* * *

Первый урок, куда я попала, – удаленное занятие по математике. Мы смотрели, как учитель на экране объясняет матанализ. Он видел весь наш класс и мог нас вызывать, но был где-то далеко и, как выяснилось, вел сразу четыре удаленных урока. В моем предыдущем округе так вели испанский. Из-за какого-то закона о надсмотре, в классе еще сидела инспекторша, которой абсолютно нечего было делать, кроме как кричать, если вдруг кто достанет телефон. Правда, она игнорировала все прочие нарушения. Например, девочка рядом со мной не конспектировала, а рисовала.

Она начала с графика координат, который объяснял учитель, но потом продлила линии и превратила функцию в замок. Это был замок с кучей деталей, но если вглядеться, оказывалось, что она вообще-то продолжала конспект. Все записи каким-то образом встраивались в замок.

Она подняла глаза и заметила, что я уставилась на ее рисунок. Мне тут же стало неловко – вдруг она разозлится, – но она, похоже, была очень довольна собой и пририсовала к замку принцессу с птицей на плече, стоящую на стене.

У этой девочки были длинные каштановые волосы, они рассыпались по парте, наполовину скрыв ее сосредоточенное лицо и довольно сложный маникюр: планеты поверх черного лака. Интересно, она сама его делала или ей помогла подруга? Я даже просто покрасить ногти на правой руке не могу, такая у меня неуклюжая левая.

Художница оказалась в одном со мной классе и на литературе^[5], где всем раздали бумажные экземпляры «Алой буквы». В том, что мы вновь проходили «Алую букву», был один плюс – я сохранила все сочинения, которые писала в предыдущих двух школах, и, наверное, если просто их переделать, никто не заметит. Но есть и минус: «Алая буква» не понравилась мне в первый раз, во второй раз меня от нее воротило, и я не думала, что в третий раз произойдет чудо.

Учительница, мисс Кэмпбелл, была скучная и ворчливая. Пока она рассказывала про пуританство, девочка нарисовала огромную наклоненную букву L и начала ее украшать. Может быть, это ее инициал. Но пока мы собирали вещи, чтобы идти на новый урок, я услышала – кто-то назвал ее Рэйчел. Выходит, буква означала что-то еще.

На большой перемене у дверей класса появилась секретарша и снова вызвала меня в кабинет. Мама забыла заполнить стопку документов, и мне зачем-то разъяснили каждую бумажку, чтобы я не забыла подписать их у мамы вечером. Когда секретарша закончила, времени на обед уже не оставалось.

Следующий урок – основы здоровья. У меня уже был этот предмет в девятом классе, но почему-то в том штате уроки по здоровью засчитывались как физкультура, так он и был записан в моем табеле. Придется проходить все заново, а это ничуть не лучше, чем в третий раз читать «Алую букву». К моему удивлению, Рэйчел оказалась и на этом уроке. Правда, на девятый класс не было похоже. Там ведь уже прошли почти все про важность физических упражнений. На очереди было половое воспитание. Раздавались шутки про то, что вести будет робот, а к концу урока я поняла, что это не шутки. У них действительно был робот, который вел половое воспитание.

Последний урок – мировая художественная культура. Я уже не удивилась, когда увидела Рейчел.

Учитель раздал нам бумагу и уголь и велел рисовать что хотим. Я хотела нарисовать плодоядную летучую мышь с острой мордочкой, сложившую крылья и висящую на дереве. Срисовывать было неоткуда, и мышь получилась похожей на банан с кошачьей головой на конце. Я поморщилась и посмотрела, что рисует Рейчел.

Она рисовала меня. Как я морщусь над листом бумаги.

– Эй, – сказала я.

Она подняла глаза. Она уже не улыбалась и чуть приподняла брови.

– Что?

Я не знала, что сказать. Меня почему-то напряг этот рисунок. У моей мамы было очень строгое правило – никаких фотографий, никогда. У меня была цифровая камера, которую я еле упросила ее купить, пообещав никогда ни за что не делать селфи. Если кто-то снимал меня, я должна была уходить, прикрывать лицо или отворачиваться, потому что мой дико страшный отец мог найти нас по фотографии онлайн.

Это был всего лишь рисунок, но ужасно похожий.

– Очень хорошо получилось, – сказала я наконец.

