Суперкарго, убедившийся, что капитан настроен решительно и никакими угрозами его не пронять, сделал то, что обыкновенно делает человек, когда понимает, что дело складывается не в его пользу. Затаив в сердце злобу, он напустил на себя снисходительный вид и произнес:

– Раз так, минхеер Клоотс, зверь может остаться, но блюдите свое обещание.

Капитан с Филипом вышли из каюты, и минхеер Клоотс, весьма недовольный, пробормотал:

– Компания посылает меня возить обезьяну, так почему бы мне не возить своего медведя?

Эта шутка вернула капитану хорошее настроение.

Глава 9

Предоставим индийской флотилии идти к мысу Доброй Надежды по воле ветров и течений. Некоторые суда отстали, но общая встреча была назначена в Столовой бухте, откуда вновь предстояло выйти всем вместе.

Филип Вандердекен скоро отыскал себе некое полезное применение на борту. Он прилежно учился морскому ремеслу, благо эта учеба отвлекала от одолевавших его мрачных мыслей, и усердно исполнял свои каждодневные обязанности, из-за чего вечерами валился с ног и крепко засыпал – а иначе сон бы от него бежал.

Он быстро сделался любимчиком капитана и близко сошелся с первым помощником Хиллебрантом; второй же помощник Стрюйс, молодой и угрюмый, чурался общения. Что касается суперкарго фон Штрума, тот редко появлялся на палубе. Медведя Йоханнеса на цепь сажать не стали, поэтому минхеер фон Штрум старался не покидать каюту, зато он каждый день перечитывал письмо, которое намерен был передать руководству компании, и постоянно вносил в текст поправки, призванные, как ему виделось, подкрепить его жалобы и окончательно испортить мнение о капитане Клоотсе.

Между тем сам капитан, пребывая в счастливом неведении о происходящем в кормовой каюте, курил трубку, пил горячительное и забавлялся с Йоханнесом. Медведь же воспылал теплыми чувствами к Филипу и теперь отстаивал с ним каждую вахту.

На борту был еще один человек, которого нам не следует упускать из виду, – одноглазый лоцман Шрифтен, почему-то проникшийся враждебностью как к нашему герою, так и к его верному спутнику-медведю. Поскольку Филип числился офицером, Шрифтен не осмеливался выступать против него открыто, но пользовался любой возможностью ему досадить и постоянно пытался подстрекать матросов. С медведем он и вовсе не сдерживался – всякий раз, проходя мимо, отвешивал зверю крепкий пинок, сопровождая его площадной бранью. Лоцман не имел приятелей среди команды, но все его побаивались, и он обладал необъяснимым влиянием на моряков.

Такова была обстановка на борту барка «Тер Шиллинг», который, в компании двух других кораблей, угодил в полосу штиля приблизительно в двух днях пути от мыса Доброй Надежды. Было очень жарко, в этих южных широтах стояло лето, и Филип, лежавший под растянутой над мостиком парусиной, изнывал от зноя.

Он даже задремал, но проснулся от холода, волной пробежавшего по телу и будто застывшего в груди. Приоткрыв глаза, он увидел над собою лоцмана Шрифтена, державшего в пальцах стальную цепочку, на которой висела священная реликвия. Филип снова зажмурился, рассчитывая выведать намерения лоцмана, а тот принялся осторожно вытягивать цепочку из кармана юноши.

Когда вещица выскользнула наружу, лоцман попытался было надеть цепочку на себя, но тут Филип резко выбросил руку и стиснул пальцы Шрифтена.

– Что сие означает? – справился он возмущенно, отбирая у вора свою цепочку.

Шрифтен как будто ничуть не смутился тем, что его застигли с поличным. Он лишь смерил Филипа взглядом и насмешливо спросил:

– Там что, ее портрет, а?

Вандердекен поднялся, оттолкнул лоцмана и сложил руки на груди.

– Советую вам не проявлять неуместного любопытства, минхеер, не то пожалеете.

– Или же, – продолжал лоцман, словно не услышав Филипа, – там внутри детский чепец, верное средство от утопления?

– Ступайте по своим делам, минхеер.

– А, вы же католик. Значит, там пальчик святого или – о, я догадался! – щепка Святого Креста.

Филип невольно вздрогнул.

