А именно сейчас отпуск Аркадию был очень даже нужен: ежедневно общаясь со страждущими мира сего, он невольно пропитывался их фобиями и психологическими нарушениями. Кузнецов пробовал ставить барьеры, отстраняться. Этому его учили в университете и настоятельно советовали старшие коллеги. Но, несмотря на двадцатилетнюю практику, полностью освоить данный прием ему так и не удалось. Нет, у Аркадия, конечно, была определенная доля профессионального цинизма, но ровно в той пропорции, что не позволяла получить смертельно токсичную для собственной психики дозу сопереживания. В остальном же психологу удалось остаться человеком – сопереживающим боли, мыслящим, желающим найти выход в любой сложной ситуации и помочь до него добраться. Видимо, эта его черта отчасти способствовала успешности на непростом московском рынке – люди видели его неравнодушие и стремились к нему. Но она же постоянно оказывала отравляющее воздействие на самого Кузнецова. Весной и осенью было особенно тяжко. А сейчас как раз шло время пиковых нагрузок.

И если раньше – как называл их сам Аркадий, в «старорежимные времена» – внутренняя боль людская была более или менее «традиционной», то есть основанной на вековых чувствах любви, ненависти, зависти и их многочисленных комбинациях, то теперь психологу все чаще и чаще приходилось сталкиваться с ситуациями, когда причины саморазрушения оказывались настолько виртуальными и в прямом, и переносном смысле, что непонятно было, как же их вообще искоренять. Доступная публичность, как Кузнецов объяснял себе причину этого феномена, сыграла с человечеством злую шутку: то, что в эпоху традиционных коммуникаций воспринималось как незначительные неприятности, не тянущие даже на жизненный эпизод, в современном мире трансформировалось в нечто значительное и порою ужасающе разрушительное.

Например, еще каких-то двадцать лет назад пьяный танец на столе во время новогоднего корпоратива был всего лишь досадной оплошностью, которая оставалась внутри коллектива и быстро забывалась. Теперь же подобного рода выходка оборачивается злым вниманием тысяч или миллионов чужих и равнодушных глаз, тянущимися за ними издевательствами, узнаванием везде, где только можно, и, как следствие, крахом карьеры или личной жизни. В некоторых особенно запущенных случаях – самоубийством. И если верить заголовкам таблоидов в Сети, такое развитие событий далеко не единичный случай, а регулярно происходящий с разными несчастными по всему миру. Но и после смерти они остаются лишь объектами для насмешек, потоптаться на костях которых в эпоху виртуальной ненависти считается даже каким-то особенным шиком. Оставшиеся же наблюдают за этим и отчаянно не хотят занять освободившееся место. Но пустым оно, как того требуют законы жанра, быть не может. И все об этом знают. В результате – закрытость, неврозы, психозы. И все в причудливых формах. Те, кто слаб, но поумнее, идут к Кузнецову и его коллегам. Остальные справляются сами.

Аркадий, в силу производственной необходимости, много размышлял о меняющихся условиях жизни вообще и «эффекте Сети», как он это называл, в частности. И все больше приходил к выводу, что личности вовсе не обязательно пострадать от глобальной паутины напрямую, оказавшись героем какой-то щекотливой ситуации по собственному недомыслию. Достаточно просто находиться в ней какое-то время и пропитываться всеми соками человеческих страстей, на которых замешен принцип разрастания ее нитей. И если не обладать критическим мышлением, то интоксикация происходит быстро.

А дальше как снежный ком: ложное ощущение соприкосновения с миром, полная и бесповоротная интеграция в его виртуальную матрицу, стремление следовать всем новым веяниям, львиная доля которых базируется на дискредитации «обветшалых» табу, и апофеоз – колебания в унисон с остальными миллионами-миллиардами попавшихся. А там уж как пойдет. В зависимости от степени пропитки и интеллекта. Или ограничишься регулярным перекрашиванием аватарок в знак солидарности с погорельцами в какой-нибудь Франции, или вовсе пойдешь свергать правительство по примеру народов североафриканских стран. Тут уж на что стойкости хватит. Но никому (никому!) не удастся залезть внутрь безнаказанно.

