Власть меча (страница 26)
Ей хотелось обнять его, прижать к груди его прекрасную любимую голову и сказать, что она никогда не будет его стыдиться.
Но…
– Спокойной ночи, Шаса, – повторила она, стоя неподвижно, пока сын выходил из гостиной.
Она услышала, как его шаги безутешно удаляются по коридору. Затем ее плечи поникли.
– О, мой милый… мое дитя… – прошептала она.
Внезапно, впервые за много лет, она ощутила нужду в успокоительном. Она быстро подошла к тяжелому застекленному шкафу, налила себе коньяка из графина и сделала глоток. Спиртное обожгло ей язык и вызвало слезы на глазах. Проглотив, она отставила стакан.
– Это не слишком поможет, – решила она и ушла к своему письменному столу.
Сев в кожаное кресло с высокой спинкой, Сантэн вдруг почувствовала себя маленькой, хрупкой и уязвимой. Для нее подобные чувства были чужды, и она испугалась.
– Это случилось, – шепнула она. – Он становится мужчиной. – И тут же она возненавидела ту девушку. – Маленькая грязная шлюха! Он еще не готов к этому. Слишком рано она выпустила демона, демона крови Тири.
Сантэн была прекрасно знакома с этим демоном, потому что он всю жизнь преследовал ее. Дикая страстность крови де Тири.
– О, мой дорогой…
Сейчас она теряет какую-то часть сына… уже потеряла, осознала она. Одиночество навалилось на нее, как голодный зверь, все эти годы подстерегавший ее в засаде.
Существовало лишь двое мужчин, способных смягчить это одиночество. Но отец Шасы погиб в своей хрупкой машине, слепленной из холста и дерева, а она беспомощно стояла и смотрела, как он сгорает… Другой мужчина отодвинул себя слишком далеко и навсегда, совершив один жестокий и бессмысленный поступок. Майкл Кортни и Лотар де ла Рей… оба теперь были мертвы для нее.
После них у нее были любовники, много любовников, краткие мимолетные связи, переживаемые исключительно на уровне плоти, простое противоядие от кипения крови. Ни одному из них не позволялось заглянуть в глубины ее души. Но вот теперь зверь одиночества вырвался сквозь охраняемые порталы и залег в ее потаенных местах.
– Если бы только был хоть кто-нибудь, – сокрушалась Сантэн.
Такое с ней случилось только раз в жизни, когда она лежала на постели, на которой дала жизнь золотоволосому бастарду Лотара де ла Рея.
– Если бы был хоть кто-то, кого я могла бы полюбить и кто мог бы полюбить меня…
Она наклонилась вперед и взяла со стола фотографию в серебряной рамке, фотографию, которую она возила с собой, куда бы ни поехала, и всмотрелась в лицо молодого человека, стоявшего в центре группы пилотов. Впервые она заметила, что снимок поблек и пожелтел, а черты Майкла Кортни, отца Шасы, размылись. Она смотрела на красивого молодого человека и отчаянно пыталась сделать изображение ярче и четче благодаря собственной памяти, но оно как будто уплывало все дальше от нее.
– О Майкл, – снова зашептала Сантэн. – Все это было так давно… Прости меня. Пожалуйста, прости меня. Я должна стараться быть сильной и храброй. Я должна стараться ради тебя и ради твоего сына, но…
Снова поставив снимок на стол, она подошла к окну и долго смотрела в темноту.
«Я теряю свое дитя, – думала она. – И потом я однажды останусь одна, старая и уродливая… и я боюсь…»
Сантэн заметила, что дрожит, и обхватила себя руками, но тут же ее мысли обрели четкость.
«Нет времени для слабости и жалости к себе на том пути, который ты выбрала для себя. – Она встряхнулась и выпрямилась, стоя одна в тишине спящего дома. – Ты должна идти вперед. Нельзя повернуть назад, нельзя колебаться, ты должна идти до конца».
– А где Штоффель Бота? – резко спросил Шаса у контролера дробилки, когда сирена рудника подала сигнал к перерыву на обед. – Почему его здесь нет?
– Кто знает? – пожал плечами контролер. – Я получил записку из главного офиса о том, что он не придет. Они не объяснили мне почему. Может, его уволили. Я не знаю. Да мне и все равно, он в любом случае был дерзким маленьким ублюдком.
