– Кто же теперь с ним? – боком протиснувшись внутрь, поинтересовался Алтуфьев. – Конюха-то я арестую. У вас пока посидит.

– Директор найдет кого-нибудь. Не переживайте, никто Пегаса не бросит. У-у, Пегасище, хороший, хороший… Вон там кандейка Иваныча. Проходите.

– Давай уж на «ты», что ли…

– Угу. Проходи, не стесняйся.

Сильно пахло навозом и еще чем-то кислым – протухшей капустой, похоже. Кислотный запах исходил из большой бочки в углу прилегающего к конюшне помещения с небольшим оконцем, забранном мутноватым стеклом, крепившимся на четырех загнутых гвоздиках. Кроме бочки был еще старый топчан в углу, самодельный покосившийся стол, колченогая табуреточка, а на стене – придавленный кнопками вырезанный из «Огонька» календарь на нынешний, 1963-й, год.

На пыльной столешнице виднелись круглые проплешины от бутылок и стаканов.

– Бутылки со стаканами мы изъяли. В протоколе отмечено.

– Хорошо. А конюх, значит, добрейшей души человек?

– Мухи не обидит. Правда, как выпьет – может и в ухо дать.

– Понятненько.

Ничего интересного или нового ни на конюшне, ни в старой школе следователь не отыскал – все уже было осмотрено весьма тщательно. Еще бы – убийство! Слава богу, не каждый день случается. Наверное, кому-то со стороны сотрудники милиции и прокуратуры, а также судмедэксперт Варфоломеич могли показаться недобрыми и циничными людьми с каменным сердцем, что, однако, было вовсе не так. Убитую девушку жалели все и переживали вполне искренне… Но одно дело – переживать, и совсем другое – работать, раскрывать преступление.

К вечеру Ревякин отвез следователя на квартиру к своей двоюродной тетке, что проживала на тенистой улице Южной, почти у самого клуба. Определившись с бытом, Алтуфьев явился в отделение с утра пораньше и с ходу допросил кое-как проспавшегося конюха.

– Федор Иваныч, так вы с кем пили-то?

– Дак один…

– Что, всю четверть один выкушали? А в школу зачем пошли?

– Я что, еще и в школу заходил? Хоть убей, начальник, не помню! Хоть на куски режь.

Судя по протоколу осмотра, в кандейке Шалькина нашли бутыль с остатками ядреного самогона такой крепости, что, выпив такого, вполне можно было позабыть все на свете. Еще обнаружились следы волочения… Но это Шалькин объяснил – мешки с овсом самолично таскал, мерина-то кормить надо.

Арестовав конюха, Алтуфьев еще раз перечитал протокол осмотра, а также заключение судебно-медицинской экспертизы, из которого следовало, что несчастная девушка имела незадолго до смерти половой контакт, причем насильственного характера.

– Ну Шалькин, ну гад! – ругался начальник. – Он еще и насильник!

Пока вырисовывалась одна довольно простая версия: с обеда конюх изрядно выпил, опьянел и зачем-то пошел в старую школу, где стал домогаться Лиды, а получив от ворот поворот, рассвирепел, изнасиловал девушку, а затем в припадке гнева ударил по голове подвернувшейся под руку статуэткой.

Что ж… Скорее всего, так оно и было.

– Да так, так, – майор довольно кивнул. – Чего тут огород городить? В пьянском-то виде не то еще вытворяют! Вон у нас в Кошкове, в деревне, мужик один жил, дядя Коля Моськин. Золотой мужик! А как-то напился, так троих топором зарубил, а потом полдеревни сжег! Вот так-то. Все водка проклятая. А я всегда говорил: не умеешь пить – не пей.

– Ладно, посмотрим, – задумчиво протянул Алтуфьев. – Пока, похоже, действительно Шалькин. Однако свидетельская база маловата. Надо будет поискать, кого бы еще допросить… Да, а это дело, с нападением на машину, я приостановил.

– Вот, Владимир Андреевич, и правильно! – Верховцев посветлел лицом. – Лучше бы и прекратить вообще. Незачем из-за ерунды «глухаря» на отделение вешать. Не пострадал ведь никто. Из архива ничего не пропало, а что двигатель – так в мастерских починят. Ущерб малозначительный, справку принесли.

– Справка-то справкой, но все равно – автоматическое оружие… – закурив, следователь протянул пачку майору. – Угощайтесь.

– Благодарствую, ныне я свои – покрепче.

