А когда мужик стал перемещаться слева направо и отвёл руку с ножом в сторону, чтобы скакнуть вперёд и махнуть лезвием, Шура громче других крикнул.

– Ну кто, бляха, так бьёт? Смотри как надо!

Он вбежал в круг и кричал: Не стой, бей наотмашь!

– Так что ли? – отозвался человек с большим кухонным ножом. Он им в рейсе, видно, хлеб резал, сало. Отозвался и показал. Отвел руку в сторону параллельно земле.

– Ну! Сильнее размахнись! – Шура уже стоял рядом с бойцом и когда он отвел руку, стоя к нему спиной, прихватил мужика за кисть, присел и потянул его на себя. Мужик упал на колено, а рука с ножом уже лежала на асфальте, плотно прижатая Маловичем. Он ударил по кулаку ребром ладони и нож выпал. Шура дернул за локоть ещё раз, после чего мужик упал плашмя на асфальт. Шура завел его руки за спину и надел наручники.

– Уголовный розыск! – показал он толпе удостоверение. – Расходитесь. Сеанс окончен.

Со вторыми наручниками он пошел к Тихонову, который не просто прижал руки любителя драк с ножом к телу, но и нож как-то забрал у него. Шура нацепил «браслеты» и крикнул в расходящуюся толпу.

– Машины их отгоните назад с моста. Затор создали. Есть кому отогнать? Кто на «ЗиЛах» умеет ездить? Задние сперва подальше отъезжайте. Ну, быстрее. Вам тут что – театр? А вот вы, вот те двое на «волге» и вы – поедете с нами. Распишитесь за свидетельские показания и гуляйте.

В общем, отвезли драчунов, оформили. Свидетели написали что видели. Посадили драчунов в ИВС. В четвертую камеру. Тихонов сходил к дежурному и записал задержание вместе с Маловичем двух человек, вооруженных и дерущихся ножами.

Шура доложил Лысенко, что поганцы обезврежены, сидят в четвертой и отдал командиру показания свидетелей.

– Пусть к ним наш врач сходит, – чуть не забыл он сказать главное. – Мужики порезались сильно. Кровь надо остановить и уколы сделать противошоковые. Обработать зелёнкой, блин. Обычные ведь мужики. Не урки. Зачем махали ножами, дураки? Теперь бы им статью помягче. Сдуру дрались-то.

Они разъехались по домам, а на другой день и почти всю неделю с утра сидели за составлением рапортов и отчетов, да и других дел навалилось немало. Следаки отвезли Спицына в дурдом главному судмедэксперту, тот показал стрелка консилиуму психиатров и разные врачи поочерёдно полтора месяца Спицына изучали, искали и нашли решение, превратившееся в заключение. Спицын невменяем – это раз. Во вторых, он много лет, возможно, что с детства, болен паранойей. И постановили рекомендовать суду отправить его на принудительное лечение в специальную больницу для психически больных преступников.

Малович за это время обезвредил ещё четверых бандитов, грабивших граждан поздними вечерами с ножами и обрезами. Жертв не было, но факты с вооруженным нападением были серьёзными, поручали их расследование тем, кто поопытней. А почти через два месяца после задержания маньяка Лысенко пришел сам в кабинет Маловича с Тихоновым и положил перед Шурой лист. Потом он распечатал бутылку коньяка, достал стаканы и все выпили сразу по сто пятьдесят без закуски.

– На трезвую голову заключение экспертизы и рекомендацию психиатров лучше не читать. – Сказал командир.– Сами с ума сдвинетесь.

– Шура вытер губы листком перекидного календаря за прошедший день, начал читать и на глазах мрачнел. Он знал заранее, что суд отправит Спицына не на зону, а в спецбольницу. Но до суда ещё не дошло, а уже понятно было, что не хлебать убийце шестерых человек баланду. В заключении врачей было сказано:

«Кроме того, что Спицын невменяем и подлежит госпитализации в специальной психиатрической лечебнице и в связи с этим не может быть осуждён судом, а также направлен в места заключения, рекомендуем не проводить следственных действий, так как суд будет выносить решение о его пожизненной госпитализации в спец. психолечебнице на основе нашего заключения» И три печати на листе. И одиннадцать подписей.

На отдельном листе было разъяснение для тупых в психиатрии милиционеров.

«Причиной развития паранойи являются определенные нарушения обмена в головном мозге в сочетании с исходными особенностями личности, выработанными с детства стереотипами интерпретации определенных ситуаций, привычными способами реагирования на стресс и неблагоприятными жизненными обстоятельствами. Пациенты, страдающие паранойей, с ранних лет тяжело переносят неудачи. Они склонны к завышенной самооценке, часто проявляют недовольство, не умеют прощать, слишком воинственно реагируют на любые вопросы, связанные или якобы связанные с правами личности, искажают факты, трактуя нейтральные действия окружающих как враждебные и всегда жестоко мстят воображаемым обидчикам».

