Таков был грузчик Толик, скончавшийся прямо на «посту» от сердечного приступа, допив последний стакан вонючей бормотухи, за год до моего появления. Но вы не подумайте, контора наша отнюдь не сборище пьяниц и не шарашка какая-нибудь. Скорее, целый колхоз… И ничего смешного!.. Ишь, хаханьки развели!..

А знаете ли вы, насмешники, что почтовое дело старше советской авиации и русского флота вместе взятых? Не знаете? Ну, так слушайте, паяцы!..

Начнём сначала… Справедливости ради, следует напомнить, что человечество тянулось к коммуникации аж с «каменного века». Вспомните хотя бы тамтамы туземцев или разжигание сигнальных костров: скажем, увидел дым – ага, вино-водочный закрывается – бросил дубину, побежал… Появилась письменность – люди стали активно общаться, в том числе, и с помощью писем. Значит, должен быть кто-то, кто эти письма доставит? Пионеры сего ремесла были зафиксированы летописцами ещё в первом тысячелетии. Но нормальному развитию у нас всё время что-нибудь да мешает. Так, по причине затянувшегося инцидента с татаро-монголами, первые почтовые станции на Руси были открыты только в ХIII веке. Спустя ещё три столетия появились гонцы – так называемые нарочные. Они развозили царские грамоты и приказы. Заработали ямщики. И тут новая напасть – распутица, будь она не ладна! Из-за неё, злодейки, первая почтовая линия между Москвой и Ригой начала функционировать лишь во второй половине XVII столетия. Но вот подоспели реформы Петра, и Россия, с горем пополам, стала выползать из феодального болота. Благодаря Петру Алексеевичу, в первой четверти XVIII века начинается европеизация – в Петербурге, Москве и Риге открываются почтамты, внедряется полевая почта, вводится звание генерал-почтмейстера.

В 1782 году ямская и «немецкая» почты сливаются в дружеских объятиях, а светлейший князь Безбородко затевает, по приказу Екатерины II, строительство Главпочтамта.

Долго ломал он голову, где построить новый почтовый департамент. И тут приходит к нему граф Ягужинский, горько так вздыхает и говорит: мол, я на мели, дом мой доходный признан несостоятельным, денег нет, кончен бал, погасли свечи. Сделай, брат, милость, купи ты у меня мой паршивый трактир – сил моих боле нет на скоморохов да юродивых глядеть! Зело тошно, князь!..

А Безбородко будто этого и ждал – обрадовался, что строить ничего не надо и повелел тотчас выплатить графу нужную сумму… Так нашли помещение для петербургской почты, вернее, для её начальников. Но начальников было слишком много, все в дом Ягужинского не влезли, и Безбородко выкупил под застройку два пустыря напротив, чтобы гопники там по ночам песен похабных не орали. На этом месте планировался сам почтамт или, как его тогда называли, «почтовый стан». За реализацию этой идеи взялся тверской самоучка, сын отставного прапорщика – зодчий Николай Львов. Его проект был прост, как «дважды два»: внутренний двор (теперь – операционный зал) шёл под хознужды и даже не имел окон – там были сараи, конюшни и мастерские; второй и третий этажи отводились под казармы для «нижних чинов» и квартиры начальства, не вместившегося в дом графа Ягужинского.

Строительство велось семь лет и было окончено в 1789 году (Так и вижу орду этих несчастных, что мёрзнут на пронизывающем балтийском ветру, ёрзая на чемоданах, с фикусами в руках, в томном ожидании заселения!)…

Первая реконструкция почтамта проводилась с 1801 по 1803 годы архитектором Соколовым, рискнувшем проделать окна на первом этаже здания, а в 1859 зодчий Кавос соорудил ту самую переходную галерею над Почтамтской – легендарную арочку, что так удачно вписывается в перспективу Исаакиевской площади. Она есть на многих открытках с видами Петербурга. Тут следует сделать ремарку: арочка сия имела не только эстетическое, но и вполне практическое значение, поскольку выполняла роль ещё и коридора между департаментом и самим почтамтом, давая начальнику возможность курсировать между управлением и почтой с целью проверки работы подчинённых и без опасения попасть под дождь и испортить дорогой сюртук. То есть, снова работа в угоду руководству! Впрочем, Кавос превзошёл себя: погнавшись за двумя зайцами, он, тем не менее, добыл обоих – и о начальстве позаботился, и о городе не забыл, подарив нам ещё один прекрасный символ эпохи строгого классицизма.

Третье изменение в облике Главпочтамта произошло с подачи архитектора Новикова, вторнувшего под куполом здания второй стеклянный фонарь. Теперь на месте казённых площадей появился центральный операционный зал, ставший одновременно первым петербургским атриумом.

В середине XX века на Главпочтамте надстроили четвёртый этаж, а в 60-ых годах расширили помещение для производственных площадей. Таким образом, здание пережило аж пять реконструкций.

Шли десятилетия. Почтамт ветшал… Из 60-ти барельефов, установленных при строительстве здания, до наших дней дожили лишь две львиные мордочки «с полотенцами» на фасадах портиков!

Да и внутренние помещения постепенно разрушались. К 2000 году вопрос о ремонте встал ребром. После жалоб градозащитников власти города принялись за работу. Но… решили сэкономить, выписав из Средней Азии десант гастарбайтеров. Всех почтарей до окончания ремонта перевели на Конногвардейский бульвар, и процесс пошёл…

Возились долго – целых шесть лет… И вот час «Ч» пробил!.. 31 марта 2006 года, под речи депутатов и журчание СМИ, операционный зал Главпочтамта торжественно открыли. Почтеннейшая публика была в неописуемом восторге. Почтамт был воссоздан по чертежам и фотографиям начала прошлого века; всё сверкало, как зарница, и глаз радовался, и обыватель рыдал от счастья.