Медленно к ней вернулась улыбка, и вот она уже ухмылялась во все лицо.

– Спасибо, – ответила она. – Хочешь?

– А мы разве не должны их сдать?

– Да, может быть. Я нарисую и сдам что-нибудь еще.

Я положила лист в папку с табелями. Она начала новый рисунок. Я отложила уголь и смотрела, как она работает.

– Что ты рисуешь? – спросила она, не поднимая головы.

– Я пыталась нарисовать летучую мышь, но она не вышла.

Я наблюдала, как линии на листе собираются и превращаются в учителя – грубые штрихи становятся лицом, фигурой, осанкой.

– Потрясающе, – сказала я.

– Ты новенькая, да?

– Да. Меня зовут Стеф.

– Я Рейчел. Ты лучше что-нибудь дорисуй, чтобы сдать. Он не ставит плохих отметок, если хоть что-нибудь нарисуешь.

– Мне нужна фотография, чтобы срисовать с нее, – ответила я.

Она пустила телефон по столу. Я поглядывала на учителя, потому что видела, как в этой школе орут на детей, которые достают телефон, но ему, похоже, было все равно. Я отыскала картинку с плодоядной мышью. Вторая попытка оказалась немногим лучше, но в целом хотя бы было похоже. Мне нравилась моя камера, нравилось, что она схватывала каждую деталь. Глядя на картинку Рейчел и на детали, которые она добавила, – сутулые плечи учителя, его манера класть одну руку в карман, – я задумалась, что лучше получается на рисунке.

Собираясь, я вытащила рисунок Рейчел со мной. Уставилась на лист: лоб сморщен, плечи подняты. Всего несколькими легкими штрихами угля Рейчел передала напряжение и беспокойство. Это было пугающее чувство – смотреть на себя глазами Рейчел, а еще пугало, сколько она про меня поняла. Из-за этой картинки у меня даже вспотели ладони.

Я захотела, чтобы она нарисовала меня еще. Может быть, потом, когда я буду не такая измотанная.

Я аккуратно вложила рисунок в тетрадь. Тут он будет в сохранности.

* * *

Когда я вернулась, мама не работала. Она завернулась в плед в гостиной и смотрела в окно.

– Привет, мам, – сказала я.

Она подняла на меня глаза не улыбаясь.

– Как прошел день?

– Школа тут ужасная.

На самом деле я хотела, чтобы она снова снялась с места, чтобы мы переехали до того, как мне тут что-нибудь понравится. Потому что в другом городе наверняка будет школа лучше, или хотя бы испанский, или матан с живым учителем. Но мама ничего не ответила, только снова повернулась к окну. Я зажгла плиту и поставила кастрюлю воды.

– Я сделаю себе какао, хорошо? Хочешь?

Она помотала головой.

Ненавижу, когда она такая. Во-первых, очень тяжело, когда что-то явно не так, а она не говорит что. Может быть, все та же старая история, а именно мой отец. Но она никогда не говорит. Несколько раз я так раздражалась, что орала на нее, но она не орала в ответ, только еще глубже уходила в себя, а это даже хуже, чем раздражение.

По крайней мере, судя по еде в холодильнике, она ходила в магазин после того, как отвезла меня в школу. К 5:30 она так и не шелохнулась. Я достала яйца, пакет тертого чеддера и зеленый сладкий перец и сделала нам омлет. Я предпочитаю омлет с тушеным луком, но резать лук ненавижу. Обойдусь.

Она немного встрепенулась, когда я поставила еду на стол. Подошла, чтобы поесть.

– Как работа? – спросила я. Это была довольно безопасная тема.

– От Ксочи пока ни слова, – ответила она и замолкла.

Раз она все равно была в плохом настроении, я не нашла причин не спросить:

– Я думала о том, что ты сказала официантке про звоночек. Отец правда хотел стать мировым диктатором?

Она подняла глаза, дожевала, проглотила.

– Да.

– Правда? Серьезно?

– Он хотел власти. Надо всем, начиная с нас. Сначала я думала, что это шутка. Он мог сказать что-нибудь вроде «Ты же знаешь, я был бы гораздо лучше всех, кто сейчас у власти» или «Знаешь, я спасу мир, но сначала он должен стать моим» и смеялся. Я думала, он шутит, но оказалось, все было всерьез.