В межсезонье же напитавшиеся начинают отжигать сразу во всех гранях реальности, распаляясь до неприличия. Искры от костров их амбиций поджигают несчастных клиентов Кузнецова, и ему приходится трудиться с удвоенной силой. Невольно загораясь вместе с ними, но не выгорая, а лишь обугливаясь по краям. Малоприятная и утомительная процедура, надо сказать. Но он не жаловался – беспокойство окупалось. В том числе и за счет простой возможности душевно поесть.

Поэтому Аркадий не спешил. Но и не рассиживался. Хотя атмосфера полупустого будничного ресторана грела и затягивала: негромкий лаунж, солнце, разбрасывающее яркие блики по еще ледяной поверхности пруда, приветливые официантки и, конечно, замечательный повар! К концу обеда психолог почти окончательно сбросил напряжение, которым его одарили утренние клиентки.

Не без сожаления покинув заведение, Аркадий направился в книжный магазин за учебниками, как и было задумано. Конечно, море под ногами не настраивало на длительные прогулки, но все, что было выше, вселяло благодушие и терпимость. Был обеденный перерыв. По бульвару сновали одуревшие от надвигающейся весны офисные работники. Тут же слонялись личности разной степени асоциальности – праздношатающиеся студенты, туристы, бомжи, полицейские. И все как-то уживались друг с другом. Даже неизменный во все сезоны Грибоедов зеленел бронзой как-то по-весеннему.

Разомлев от окружающих декораций, Кузнецов настолько расслабился, что даже сподвиг себя на телефонный разговор с матерью. Обычно он предпочитал этого не делать в середине дня, дабы не застрять в хитросплетениях интриг, опутывающих жильцов его родного подъезда в Чертанове с ног до головы. На полный отчет обо всех изменениях повестки славная пенсионерка могла потратить час или даже полтора – для того чтобы убить время в пробках от центра до пригорода, самое то. Но для короткой перебежки от Чистых прудов до Лубянки не совсем подходящее занятие. Но сегодня Аркадий решился даже на него. К счастью, «маман» управилась довольно быстро. Ко всеобщему удовлетворению сторон.

В довершение серии маленьких удач Кузнецов купил именно те учебники, которые было нужно, успел выпить чашечку капучино на Мясницкой и полностью восстановившимся вернулся к себе в кабинет. Оставалось поговорить еще с двумя пациентами, один из которых был завязавшим наркоманом, а второй еще был Аркадию незнаком. Откуда он взялся, психолог тоже вспомнить не мог. Но неизвестность его не пугала. Кузнецов был крепкий профессионал.

Игрок с разумом

Уже легкий и воздушный, Аркадий добежал до рабочего места даже раньше запланированного времени, что дало возможность изучить учебную литературу, предназначенную нежно любимым чадам. Результаты инспекции ужаснули. Беглый анализ показал, что чиновникам министерства образования срочно требуется вмешательство даже не его коллег, а дипломированных психотерапевтов. Желательно – уровня Фрейда. Потому что при всем уважении к сединам заслуженных учителей, подбиравших программу, Кузнецов так и не смог понять, какой логикой они руководствовались, когда обрекали миллионы детей изучать основополагающие предметы по так называемым пособиям, лежащим сейчас на его столе.

К полиграфии и дизайну, надо сказать, вопросов не было. Красиво! В его детстве такое визуальное богатство даже нафантазировать было невозможно. Но вот содержание… Аркадию стало очень интересно посмотреть в глаза человеку, решившему, что восьмилетние дети, еще толком не научившиеся базовым арифметическим действиям, вдруг начнут залихватски решать линейные уравнения. Впрочем, он вспомнил, как мучился с сочинением для старшего сына по картине Киселева «Занятная книжка», когда тот еще учился в первом классе и толком не умел даже писать. Просто потому, что программа как-то резво перескочила с искусства написания букв к воспроизведению слов целиком, опустив при этом «незначительную», с точки зрения методистов, науку о том, как же делать связки. Вопрос отпал. Появились злость и неуверенность в будущем. По счастью, пришел следующий клиент, прервавший негативистские размышления Аркадия в тот момент, когда он повторял малоцензурную, но не менее популярную от этого фразу министра иностранных дел Лаврова, оброненную во время одного напряженного заседания ООН.