Весь остаток смены Шаса пытался справиться с чувством вины, сосредотачиваясь на потоке руды на грохочущем конвейере.
Когда прозвучал сигнал окончания работы и черные рабочие стали кричать друг другу: «Shabile!» – «Время вышло!», Шаса вскочил на Престер-Джона и повернул его к ряду коттеджей, где жила семья Аннализы. Он знал, что рискует навлечь на себя гнев матери, но дерзкое чувство рыцарства гнало его вперед. Он должен был выяснить, какие неприятности и горести он причинил.
Однако у ворот территории дробилки его остановили.
Мозес, старший с промывочной площадки, возник перед Престер-Джоном и схватил пони за недоуздок.
– Вижу тебя, Хорошая Вода, – приветствовал он Шасу мягким низким голосом.
– О, Мозес… – Шаса улыбнулся от удовольствия, забыв на мгновение о своих тревогах. – Я собирался навестить тебя.
– Я принес твою книгу. – Овамбо протянул Шасе толстый экземпляр «Истории Англии».
– Но ты не мог еще прочитать это! – возразил Шаса. – Не так быстро! Даже мне понадобилось несколько месяцев!
– Я и не стану это читать, Хорошая Вода. Я уезжаю с рудника Ха’ани. Завтра утром с грузовиками отправляюсь в Виндхук.
– О нет! – Шаса соскочил из седла и схватил Мозеса за руку. – Почему ты решил уехать, Мозес?
Шаса изобразил неведение из-за чувства вины и соучастия.
– Дело не в моем желании или нежелании. – Высокий парень пожал плечами. – Многие завтра уезжают с грузовиками. Доктела их выбрал, а леди твоя мать объяснила причину и выдала нам месячное жалованье. Человек вроде меня не задает вопросов, Хорошая Вода. – Он грустно и горько улыбнулся. – Держи свою книгу.
– Оставь ее себе. – Шаса оттолкнул книгу. – Это мой подарок тебе.
– Отлично, Хорошая Вода. Она будет напоминать мне о тебе. Оставайся с миром.
Он отвернулся.
– Мозес… – произнес Шаса ему в спину, но понял, что не находит слов.
Он импульсивно протянул руку, но овамбо отступил назад. Белый человек и черный человек не пожимают друг другу руки.
– Иди с миром, – сказал Шаса, настойчиво не убирая руки, и Мозес почти украдкой огляделся, прежде чем ответить на пожатие.
Его кожа была до странности прохладной. Шаса задумался, у всех ли черных такая кожа.
– Мы друзья, – сказал он, задерживая руку Мозеса. – Ведь так?
– Я не знаю.
– О чем ты?
– Я не знаю, возможно ли для нас быть друзьями.
Он мягко высвободил свою руку и ушел. Он не оглянулся на Шасу, когда обходил ограду и удалялся к домикам рабочих.
Колонна тяжелых грузовиков ползла по равнине, соблюдая интервалы, чтобы пыль, поднятая предыдущей машиной, не мешала следующей. А пыль высоко взлетала во все еще горячем воздухе, как желтый дым горящих кустов.
Герхард Фурье в первом грузовике ссутулился за рулем, его большой живот свисал до колен; ему пришлось расстегнуть пуговицы рубашки, выставив наружу волосатый пупок. Каждые несколько секунд он поглядывал в зеркало заднего вида над головой.
Кузов грузовика был набит вещами и мебелью семей, как черных, так и белых, которых уволили с рудника. Поверх мешков сидели их невезучие владельцы. Женщины повязали головы шарфами, защищаясь от пыли; они придерживали младших детей, когда грузовики подпрыгивали и раскачивались на неровной дороге. Старшие дети устроили себе гнезда среди багажа.
Фурье протянул руку и немного поправил зеркало, чтобы видеть девушку за своей спиной. Она приютилась между старым коробом из-под чая и ободранным чемоданом из кожзаменителя. Откинувшись на свернутое в рулон одеяло, она дремала, и ее светлые, неровно выгоревшие волосы болтались от движения машины. Одно колено было слегка приподнято, короткая юбка задралась, и когда девушка заснула, колено опустилось набок, и Фурье мельком заметил ее трусики в розочках между гладких молодых бедер. Потом девушка резко проснулась, сомкнула ноги и повернулась на бок.
