Волчина позорный (страница 49)
– Во! Другой разговор, – Малович повеселел.– Мы их возвращаем ювелирному после вашей добровольной передачи нам в помощь следствию. Так и напишете в явке с повинной. Сумма кражи очень внушительная. Тоже лет пять снимут. А если «признанку» нарисуете и по прочим убийствам, то мы будем ходатайствовать за «пятнашку» каждому. Это ж почти подарок! Вместо смерти от пули в затылок или в лоб отсидеть пятнадцать лет! Это же счастье! А то и амнистия какая подвернётся. Ну, так что?
– Дикий, я съезжу с капитаном за брюликами и ржавьём? – спросил «Пугач» Садовский.
– Давай. И не потеряй ничего, – Дикий сел и закрыл глаза.
– Ну, мы в магазине сегодня же сверку сделаем, – Шура выдохнул. – Вы, капитан, сразу езжайте в магазин. Пусть они пересчитают всё и дадут нам соответствующую справку, что милиция нашла и вернула украденные драгоценности на сумму такую-то. На сто четыре тысячи.
Тихонова и Садовского не было часа два. За это время Шура узнал, что все бандиты – бывшие офицеры. Все трое – капитаны.
– Напишем всё и во всех преступлениях признаемся, и в конце укажем, что с повинной пришли добровольно и давления при написании признаний на нас не оказывали, то будет к нам снисхождение? – тихо поинтересовался Дикий. Карпов Василий.
– Будет, конечно. Раскаяние чистосердечное хорошо воспринимается судьями и прокурорами.
Остальное время просидели молча. Вернулись Тихонов с Садовским. Привезли справку из магазина. Все ценности вернулись в сохранности и соответствовали сумме продажи. Благодарность лично Маловичу и всему Управлению Внутренних дел директор письменно выразил. Внизу три росписи и красивая печать.
– Ну, вот вам бумага, ручки. Пишите, – Шура поднялся, раздал всем по три листка.– И в три листа уложитесь. Но напишите полную признанку по всей вашей преступной деятельности. Если что-то забудете, то я точно на суде вспомню. У меня память прекрасная. Тогда срок подрастёт. А то и в «вышку» превратится. Смотря, что вспомню.
– Не переживай, начальник. Мы хоть и гады, но смерти себе пока не хотим. Всё напишем до малейших деталей, – Дикий почесал ручкой за ухом и в правом углу сверху написал. «Явка с повинной от…»
– Идём на улицу, – позвал Володю Малович. Вышли. Снова сели на мотоцикл. – Пусть сосредоточатся. Завтра всё проверим, подготовим заключение для суда, Лысенко подпишет, да и закроем дело.
– Ну и как тебе наши «трусливые» свидетели из сберкассы?– Ткнул друга в плечо Тихонов.– Вот побольше бы таких. Да, они понимают, что опознать преступников – это опасно. Но не все дрожат за свою шкуру, Шура. Порядочные и честные люди могут через страх перешагнуть только ради справедливости. Я знаю, что таких много. Согласен, что ты был не прав?
– Да я просто тысячу раз сталкивался со свидетелями, которые нечего не помнили, никого не узнавали.– Малович отвернулся.– А эти, из сберкассы- молодцы. Извини, это я от злости ляпнул. Не прав. Признаю. Вспомнил некоторых свидетелей. Они мне трусостью своей дела разваливали натурально. Я, правда, выходы находил. Но противно с трусливыми работать…От них помощи ждешь, а они тебе подножку ставят, честные трудящиеся.
-Но всё равно как-то шибко уж легко и быстро вышло, – сказал Тихонов без радости. – Это потому, что ты хитришь, обманываешь этих ублюдков, провокации им устраиваешь. А они на них клюют и ловятся, сдаются. Нет. Мне это не нравится. Нечистая игра. Они у нас в руках и вывернуться из твоих объятий невозможно.
– Ну, так ты иди к другому оперу напарником. К Коростылеву. Он честно работает, не провоцирует задержанных, не хитрит. И раскрытий у него девять за год. Считай – вообще нет раскрытий, – Малович выдохнул и взялся за голову. – Вова, я закон нарушил хоть раз? Я пытал хоть одного зверюгу, иглы под ногти загонял, голодом морил и спать не давал? Бил уголовников хоть раз? Выколачивал вот этими кулачищами признания? Я навесил на кого-нибудь «глухаря» чьёго-то? Того же Коростылёвского, у которого нераскрытых дел в десять раз больше, чем раскрытых? Я силой и властью своей заставлял преступника писать под мою диктовку о том, чего он не совершал? Нет же, бляха! Нет. Никогда.