– Ага! Я прав! – Шрифтен побежал к матросам, что толпились на палубе. – Ребята, хочу, чтоб вы кое-что узнали! У нас на борту частица Святого Креста, так что никакой дьявол нам не страшен!

Филип, сам не ведая почему, последовал за Шрифтеном, спустился по трапу и пересекал квартердек, когда лоцман заговорил с матросами.

– Ну да, – отозвался один старый моряк, – ни дьявол, ни сам «Летучий голландец».

«„Летучий голландец“? – мысленно озадачился Филип. – Это кто же такой?» Он сделал еще шажок вперед и укрылся за грот-мачтой, надеясь услышать что-нибудь полезное для себя. Его надежда оправдалась.

– Говорят, что повстречаться с ним хуже, чем с сатаной, – сказал другой матрос.

– Да кто его видел-то?

– Не скажи, его видели много раз, и корабль, который с ним встретится, считай, обречен.

– А где он обычно появляется?

– Ну, болтают, что главным образом его видали у Мыса.

– Парни, расскажите мне эту историю, я прежде ее не слыхал.

– Да я сам мало что знаю. Дескать, есть такой проклятый корабль. На нем ходили пираты, однажды они перерезали глотку своему капитану.

– Вовсе нет, – возразил Шрифтен. – Капитан до сих пор управляет кораблем, и он настоящий злодей. Говорят, что он, как кое-кто из нашей команды, бросил дома красавицу-жену, на которую надышаться не мог.

– С чего ты взял, лоцман?

– Всякий раз, ступая на борт корабля, который пираты захватывают, он норовит отправить письмо домой. Но горе тому кораблю, который примет это письмо! Он пойдет ко дну, и вся команда погибнет!

– Вот любопытно мне знать, где ты всего этого наслушался, – проговорил один из матросов. – Ты что, своими глазами «Голландца» видел?

– Да, видел! – Шрифтен нежданно сорвался на крик, но быстро спохватился, и вопль перешел в его обычный, хрипловатый смешок. – Нам нечего бояться, ребята, коли с нами частичка Святого Креста. – Тут лоцман пошел было на корму, чтобы покончить с расспросами, но заметил Филипа за грот-мачтой. – Ба! Оказывается, я не один такой любопытный. Признавайтесь, минхеер, вы протащили свою ладанку на борт, чтобы отпугнуть «Летучего голландца»?

– Какого еще «Голландца»? – проворчал сбитый с толку Филип.

– Погодите-ка, а вы с его капитаном, часом, не родичи? Сдается мне, его тоже кличут Вандердекеном.

– На свете много Вандердекенов, – ответил Филип, успевший собраться с мыслями, и двинулся обратно на мостик.

«Может показаться, что этот злобный одноглазый негодяй прекрасно знает, зачем я отправился в плавание, – размышлял Филип, – но разве такое возможно? И почему меня пробирает холод всякий раз, как он ко мне приближается? Любопытно, другие тоже это чувствуют или это причуда нашего с Аминой воображения? Жаль, что расспрашивать не следует… И откуда у него этакая ненависть ко мне? Ведь мы с ним не ссорились… Что ж, то, что я услышал, подтверждает мои подозрения, но мне и без того все было ясно. О Амина, моя Амина! Когда бы не ты, я разгадал бы эту загадку ценою собственной жизни. Боже всемогущий, успокой мои мысли, не то голова моя расколется!»

Через три дня «Тер Шиллинг» и его спутники добрались до Столовой бухты, где уже стояли на якоре в ожидании другие корабли флотилии. Как раз в ту пору голландцы основали на мысе Доброй Надежды поселение, где индийские флотилии могли пополнить запасы воды и приобрести скот на забой у готтентотов, обитавших на побережье и готовых отдать крепкого быка за медную пуговицу или за большой гвоздь.

Несколько дней прошли в суете подготовки к отправлению, а затем корабли, получив от старшего сведения о месте встречи, если флотилии случится разойтись, и приняв необходимые меры на случай бури, которую все ждали, выбрали якоря и продолжили путь.

Три дня подряд флотилия шла против легкого встречного ветра, почти не продвигаясь вперед, а на третий день задул южный ветер, мало-помалу набиравший силу, и корабли отнесло к северной части бухты. На седьмой день «Тер Шиллинг» оказался в одиночестве, зато волнение утихло. Снова поставили паруса и развернули корабль носом на восток, чтобы приблизиться к берегу.