Фурье потел, и не только от жары; капли пота поблескивали на темной щетине его щек и подбородка. Он дрожащими пальцами вынул изо рта окурок сигареты и осмотрел его. Рисовая бумага намокла от слюны и покрылась желтыми табачными пятнами. Фурье выбросил окурок в боковое окно и закурил другую сигарету, ведя грузовик одной рукой и ожидая, когда девушка снова пошевелится. Он уже попробовал эту юную плоть, он знал, как она нежна, тепла и доступна, и мучился болезненным желанием добраться до нее еще разок. Он готов был ради этого пойти на любой риск.
Впереди из дымки жары выплыла группа серых акаций. Фурье так часто ездил по этой дороге, что она обрела для него свои знаки и ритуалы. Он посмотрел на карманные часы и хмыкнул. Они уже ехали на двадцать минут дольше положенного. Но ведь машины были перегружены жалкими пожитками целой толпы только что уволенных.
Он остановил грузовик у дороги рядом с деревьями и, неловко встав на подножку, закричал:
– Эй, ребята! Маленькая остановка! Женщины налево, мужчины направо! Кто не вернется через десять минут, останется здесь.
Он первым вернулся к грузовику и тут же занялся левым задним колесом, делая вид, что проверяет давление, но при этом высматривая девушку.
Она вышла из-за деревьев, расправляя юбку. Покрытая дорожной пылью, она выглядела раздраженной и разгоряченной. Но, заметив, что Фурье наблюдает за ней, она вскинула голову и демонстративно не обратила на него внимания.
– Аннализа, – прошептал Фурье, когда она подняла ногу, чтобы перебраться через борт грузовика рядом с ним.
– Пошел ты, Герхард Фурье! – прошипела она в ответ. – Оставь меня в покое, или я пожалуюсь папе!
В любое другое время она, возможно, отреагировала бы более любезно, но сейчас ее бедра и ягодицы все еще хранили на себе пурпурные полосы – следы от порки отца. Так что временно она потеряла интерес к мужскому полу.
– Но мне надо с тобой поговорить, – настаивал Фурье.
– Поговорить, ха! Знаю я, чего тебе надо.
– Давай встретимся вечером за лагерем, – умолял Фурье.
– Да ты жирный, как бочка!
Она запрыгнула в кузов, а у Фурье все перевернулось в животе, когда он увидел ее длинные загорелые ноги.
– Аннализа, я дам тебе денег!
Фурье был в отчаянии; желание просто сжигало его.
Аннализа задержалась на мгновение и задумчиво посмотрела на него сверху вниз. Его предложение стало неким открытием, лазейкой в новый мир чарующих возможностей. До этого момента ей никогда не приходило в голову, что мужчина может дать ей денег за то, чем она наслаждалась больше, чем едой или сном.
– Сколько? – с любопытством спросила она.
– Фунт, – предложил Фурье.
Это были большие деньги, больше, чем Аннализа когда-либо за один раз держала в руках, но ее торгашеский инстинкт тут же проснулся, и ей захотелось посмотреть, насколько далеко это может зайти. Поэтому она резко вскинула голову и отвернулась, краем глаза наблюдая за Фурье.
– Два фунта! – настойчиво прошептал Фурье.
Настроение Аннализы воспарило.
Целых два фунта! Она почувствовала себя дерзкой и хорошенькой, рожденной для удачи. Полосы на ее спине и ногах уже немного поблекли. Она прищурилась с понимающим видом, отчего Фурье совсем свихнулся, и она увидела, как на его подбородке выступил пот, а нижняя губа задрожала.
Это придало ей еще больше наглости, и она глубоко вдохнула, задержала дыхание, а потом отважно прошептала:
– Пять фунтов!
И тут же кончиком языка облизнула губы, сама потрясенная собственной храбростью, тем, что назвала такую безумную сумму. Ее отец примерно столько зарабатывал за неделю.
Фурье побледнел и заколебался.
– Три! – выпалил он, но Аннализа чувствовала, как близок он к согласию, и с оскорбленным видом отшатнулась.
– Да ты просто вонючий старик! – произнесла она с презрением.
– Хорошо! Хорошо! – сдался Фурье. – Пять фунтов!
Аннализа победоносно усмехнулась. Она открыла для себя новый мир бесконечного богатства и наслаждения и смело шагнула в него.
Она сунула в рот кончик пальца.