– Шура напряг почти спящий ум и вспомнил, что сегодня они с братом и собственными сыновьями едут выкапывать урожай картофельный на Заячью поляну. Каждый год УВД давало под картошку и овощи землю своим служащим. От рядовых до генерала. Брат Борис получал землю от редакции, а жена Аня от школы, где преподавала русский и литературу. Поэтому у всех Маловичей картошки, капусты, огурцов, помидоров и подсолнухов было очень много. И часть урожаев своих они раздавали родственникам, у которых огороды были маленькие или их не имелось вообще.

Борис с Володей помогали Шуре, Шура и Володя – Борису, а оба они собирали урожай Володе вместе с ним. Причём женщины Маловичей вкалывали на огородах от посадки до уборки одинаково с мужиками. И дети тоже ползали по грядкам, прикапывали выглядывающие из земли резаные картофелины весной и подбирали оброненные клубни или кочаны осенью.

Копали три дня подряд. Семья-то большая. Потом, после того как засыпали урожай в свои погреба, развозили излишки отцу Паньке и двум сёстрам. У них во Владимировке свои огороды плодоносили прилично и поначалу они от братских даров отказывались. Но старший Малович, Борис, сказал на семейной сходке.

-А если нам государство больше не станет давать землю? Мало ли как повернётся. Поделитесь с нами или нам на базаре втридорога покупать?

Этой единственной фразой он решил вопрос и закрыл тему. В общем, вместе с работой, привозом и делёжкой с роднёй уходила неделя. В городе тоже своих было достаточно. Когда всё развезли, сели у Бориса дома отмечать удачный исход сбора еды на зиму. После третьей рюмки Боря спросил младшего.

– Чё, Шурка, не ловится, не клюёт пока твой серийный монстр?

– Хочешь – гоняйся за ним вместо меня, – пошутил Александр Павлович.

– Да я не к тому. Мне твоя Зина на картофельном поле сказала, что ты весь на нервы изошел, но поймаешь его в последний день сентября. А она ж у тебя почти ведьма. В хорошем смысле слова.– Брат налил четвёртую рюмку.– У нас это первый такой случай в Кустанае. Маньяков пока вроде не было. Злодеев, конечно, навалом, но помешанных на удовольствии от своих убийств точно не существовало до сих пор. Поэтому я напишу про то, как ты обезвредил ненормального стрелка. Он точно больной. И если его не тормознуть сейчас, он найдёт новые причины для убийств и новых жертв.

– Писать, Борька, не надо, – Шура долго жевал солёный огурец.– Брательника родного хвалить неприлично, блин.

– Так я под псевдонимом статью сделаю. Напишу «К. Федотов». Зато народ выдохнет. Молва по городу давно разнесла, что появился маньяк, который уже двести человек через дверь умертвил. Боятся спрашивать кто к ним пришел и к двери не подходят. Ни родственникам, ни друзьям не открывают. Теряют, бляха, друзей из-за одного козла. Это ж гадство просто!

– В этот раз я его возьму.– Шура стукнул кулачищем по столу. Подпрыгнули рюмки, бутылка и тарелки. – Я уже вычислил по реальным фактам. Это почти пацан. Ему двадцать шесть с хвостом всего. И он не просто убивает, он вершит великую месть. Эти люди, царство им небесное, его обидели. Пока здоровым был, ему в башку такое и прийти не могло. Но я специально ходил в читальный зал и просмотрел научные книжки по психическим расстройствам. Они, понимаешь ли, могут появиться не с рождением, а позже. От травмы головы, от инфекции, от случайного мощного стресса. Загадочная болячка. И лечатся психические расстройства с большим трудом, да к тому же – не все. И вот в полнолуние они обычно у всех обостряются, болезни эти. И люди чудят. Каждый по своему. Такое дело, брат. Но вот поймаю – ясно будет чем его накрыло, какой заразой.

Десятого сентября он поехал во Дворец пионеров. В изостудию. Внутри этого огромного здания, куда должны были бегать по разным кружкам и секциям молокососы в красных галстуках, в реальности взрослых было больше. Тут учили всему и всех без возрастных пределов. Даже дед семидесятилетний имел право записаться в клуб шахматистов или танцевальную студию. В изостудии было светлее, чем на пляже в самый жаркий полдень. Сверкали люминесцентные лампы, фонари с направленными на объекты рисования лучами и настольные лампы, под которыми на плоской поверхности столов рисовали на специальных шершавых листах акварелью «по мокрому».

