвался городской шум. Он подлетел к нашему столику и легонько толкнул меня в спину. Под летним петербургским небом жизнь продолжалась; звуки, запахи и краски напоминали об этом. Но что эти признаки, когда твое собственное сердце замирает в нерешительности: а правда ли это можно назвать жизнью?

Повечерело, и мы с Верой поехали домой. Наша машина катилась по потемневшим дорогам. Дорогие автомобили обгоняли нас, мигали встречные светофоры. Вера рассказывала о делах на работе, я молча слушал.

Когда мы вошли в квартиру, было уже около десяти. Ее самолет вылетал рано, вещи были еще не собраны.

– Надо ложиться спать, – сказал я. – Вставать будет тяжело.

Остановившись у большого зеркала в прихожей, я посмотрел на того, кто показался в нем – все еще не привык к своей новой прическе. Вроде бы изменилось немногое – всего несколько белых капель, но этот цвет что-то высвечивал во мне. Я коснулся прядей. Сзади ко мне подошла Вера.

– Мне правда нравится этот твой новый образ. И почему ты раньше так не делал?