Усмехнувшись, Верховцев задымил «Беломором».

– Иван Дормидонтович, а что, у вас в последнее время никаких таких странных краж или грабежей не происходило? – неожиданно поинтересовался Алтуфьев. – Просто интересно.

– Да была кражонка одна… – затянувшись, майор махнул рукой. – По сути, и не кража вовсе. В Доме пионеров старые фотоаппараты украли. Списанные, на балансе давно уже не стояли. Мальчишки местные. Дорожкин занимался. Если что – у него спросить можно.

Глава 3
Озерск,
начало июня 1963 г.

О жестоком убийстве Лиды Максим узнал от сестры. Русский он уже сдал, теперь у себя в сарайке готовился к литературе и физике: учил стихи да тупо зубрил формулы.

– Я доставал из широких штанин… бесценным грузом… Ах, как там? Достаю! Достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза… дубликатом… дубликатом… Читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза!

Снаружи послышались чьи-то торопливые шаги, в распахнутую настежь дверь вбежала-ворвалась сестра Катя:

– Слышал новость? Лидию Борисовну убили!

Макс поначалу не понял:

– Что? Кого-то убили? Кого? Лидию Борисовну? Лидию… Да не может быть! Кто тебе сказал? Кто?

Юноша и сам не заметил, как уже тряс сестренку за плечи.

– Пусти! – вырвалась та. – Пусти, говорю! Больно же.

– Ой… Да что там случилось-то? Неужели правда?

– Весь город только об этом и говорит. В старой школе ее… Шалькин, конюх, ударил по голове. Сразу насмерть.

Не дослушав, Макс выбежал на улицу, побежал на площадь, там, на лавке у магазина, сидели знакомые пацаны.

«Может, не так? Может, перепутала все сестрица?»

– Максим, ты новость слышал?

– Лидию Борисовну?

– Да!

У парня в груди похолодело. Он ведь до последнего надеялся, что это не так, что это не Лидию… не Лиду…

Но как так может быть? Убили! Мы же не в Чикаго каком-нибудь, а здесь, у себя, в родной советской стране… И вдруг – убийство! Да еще кого…

Весь день до самого вечера Максим провел в полной прострации. Учить ничего не хотелось, просто не лезло в голову. Бросив учебники, он убежал подальше от всех, на реку, уселся в зарослях клонившейся к самой воде ивы.

«Лида… Лида…»

– Молодой человек, не подскажете, отсюда в город как ближе?

Рыбак. Кирзовые сапоги, удочка, кукан с насаженной рыбой. Незнакомый, явно приезжий, городской – дачник. Остренькая «чеховская» бородка, усики, тонкие губы, слегка примятая шляпа. Интеллигент!

– Так не подскажете, направо мне повернуть или все же прямо?

– Прямо, – буркнул Макс, махнул рукой и быстро зашагал по берегу прочь, куда глаза глядят, подальше…

А вокруг поднималась по колено в рост таволга, желтели россыпью мохнатые солнышки – одуванчики, легкий ветерок колыхал ветки ив и вербы, над зарослями шиповника порхали разноцветные бабочки, где-то совсем рядом запела-засвистела малиновка, а в прозрачной воде, на отмели, шумно плеснула рыба.

Вернувшись домой ближе к вечеру, он нехотя поел – мать наварила щей из капустного крошева. Вообще-то Максим их очень любил, но сейчас кусок не лез в горло.

Вера Ивановна даже встревожилась:

– Ты не заболел ли? Или в школе что?

– Да так…

Не доев, молодой человек отправился в сарайку. Улегся, забылся в беспокойном сне.

Очнулся лишь утром. Мать уже ушла на работу, а в сарай заглянула Катя. Серьезная, одетая по-рабочему: подкатанные синие треники, кеды и старая Максова рубашка.

– Долго спишь! Короче, я в школу, на отработку. Парты будем мыть. Потом красить.

– Успехов в труде!

– Ой, ладно издеваться-то. Я там блинчики испекла… На обед и мама придет, и я. Вместе пообедаем. Ладно, я пошла.

– Ага…

Интересно, когда Лиду будут хоронить? Впрочем, какая разница? Все равно ведь не на озерском кладбище. Она ведь не здешняя – из Тянска. Лидия Борисовна… Лида… Теперь уж не скажет: «Бонжур, камон са ва?» Не напоет Ива Монтана, не улыбнется лукаво… Нет. Никогда уже. Никогда…

Что же это за сволочь такие дела натворила? Неужели и вправду Шалькин? Обычный, вполне незлобивый дядька. С чего бы так? Водка? Наверное, да.