– Во, мля! – Малович дал бумагу Тихонову. – Суд-то всё равно формально проведут и сбагрят этого маньяка на принудительное лечение в дурдом.

– Во, мля! – повторил Вова Тихонов и отдал бумагу командиру.– А паранойя лечится?

Выпили ещё раза четыре по сто пятьдесят. У командира ящик армянского для гостей всегда стоял. Они плевались в разные стороны, вспоминая Спицына и судмедэкспертов, вставляли в почти научные дебаты о несовершенстве уголовного кодекса и науки психиатрии похабные анекдоты, Володя врезал в сумбурный трёп как инкрустацию свежие воспоминания свои от кайфа вчерашнего с Танькой Романовой, потом трио пели песню про огни, которых так много золотых на улицах Саратова. И хорошо, что в милиции уже никого не было и никто не слышал их пьяного бреда.

– Паранойя не лечится – Громко сожалел Шура Малович, зажевывая очередные сто пятьдесят прошлогодней шоколадкой, про которую все забыли и она в шкафу стала почти деревянной. Но врачам тоже нужно гнать требуемый высокий процент излечиваемости. Так они Спицына, бляха, года за два- три – четыре «вылечат» и выпишут. Отчитаются перед облздравотделом. На учёте в дурдоме он, конечно, будет стоять и оружие ему не продадут официально. Но он же параноик, а не идиот. Мозги хоть так, но ведь работают. И прощать он не умеет по болезни своей. Поэтому купит обрез у блатных. Или дядька, умелец наш городской, который патроны набивает, так он и картечью его обеспечит, да и ружьё может ему сделать. Кто будет об этом знать? Да никто, – Шура плюнул в корзину для бумаг и очень длинно да загогулисто выматерился.

– Я на контроль это дело поставлю, – успокоил оперативников командир Лысенко, пытаясь прилечь прямо на стуле. Сидеть ему было уже нелегко. Годы плюс минимально литр с хвостиком пятизвёздочного в пузе. – Он у меня пожизненно в психушке останется. Я им прикажу. Нет, генерала попрошу приказать этим лекарям, чтобы жил он там всё жизнь привязанным к кровати. И ел только хлеб. Ну, с водой. Ладно уж. А чем там лучше, чем на зоне?

– Баланды нет и непосильного труда на лесоповале, – Шура плюнул ещё раз. – Надо следить, когда его как бы вылечат года через три и выпишут. Грех, конечно, но надо будет после выписки сделать ему провокацию.

– Надо пойти к знакомым блатным. Которым мы добились скостить сроки, – поднял вверх палец Вова. – Пусть они Спицына уговорят, Шура, тебя лично застрелить. Ты ведь его оскорбил, унизил и обидел. Тебе он обязан отомстить. И пусть они воткнут в стволы холостые патроны да пойдут убивать вместе с ним. Стрелять не через дверь, а на выезде со двора МВД. Ты с мотоцикла упадешь, а у них машина будет. Стрелять из машины попросим блатных. Но уехать они не успеют. Наши автоматчики их повяжут. Блатных потом отпустим. А ему, гаду, покушение на милиционера дорого вывернется.

– Устроим! – воскликнул командир. – Он ведь уже здоровым будет. Его же вылечат. А мы его, здорового, посадим и за прошлые грехи и за покушение на Маловича. По вновь открывшимся обстоятельствам. Его, конечно, опять повезут на экспертизу. Но там будет написано, что его вылечили недавно совсем. Значит он здоров. А здоровых можно сажать на кичу или на зону. Во, как будет!

Домой они не поехали. Не допили всего шестнадцать бутылок из полного ящика. И хорошо посидели. Расслабили нервы и даже песни к полуночи пели. То ли от радости, что прервали серию диких убийств. То ли от тоски, которая всегда наваливается, если на самом деле ты поработал хорошо, а результат труда скомкали и сбросили в ту же корзину с ненужными бумажками, куда Малович плюнул не со зла, а от досады.

– Ладно, – сказал Александр Павлович, пытаясь уснуть, уронив на стол руки, а на них голову. – У Спицына расстрельная статья. Вот я перелезу через забор дурдомовский, дождусь когда параноиков на прогулку выведут и порешу его из пистолета. Куплю себе «чистый» у блатных. Порешу, а вы неизвестного убийцу будете искать, но не найдёте. В глухари спишете. Приговор мой такой. Правильный.

– И я его пристрелю. Вместе через забор полезем.– Сказал Тихонов и упал в кресло, до которого как-то смог доползти.

Командир ничего не сказал. Он раньше уснул. Не допев до конца никому не знакомую песню.