Отодвинув в сторону учебники, Кузнецов всем своим видом изобразил радость от встречи с пришедшим. Благо позитивное влияние обеденного перерыва не было полностью перебито размышлениями об упадке отечественного образования.

– Здравствуйте-здравствуйте, Григорий! Очень рад вас видеть! Проходите, присаживайтесь. Кофе?

– Крайне обяжете. – Клиент (выходец из интеллигентной семьи) любил выражаться старомодно, несмотря на образ престарелого рокера, включающего в себя все необходимые атрибуты: косуху, майку с железной девой и даже причудливый изгиб татуировки, струящийся по шее и заходящий под бороду, как это было модно во времена молодости Джорджа Клуни.

– Сливки? Сахар?

– Сахара побольше. Испытываю в нем повышенную потребность последнее время.

– Ага! Понимаю! Движетесь в нужном направлении?

Задавая вопрос, Кузнецов подразумевал нелегкую борьбу клиента с пагубными привычками. Она была поистине титанической. Так как к своим почти пятидесяти годам клиент Аркадия прошел тяжелый для любого организма путь системного наркомана и алкоголика. В тусовке таких называют кайфожорами. Григорий перепробовал все, что только можно. Но несмотря на огромное количество тараканов в голове и букет хронических заболеваний, был жив.

Хотя большинство друзей и подруг его юности уже давно укоризненно смотрели на престарелого рокера с надгробных фото на многочисленных кладбищах Первопрестольной. По меткому выражению Хантера Томпсона: «Слишком странный, чтобы жить, и слишком редкий, чтобы умереть».

Приближаясь к полувековому юбилею, Григорий внезапно осознал, что жизнь пора менять. Проблематично сказать, что послужило истинным мотивом для такого решения. Скорее всего, принято оно было по совокупности причин. Первой, о которой было сказано выше, явилось то, что зажигать стало не с кем и, как следствие, терять связь с реальностью в одиночестве в огромной квартире на Фрунзенской набережной стало как-то не прикольно. Слишком много привидений из прошлого стало входить в его бедный мозг вместе с очередной дозой. А это уже не веселье, а сплошная порнография.

Вторым мотивом стала причина экономическая. Дело в том, что, несмотря на солидный возраст, бонвиван за всю свою жизнь толком нигде не работал. Все его благосостояние держалось исключительно на щедром подаянии матери – миноритарного акционера и старшего вице-президента крупной банковской структуры. Откупаясь за невозможность принимать настоящее участие в судьбе сыночки, бизнес-леди содержала его, троих его детей от разных браков, оплачивая все, что только можно оплатить, – от носков до спортивных авто, которые отпрыск уничтожал с завидной регулярностью. Но и ее терпению пришел конец. И был поставлен ультиматум: прекратить! Во что бы то ни стало!

Ну и, наконец, стало просто страшно. Потому что хоть он и не приобрел серьезных заболеваний, но организм стал пошаливать. Экстренный вызов «скорой» из-за подозрения на инфаркт, когда Григорию пришлось почти тридцать метров ползти от столика с дорожками из белого порошка сомнительного качества к входной двери, истекая по пути потом и ежесекундно опасаясь потерять сознание, довершили дело. Решение было принято, и он завязал.

Мать на радостях оплатила дорогущую клинику в Швейцарии, в которой непутевый сынок провел почти год. В Москву он вернулся очищенным и опустошенным. Поэтому ему постоянно требовался Аркадий и что-то сладкое – единственное доступное в такой ситуации химическое удовольствие.

– Как сказать, Аркадий Аркадьевич. И да, и нет.