Юрий Салов, которому недавно, похоже, исполнилось сорок, был одет как хрестоматийный академический художник. Большой ворсолановый бордовый пиджак- балахон с желтой жилеткой под ним и голубой тонкий свитер, закрывающий горло. Широкие коричневые штаны из плиса и домашние тапочки, в которые художник вставил полосатые красно-зелёные шерстяные носки вместе с ногами. На голове Юрий имел широкий, свисающий вправо красный берет. Он ходил между мольбертами, наклонялся к рисунку или, наоборот, откидывал корпус назад и оценивал работу как бы издали.

– Юрий Сергеевич!– крикнул негромко Малович от дверного косяка.

Художник подошел и протянул руку,– Добрый день. Хотите влиться в наш коллектив?

– Да я не склонен к этому. Я из уголовного розыска. Майор Малович, – Шура пожал руку. – Мы можем поговорить вон на том диванчике?

– Сейчас задание кое-кому изменю и поговорим, – Салов вернулся через пять минут и сел рядом. – Слушаю внимательно.

– У вас занимался такой юноша по фамилии Спицын?

Художник помрачнел.

– К сожалению, да. Был. Наглый юноша, патологически бездарный и никого не уважающий. С нашими студийцами враждовал. Говорил, что рисовать им надо учиться у него, а не у Салова. Исчиркал кистью с чёрной краской несколько работ на мольбертах учеников моих. А мне почти на каждом занятии говорил, что учитель из меня как из дедушки бабушка. Что я сперва сам должен научиться рисовать, а потом других учить. Однажды мы с ним крупно поссорились. Не буду рассказывать – почему. Он в тот раз матом меня крыл как пьяный сапожник с окраины города. Ну, я его и выгнал. Так он, уходя, сказал, что я за это оскорбление ещё своё получу. А у меня семь персональных выставок за последние пять лет и три медали победителя республиканских конкурсов портретистов.

Я что хочу сказать-то…– перебил его Малович. – Извините, что прерываю. Этот человек – убийца. За ним уже шесть трупов. Он маньяк. Он мстит. Причём расстреливает через дверь квартиры именно и только тех, у кого чему-нибудь обучался. У него нигде ничего не получалось. И его выгоняли. Убивать начал недавно. Но уже шестерых похоронили, которых он расстрелял. Мы давно ведём расследование. И выяснили, что жертвы у него давно расписаны. И убивает он вечером только в полнолуние. По два человека за вечер. Двадцать девятого, тридцатого сентября или первого октября он придет к вам и к Олегу Петренко, который бесполезно обучал его резьбе по дереву. Расстались они примерно так же как и вы.

Художник задумался. Побледнел и глядел на майора остекленевшими глазами.

– И что делать? У меня семья.

– Есть где пожить эти три дня? – Александр Павлович поправил на художнике почти падающий берет.

– Да, да! Конечно. Мы уедем к родителям. Они живут в Рудном. Рядом. Сорок километров.

– Пишите мне ваш точный адрес, номер телефона, а двадцать седьмого, на день раньше, уезжайте. Напишите мне телефон родителей. Я позвоню, когда можно ехать обратно. И ключ от квартиры перед отъездом принесите. Оставьте у дежурного УВД для майора Маловича. Хорошо меня поняли?

– Да. Мы уедем, – сказал Салов. – Вот же гадёныш какой. Вы его поймаете?

– Обязательно,– сказал Шура. – Не волнуйтесь. Пока живите спокойно. До полнолуния он к вам не придет. Всё. До свиданья. Мне ещё к резчику по дереву надо заехать. Ключ передать не забудьте.

Он попрощался с Саловым и долго ходил по коридорам Дворца пионеров. Из разных комнат выбивались всякие звуки и запахи. Играли фортепиано, скрипки и балалайки, выбивали чечётку чьи-то подбитые набойками туфли, струился аромат растопленных олова и канифоли в кабинете электротехники. Пахло сыростью из студии юных цветоводов. Вспомнил Малович своё детство, в котором одноногий родственник дядя Гриша Гулько учил его правильно запрягать лошадь, а отец Панька пытался сделать из Саньки пимоката и заставлял выбивать, чесать, мочить и закатывать шерсть. Изостудии и кружка хорового пения во Владимировке в сороковых годах не было. Да и сейчас нет.