Отовсюду слышались крики «Браво!». Той же весной наш отдел перебросили обратно в лоно родного почтамта (До сей поры ваш покорный слуга ютился на кособоком стульчике, в жалкой каморке на Конногвардейском бульваре, среди кип пожелтевших бумаг и забитых всяким хламом коробок). Теперь же всё менялось на глазах: нам выделили светлицу на третьем этаже; у меня появился свой столик и повысилась самооценка! Но пиршество духа длилось, увы, недолго. А дело вот в чём. Главпочтамт, как я уже говорил, пережил пять реконструкций и через все прошёл с честью и без последствий. Но последний ремонт делали гости из Средней Азии, где преимущественно жарко, и среднегодовая норма осадков ничтожно мала. Ребята, видимо, не учли нюансов нашего климата, забыв про такую «мелочь», как система водоотведения, что была разработана ещё при «проклятом» царизме.

Гастарбайтеры просто снесли её к чертям и укатили домой! Но Питер не Душанбе – здесь иногда случаются дожди… И вот как-то по осени нас начало заливать… Почтамтские молили бога, лишь бы не протекло в главный зал, где иностранцы, журналисты и клиенты. Но, видимо, молили не слишком усердно – подлые потоки мутной влаги бесстыдно скатывались по стенам, грозя начальству скандалом, неминуемым потопом и новыми убытками.

Посыпалась штукатурка; закапало в операционном зале. Все этажи – с четвёртого по первый – были капитально залиты! На битву со стихией были брошены лучшие силы нашего департамента в виде… ударных бригад уборщиц с вёдрами. Вся служебная лестница была заставлена сосудами различных объёмов; весь внутренний балкон второго этажа, где линолеум пошёл амурскими волнами, завалили сырыми тряпками, а по первому этажу то и дело носились тётки с баклашками. Ещё недавно блиставший великолепием почтамт стремительно шёл ко дну, постепенно обнажая свою неприглядную сущность!..

Но вёдра с тряпками сделали своё дело, и контора была спасена! Потом снова начали красить и наводить лоск. Управились за несколько месяцев. Теперь по крайней мере штукатурка на голову не падает… Хотя поведать мне хотелось не об этом. Это была лирика. Забудьте! Я же собирался вам, нехристи, доказать, в какой славной организации мне довелось поработать, как богата и интересна её история, как необходим городу труд почты, как мудры и проницательны её руководители, вовремя догадавшиеся подставить вёдра под прохудившейся крышей! Как тяжек их путь и как велик их незаметный подвиг! Я жаждал написать пламенный панегирик в адрес руководства, и я сделаю это! А крыша… Что крыша? Пустяк! Залатал и в кабак. Всего и делов-то! А начальство неустанно о судьбах родины печётся! «Утром мажет бутерброд – сразу мысль: а как народ?..» Тяжело ему без поддержки! Вот я и поддержу! А вы, насмешники, слушайте да на ус мотайте! Итак…

О вершках, корешках да кошках

Что можно сказать о «верхах»? Сказать, что без них все мы просто подохли бы под забором – значит, не сказать ничего. Это также неоспоримо, как то, что Париж – столица Франции, солнце встаёт на востоке, а в России самые честные выборы… Конечно, я благодарен почте за то, что не окончил свои жалкие дни ни в переходах на Невском, ни на горсвалке с заточкой в боку. Даже имея семь с половиной тысяч в месяц и проглатывая в обед холодный пирожок с чаем, я говорил себе: «Молчи! Не будь таким эгоистом! Подумай о детях Африки! У них нет пирожка с чаем! У них ни хрена нет!»

Даже получая нагоняи от начальницы, я стискивал зубы: «А легко, думаешь, президентом быть и… перед всем американским народом ответ держать?!» Да, было трудно. Я всё прекрасно понимал, я знал, куда иду. И терпел, и проглатывал… Всё! Кроме, пожалуй, одной вещи… Просто я как-то подсчитал количество начальников, сидящих надо мной, и не на шутку задумался: восемь – это не мало!.. Это, пожалуй, единственное, что меня коробило.

Я, как вы поняли, работал на телеграфе. Телеграммы носил. Их мне выдавала телеграфистка. Над ней стояла начальник экспедиции. Дальше – начальник отделения связи. Выше – начальник Главпочтамта. Над ним – начальник управления. Над начальником управления – Москва в лице министра. Над ним – премьер в лице Медведева, а уже над ним – сам в лице гаранта…

То есть восемь человек! Восемь, не считая начальства из параллельных отделов, откуда тоже приходят иногда какие-то директивы. А крыша, сука, течёт!.. И грузчики пьют. Но почтальонам начальство благоволило, за что мы его и ценили. Особенно грузчики…

Был, например, у нас один украинец – быстроглазый такой, суетливый, деловой. Лет сорок, в разводе. Всё визитки совал какие-то и убегал. Сунет, спросит чего-нибудь и бежит. Пока ты там извилины напрягаешь, его уж и след простыл.

Звали его Игорьком. На Почтамт он пришёл в начале насыщенных девяностых. Первые деньги заработал, тайком срезая с посылок свинцовые пломбы, которые переплавлял и таскал в пункт приёма килограммами. Шебутной и весёлый, с ворохом баек на любой случай жизни, он любил похвастаться своими успехами, поболтать со мной в курилке. Называл меня почему-то «капитан».