Преступника надо переиграть. В рамках закона, естественно. Я хитрю и провоцирую только ради того, чтобы преступник не отвертелся, сознался добровольно в том, в чём действительно виноват, а не с перепуга, что я его на дознании забью насмерть. И чтобы отсидел законный, подчеркиваю, срок. Причём – какой суд даст, а не тот, что я ему пообещал. Я не прокурор и не судья. Назначить срок я-то не могу! Пусть хоть заобижается потом до зубовного скрежета, что судья со мной не согласился и добавил год- другой. Но нагадил – ответь! И я знаю как сделать, чтобы он ответил по полной.
Они мне явки с повинной пишут и сбивают наказание с большого срока лет на пять меньше. Или от расстрела уходят. Ну и что с того? Ты думаешь, что десять лет на строгом режиме – это намного лучше, чем пятнадцать? Да там даже год провести – пытка. Некоторые и пяти лет не осиливают, помирают или от туберкулёза, или от чьей – то заточки. И то, что вот этих «диких» теперь в городе не будет лет десять – пятнадцать, это плохо для народа, сберкассы и всяких магазинов?
Убитых меньше будет – это плохо? А без моих хитростей и провокаций ковыряться нам с делами Дикого – год минимум. А тут, мля, он сидит и чистую правду добровольно про своё скотство пишет. И сядет через неделю. Не, Вова. Я их должен быстро ловить и быстро сажать. Ради покоя простых людей. И чем больше я их поймаю, тем свободнее люди дышать будут, а меня моя совесть не загрызёт, а в темечко поцелует. Ладно. Я домой поехал. А ты бумаги проверь и отдай Лысенко. Пусть пишет заключение и печать ставит. Отправим через день дело в суд.
Он завёл свой мотоцикл и медленно поехал по центральной улице мимо щитов с призывами быть верными делу партии и бочек с нефильтрованным пивом. Ехал и думал о том, что, судя по хитрой с утра физиономии подполковника Лысенко, пары дней отдыха у Шуры не будет точно. Поскольку очередное и непременно запутанное новое дело уже забрал командир у кого-то, кто не справлялся, да подарит его завтра своему любимчику, «волчаре» Маловичу.
24. Глава двадцать четвёртая
Было у отца три сына. Двое умных, а младший – милиционер. Мужику под сорок, а он бегает по чужим домам и квартирам, лазит через заборы, ползает в подвалах, носится по крышам, мечется меж деревьев и через кустарники в лесах – ловит разбойников и убийц. Старший сын – корреспондент. Средний – главный ветеринар района. Интеллигентные, уважаемые мужчины. Правда, милиционер, подражая умным братьям, пьёт временами, как все местные интеллигенты, армянский коньяк и как старший брат отрывает от земли «ГаЗ- 51», ухватившись за передний бампер. Но для этого не надо ума.
– Ты бы, Шурка, уволился из ваших внешних да внутренних органов, не позорил бы казачий наш род, а пошел бы главным электриком на завод искусственного волокна. Там у меня друзья-однополчане с войны заместителями директора вкалывают. Устроят тебя главным по электричеству. Ты ж три года в рудоуправлении чинил электричество и новые линии протягивал. Это же очень уважаемая должность – главный электрик завода. И если тебя убьёт током, то всё ж не так стыдно перед людями мне будет, чем если тебя бандюган какой-то ножиком прирежет как свинью.
– Хорошо, Панька, – говорил Шура, изображая послушание лицом и поникшей фигурой.– Если генерал отпустит, то пойду я на завод лампочки выкручивать и вставлять новые.
Но никто бы Маловича из угрозыска не отпустил. Потому как пока в Кустанае уголовный мир боялся его больше всех. Сделает какой-нито мерзавец подлое своё дело и потом через знакомых пробует выяснить: кому поручили расследование. И если узнаёт, что Алексанр Павлович будет его ловить, то с расстройства сваливается в длительный запой на какой-нибудь «малине» или сматывается из города куда подальше, где Малович его всё равно быстро находит и сдаёт суду.