Олег Петренко, резчик, работал в цехе, который поставили отдельно, но рядом с горбыткомбинатом. Двор был по всему квадрату заложен и заставлен досками разной толщины и от разных деревьев, брёвна аккуратно лежали стопками и уложены были торцами в разные стороны через каждый слой. Звенела пилорама, трещал электрорубанок и по всему двору плавал сладкий аромат свежих опилок.

Петренко был в возрасте. Ну, за полтинник ему перевалило точно. Говорил он медленно, с одышкой, потому как при росте ниже среднего имел больше ста килограммов веса. Шура запомнил рост художника Салова и манеру речи. Петренко отличался от него и ростом и сиплым голосом. Всё это надо было в точности передать Тихонову. Отвечать на звонок в дверь надо было примерно так, как они, и с того роста который имел каждый из них. Салов примерно метр и семьдесят пять сантиметров. Петренко был чуть ниже ста семидесяти.

– Он же у нас украл много. Пилочки редкие. Я их в Челябинске на барахолке еле нашел. Штук пятнадцать фигурных стамесок, две больших коробки разных надфилей. Шаблонов для резьбы унёс рулон. Один теперь остался. Потому, что я его подправлять брал домой. А дерева сколько спёр! Мы его три года сушили под навесом. Ясень, липа, орех. Я брёвна ореха на тягаче привёз из Ташкента. – Олег Анатольевич расстроено покачал головой с лысиной от лба до конца затылка. По бокам на голове он аккуратно уложил длинные седеющие волосы.

– А вы его выгнали, или он сам ушел?

– Да нет! Ты знаешь, майор, ведь не ушел сам и после того как стырил из мастерской кучу всего ценного, – Петренко сказал это с кривой улыбкой.– Наглый паренёк. Не видал до него таких.

– А как вы его выгнали? – заинтересовался Малович.

– Ну, сам бы я с ним не сладил. Он ростом на полголовы повыше и здоровый, сильный. Плечи – косяки можно задеть, если входить прямо. Я его выматерил. Потому, что быткомбинатовский сторож из окна видел и его, и дружка, машину тоже. Засёк как они дверь вскрыли, как всё вынесли и погрузили. Утром пришел и рассказал. Описал мне их. Я Спицына даже со слов узнал. Во дворе у нас – фонари. Светло. А Спицын рыжий. Чего тут гадать? Ясно, что он. А вышвырнуть его со двора попросил ребят своих. У меня парни покрепче Спицына будут. Вот двое печень ему отбили, нос расквасили и пинком под зад удалили за ворота.

– Угрожал? – Шура не сомневался, что наобещал резчику Толя Спицын кары жестокой.

– А то! – Петренко закурил. – Пообещал убить. Конец тебе, считай, ты одной ногой в могиле, крикнул. И сразу убежал, хоть и скрюченный был. Печёнка, она ой, как болит, если точно попадешь. А Ванька Липкин – боксёр. Попал как надо.

Шура ему рассказал всё об убийствах. Договорились так же, как с художником. Петренко двадцать седьмого с семьёй уедет к сестре. Она возле вокзала живёт. Ключи Олег Анатольевич достал из кармана и снял со связки один.

– Запасной. Потом отдадите.

– Ну, а если бы не украл ничего, оставили бы его? – улыбнулся майор.

– Вряд ли. Он – тупой как три барана. За неделю не научился электролобзик правильно держать и в трафаретах разобраться не смог. Нормальные ребята за час этому обучаются без проблем. Выгнал бы всё равно. Может, через месяц… Не знаю.

Малович ещё раз напомнил, когда Олег Анатольевич с семьёй должен был переехать к сестре. Взял номер её телефона и обещал после операции по задержанию позвонить, чтобы Петренко ехал домой. Попрощались и Шура поехал к командиру в кабинет. Там сидели Тихонов и Ляхов. Командир их чему-то инструктировал.

– А, товарищ Малович! – обрадовался Лысенко, подполковник. – Ну, всё что надо сделал? Готов к отлову мерзавца?

– Да вроде так, – ответил Александр Павлович.– Дайте команду, чтобы Ляхов к себе шел, а мне надо вам кое-что пояснить. Военная тайна. Ляхов, я тебе потом своими словами перескажу.

– Пинкертоны, блин, – засмеялся Ляхов и ушел.