– Как ты поняла, что это не шутка?

Наступила долгая пауза: мама жевала, потом отпила глоток воды, съела еще кусочек омлета, а я все ждала, когда она ответит. Я не сразу поняла, что она не собирается отвечать. Когда мы доели, я вымыла посуду, а она еще некоторое время сидела, уставившись в стену.

Когда я была младше, мама рассказывала мне кучу историй, почему мы столько переезжаем. Сначала она притворялась, будто это весело. Какое-то время утверждала, что начать все заново – хороший выход, если у тебя проблемы, и мы переезжали каждый раз, когда я во что-нибудь влипала. Когда ты маленькая, бывает трудно разобраться, насколько что-то ненормально.

В какой-то момент в средней школе я осознала, что тут что-то совсем не правильно. Летом перед старшей школой мама провела со мной беседу и рассказала про отца. Мы тогда жили в Арканзасе в квартире со сломанным кондиционером, и это было ужасно. Окна были раскрыты, я вся взмокла от пота. Помню, как ляжки у меня прилипали к стулу, пока мама читала мне ламинированную вырезку.

Помню, потом я думала, что теперь в моей жизни хоть что-то прояснится. Я думала, что мама будет отвечать на мои вопросы, и я буду понимать, что происходит. Но мама по-прежнему не отвечала, ничего в жизни не прояснилось, и я так ничего и не понимала.

Как будто между нами стояла стена из всего, о чем она отказывается говорить.

Я отправилась к себе в комнату и стала рассматривать свои фотографии: белка, птица не в фокусе, потому что взлетела, пока я наводила на резкость, собака наших соседей в Фиф-Ривер-Фоллз. Мне нравилась эта собака. Сосед разрешал мне ее подкармливать, когда мы только-только переехали, чтобы она знала, что я друг. И потом эта собака всегда вела себя так, будто мы лучшие друзья. Почти все мои снимки с собакой были смазанные, потому что она никогда не сидела на месте, но этот получился довольно четким, если не смотреть на хвост. Я решила не загружать эту фотографию. При взгляде на нее мне становилось грустно.

Интересно, понравился бы Рейчел Кэтнет? Разрешат ли ей админы засчитывать рисунки животных за фотографии? Она очень хорошо рисует. Я открыла сайт, чтобы проверить, кто из помощников админа был онлайн. Напротив имени Элис, подростка-админа, горел зеленый огонек.

«Привет, Элис, есть минутка?» – напечатала я.

«Да, есть, БЛМ, – ответила она. – Чем могу тебе помочь?»

«Я хотела спросить, можно ли получить приглашение для друга?»

«Ты знаешь этого человека лично или онлайн?»

«Ее зовут Рейчел, она со мной в одном классе рисования в школе. Она очень круто рисует. Об этом я тоже хотела спросить – можно ей загружать рисунки вместо фото с животными? Это разрешается?»

«Это зависит от качества рисунков, – ответила Элис. – Насколько хорошо ты ее знаешь?»

«Не очень-то хорошо. – Совсем не хорошо, вообще-то. – Я хотела бы узнать ее поближе».

«Слушай, узнай ее фамилию и имейл, а я посмотрю, можно ли послать ей приглашение».

Меня охватили сомнения. Мне нравилась Рейчел. Я хотела, чтобы она была на Кэтнет, чтобы мы остались друзьями после того, как я перееду. Но вдруг Рейчел бросит один взгляд на Кэтнет и решит, что я лузер? Это не важно, сказала я себе. Все равно мы уедем. Рано или поздно.

«Хорошо», – написала я.

«Как тебе новый город?» – спросила Элис.

«Вкратце, наверное, так: половое воспитание у нас будет вести робот, потому что они боятся, что учитель-человек наговорит лишнего. Рейчел, правда, ничего».

«Удачи, – сказала Элис. – До связи».

3
Котаун

БураяЛетучаяМышь: Привет. Кстати, я опять переехала.

Марвин: Не понимаю, почему ты никогда не можешь сказать, где ты. В смысле если даже этот твой батя на Кэтнет, его все равно нет в нашем Котауне.

БураяЛетучаяМышь: Если бы я сказала вам, где живу, а мама узнала, она бы вообще запретила мне пользоваться соцсетями.

Гермиона: В твоем прежнем городе разве не начались занятия?