– Плохо, что мы остались одни, – сказал минхеер Клоотс Филипу, когда они прогуливались по палубе, – но меридиан должен пролегать неподалеку, так что положение солнца позволит мне определить нашу широту. Трудно сказать, насколько далеко нас отнесло на север ветром и течениями. Юнга, неси мою буссоль. И смотри, не ударь ее обо что-нибудь!

Буссолью назывался простейший инструмент для измерения широты, опытный глаз позволял вычислить широту с точностью до пяти – десяти миль. Квадранты и секстанты^[24] изобрели намного позже. Вообще, учитывая, сколь мало в те времена знали о навигации и румбах компаса, а также то обстоятельство, что долготу определяли только приблизительно, можно лишь удивляться тому, что наши предки отважно бороздили моря и кораблекрушения случались довольно редко.

– Мы на целых три градуса севернее Мыса, – объявил капитан Клоотс, вычислив широту. – Должно быть, тут сильное течение, но ветер быстро стихает и скоро уляжется совсем, если я не ошибаюсь.

Ближе к вечеру ветер и вправду стих, однако волны продолжали тащить корабль в сторону суши. На поверхность воды стали выскакивать морские котики, они словно преследовали барк; тут и там сновали рыбы, и море бурлило жизнью в лучах закатного солнца.

– Что это за шум слышится? – справился Филип. – Похоже на далекий гром.

– Верно, – согласился минхеер Клоотс. – Эй, наверху, сушу видно?

– Видно, капитан, – откликнулся матрос, взобравшийся в смотровое гнездо. – Прямо по курсу песчаные холмы и сильный прибой.

– Вот что это за шум, сынок. Прибой. Нас несет течением. Поскорее бы ветер задул!

Солнце спускалось все ниже, но ветер не поднимался, а течение увлекало «Тер Шиллинг» к берегу настолько резво, что теперь уже все видели пенные волны, которые с грохотом обрушивались на песок.

– Вам знакомо это побережье, лоцман? – спросил капитан у Шрифтена, стоявшего поблизости.

– Еще как знакомо, – ответил тот. – Волны разбиваются на глубине дюжины фатомов^[25]. Через полчаса этот корабль разлетится вдребезги, если ветер нас не спасет.

Коротышка-лоцман хмыкнул, будто прельщенный таким поворотом.

Минхеер Клоотс не скрывал своего беспокойства, то и дело он вытаскивал трубку изо рта, а потом совал обратно. Матросы сгрудились на носу и на палубе, с трепетом прислушиваясь к нараставшему грохоту прибоя. Солнце наконец скрылось за горизонтом, и сгустившийся ночной мрак усугублял тревогу команды барка.

– Надо спустить лодки, – сказал капитан, обращаясь к первому помощнику, – и попытаться замедлить ход. Боюсь, у нас ничего не выйдет, но люди, по крайней мере, сойдут с корабля, прежде чем он врежется в берег. Велите приготовить буксиры и спускайте лодки, а я извещу суперкарго.

Минхеер фон Штрум восседал во всем великолепии посреди отведенной ему каюты и надел по случаю воскресенья свой лучший парик. Он в очередной раз перечитывал письмо правлению компании с упоминанием медведя, когда вошел капитан Клоотс и коротко сообщил, что кораблю грозит неминуемая опасность и что, по-видимому, барк разобьется уже через полчаса. При этом пренеприятнейшем известии минхеер фон Штрум вскочил с кресла и второпях, обуянный страхом, уронил свечу, которую совсем недавно зажег.

– Опасность, капитан?! Какая опасность? Море ровное, ветер стих… Моя шляпа! Где мои шляпа и трость? Я иду на палубу! Немедленно! Дайте свечу! Минхеер Клоотс, распорядитесь принести свет! Я ничего не вижу в темноте. Капитан, почему вы молчите? Боже милосердный, он ушел и бросил меня!

Капитан успел вернуться с горящей свечой. Минхеер фон Штрум надел шляпу и вышел из каюты. Между тем лодки спустили, корабль развернули носом от берега, но больше в ночи ничего не было видно, не считая белой линии бурунов там, где прибой разбивался о берег с неумолчным грохотом.