Сначала даже на работе все считали, что Шуре просто везёт. Но через год лично начальник УВД на всяких общих собраниях громко всем докладывал, что у Маловича самое большое количество задержаний убийц, потому как он имеет аномальную интуицию, чутьё нечеловеческое и кучу хитроумных собственных методов поиска. Ничего подобного другие, даже очень хорошие оперативники, не имели.
Шура никогда не носил оружие, отлавливал злодеев раз в десять быстрее других, и со стороны могло показаться, что кто-то, чуть ли не сам Господь, отринутый и униженный советской властью, несмотря на неприязнь к КПСС, Маловичу на ухо всё же нашептывает, как поймать убийцу быстро и ловко. Ибо убийство – грех не простой. Смертный, страшный грех. Сам Малович об этих своих уникальных способностях не думал никогда, а Бога не вспоминал даже выпив поллитра коньяка. Он считал свою работу умственной и старший брат Боря, корреспондент, с ним соглашался.
– Ты, Шурка, умный в принципе, то есть вообще, – говорил он. – Ты можешь делать что угодно и всё будет получаться у тебя отлично. Начни учить физику – станешь профессором лет через десять, пойди директором совхоза – будет хозяйство лучше всех, а ты весь в орденах и при звании депутата Верховного Совета. Это, Саня, ошибка природы. Она задумалась о своём, природном, отвлеклась и случайно впихнула в тебя одного ум, разум и мудрость минимум десятка достойных этих даров людей. Молодых и старых. Гордиться этим не надо. Заслуга не твоя. Но пользуйся этой ошибкой природы там, где самому нравится.
Маловичу нравилось трудиться в уголовном розыске. Заковав в наручники очередного убийцу, он не испытывал гордости и не чувствовал превосходства над пойманным. А только радовался, что злодей больше не сможет много лет отнимать у людей жизни. Гордился он только своей семьёй и родом своим казачьим, обосновавшимся после изгнания с Урала в уютной и родной деревне Владимировке.
Приехал Шура утром десятого августа на работу и пошел к командиру доложиться. Лысенко заканчивал собирать для суда подшитое в толстую папку дело банды Дикого. Всего за полторы недели управился. Хорошо работает командир!
– Красиво ты провёл следствие с дознанием, – пожал он руку майору.– Нет желания в следственный отдел перейти? Скоро сорок лет. Хватит носиться за этими гадами на предельных скоростях.
– Не, Ефимыч… – задумался Александр.– Жена тоже советует. Говорит, что в розыске я погибнуть могу легко. Может, смертью храбрых, что её тоже не радует. Но я быстрее скончаюсь от бумажной работы. Да и рыбаки толковые говорят начинающим свою заповедь. Не бегай, говорят, по всему берегу, не меняй место, пока на этом месте ловится хорошо.
– Ну, лады, – командир отложил папку с делом группы Дикого. У меня есть одно очень замороченное преступление в разработке. Его три наших бригады поочерёдно уже третий месяц мусолят без результата. Мы все эпизоды по делу объединили по признаку схожести и я решил его отдать тебе. Но отдам и всё расскажу про него после одного маленького поручения. Сгоняй сейчас на мясокомбинат. Там вчера днём кто-то в разделочном цехе сзади топором раскроил голову начальнику цеха Неверову.
Наш следователь и криминалист ездили сразу после звонка дежурному. Ничего не нашли. Людей в цехе всего четырнадцать. В час убийства был как раз общий двадцатиминутный перекур. Все рубщики курили на лестничной площадке. А начальник вообще с другого конца шел по пустому цеху. Никто из курильщиков ничего не видел. Не видно ни черта с площадки, где курили. На топорище следы стёрты мокрой тряпкой. Ты разберись, а потом я тебе это загадочное дельце передам и скажу всё, что про него знаю. Договорились?
– Так я поехал? – спросил Малович без интереса. – Раньше сядешь – раньше выйдешь. Хочется побыстрее к загадочному приступить.
И он рванул почти за город. На центральный мясокомбинат. В разделочном милицию ждали. Следователь сказал, что завтра наш лучший оперативник приедет. Надо, мол, найти сперва мотив убийства.