Макс вспомнил, как Лидия Борисовна впервые появилась в их одиннадцатом «Б». Как поначалу скромненько сидела на задней парте, а урок вела старая «француженка», Маргарита Александровна, по прозвищу Марго.

Как все тогда удивились! Оглядывались, перешептывались. Еще бы – нейлоновая блузка, «бабетта» на голове. Как такую мадемуазель вообще в школу пустили?

А через месяц Марго уволилась, переехала в другой город. А Лидия Борисовна осталась.

– Бонжур, мез анфан!

– Бонжур, Лидия Борисовна.

Как же здорово было! А теперь вот… Ну, как же так? Не верится, что Лиды больше нет. Не верится!

Снаружи, от калитки, послышался чей-то голос:

– Эй, есть кто дома?

Макс неохотно поднялся, выглянул наружу:

– Привет, Женька. А Катька уже ушла. Прямо спозаранку и усвистала.

– Ну и ладно. Можно я зайду?

– Заходи, чего уж. На практику только не опоздай. Блины будешь?

– Нет. А вообще-то давай.

– Тогда жди, сейчас чайник поставлю. Да ты в дом-то проходи, садись.

Женька разулась на крыльце, аккуратно поставив кеды на ступеньку. Точно такая же одежка, что и у сестры: подвернутые треники, клетчатая рубашка с закатанными рукавами.

– Садись, садись, Жень… – Макс вставил в розетку шнур от электрической плитки. Цивилизация! Не какой-нибудь там керогаз.

Даже в Озерске электроплитки далеко не у всех имелись, не говоря уж о деревнях – всяких там Койволах и прочих.

– Тебе с вареньем или с маслом?

– Все равно.

Женька опустила глаза.

«Ишь ты, какая скромница. Интересно, что ей надо-то? Наверное, опять проигрыватель сломался, а сразу попросить починить стесняется. Ладно, пей пока чай»…

– У нас заварен недавно. Катька заваривала. Тебе холодного подлить?

– Нет, я из блюдца.

Налив чай в блюдце, девушка смешно вытянула губки, подула… темная челка упала на глаза – синие, большие, блестящие…

– Ты что, плакала, что ли?

– Нет! С чего ты взял?

Как-то слишком поспешно дернулась. Едва чай не разлила.

– А ты сам-то чего не пьешь?

– Так сейчас… На вот, варенье. Черничное. С прошлого года осталось.

– Этим летом тоже черники много будет.

– Ага, – Максим уселся рядом, скосил глаза: – Ты пластинки-то слушаешь?

– Слушаю. Мы иглу новую купили, теперь очень даже хорошо.

«А чего пришла тогда?» – хотел было поинтересоваться Максим, однако не успел…

– Макс, ты про Лидию Борисовну уже слышал, наверное?

«О! И эта туда же!»

– Да уж, слышал, – юноша поник головой. – Вот ведь… Как гнусно все, мерзко!

– Только дядя Федя Лидию Борисовну не убивал! – сверкнув глазищами, с вызовом выпалила девчонка.

Макс хлопнул глазами:

– Какой еще дядя Федя?

– Ну, конюх школьный! Он вообще-то не мой дядя – мамин, но мы его дядей Федей зовем. Он хороший, добрый. А как выпьет, всегда спит. Он не мог…

Женька опустила голову и разрыдалась. Горько, безнадежно, с обидой.

– Да ты это… не плачь, – принялся успокаивать ее Максим. – На вот, водички выпей!

– Не мог он, не мог… Думаю теперь – как доказать-то, что не он? Как помочь? Ничего не придумывается… ничего-о…

Девочка зарыдала еще громче.

«Эх, не зря, видно, в детстве Горемыкой прозвали».

– Да не реви, говорю! Хочешь, вместе подумаем? Давай?

– Давай! Только ты… Ты тоже считаешь, что это он?

Подняв голову, Женька с подозрением глянула на Макса. Пышные ресницы ее дрожали, по уже успевшим загореть щекам текли крупные злые слезы.

«Красивая девчонка, – неожиданно для себя вдруг подумал Максим. – Будет. Когда чуток подрастет».

– Э-эй, хватит плакать! Договорились же.

– Ага…

Девушка послушно успокоилась, утерла слезы носовым платком.