Поначалу Конрад переживал из-за насилия, которое якобы здесь царит, из-за заключенных, которых переводят сюда из тюрем и исправительных учреждений. Не все сидят взаперти, некоторым разрешено свободно передвигаться по двору и мастерской. Отгороженный стеной корпус № 5 с решетками на окнах предназначен только для тех, кто опасен для себя и окружающих. «Я туда не пойду», – уверяла я Конрада, пока он не успокоился. В пятом корпусе работают только медбратья, их сопровождает охрана.

Мы с Конрадом сходимся в одном: нам нужны деньги. Мы хотим отправить Хильду в школу. Малышке всего четыре, но она растет как на дрожжах, чулки быстро становятся ей коротки, да и аппетит у нее как у мальчика. Нам не прожить на деньги, которые Конрад зарабатывает починкой обуви. Люди говорят, что я неудачно вышла замуж, но я считаю, что мне очень повезло – особенно учитывая обстоятельства. Конрад стал счастливым билетом в жизненной лотерее, в которой мне прежде не везло. Он хороший человек. Гордый. Но на гордыню хлеба не купишь. А времена сейчас тяжелые.

Лечебница очень современная: помимо десяти больничных корпусов здесь есть кухня, административное здание, машинный цех, прачечная, большой сад и мастерские, где работают заключенные. С территорией граничит поле со скотным двором и местом для сточных вод. Еще у нас есть исправительный дом и муниципальный приют для женщин.

Директор Зандер решил, что физически здоровых пациентов полезно привлекать к труду, поэтому они работают по хозяйству. Только непривычные звуки, хрюканье, крики и плач, звучащие из некоторых корпусов, говорят о том, что мы находимся в лечебнице для душевнобольных. Иногда здешний шум напоминает зоопарк.

Но я никогда еще не была так счастлива.

Женщин и мужчин размещают в разных корпусах. Душевнобольные живут отдельно от тех, кто страдает идиотизмом и эпилепсией. Повсюду царит порядок, радующий глаз. Работа здесь тяжелая, но она приносит мне удовлетворение. Без ложной скромности скажу, что хорошо справляюсь. Пациенты похожи на животных: стоит узнать их особенности, как взаимодействие с ними становится предсказуемым. Иногда у кого-нибудь случаются вспышки насилия, тогда приходится вызывать санитаров и вводить успокоительное, при необходимости – использовать смирительную рубашку, пусть даже директору это не по нраву.

Его кредо «принуждение – это крайняя мера», он хочет, чтобы медсестры относились к пациентам ласково, что, конечно, не всегда возможно, если у пациента запущенная деменция и они наносят вред себе или окружающим.

«Ты не боишься сумасшедших?» – спросила вчера малышка Хильда, и я с улыбкой покачала головой. Далльдорф – это отдельный мирок, и мне здесь нравится. Когда поезд прибывает на станцию и я, одетая в свою потрепанную одежду, прохожу через ворота, вхожу в главный корпус и достаю из шкафчика форму медсестры, со мной происходит чудесное преображение. Переодевшись, я превращаюсь в другого человека. Я больше не Маргарита Шенбрунн, не падшая девушка, которую милостиво согласились взять замуж и которая с комом в горле вспоминает прошлое. Теперь я – Рита, расторопная и всегда улыбающаяся медсестра, при виде которой даже слюнявое, дергающееся лицо Эгона, нашего самого тяжелого пациента, искривляется в радостной улыбке. Мое место в Далльдорфе. Кажется, будто мне было суждено здесь работать. Находящаяся посреди цветущих полей лечебница стала для меня домом, о котором я грезила всю свою жизнь.

Я не забираю этот дневник домой к малышке Хильде и Конраду. Нет, я храню его в своем шкафчике. Это часть моей здешней жизни. Часть меня.

Глава 5
Среда, 31 мая 1922 года

Хульда со стоном натянула до подбородка одеяло, казавшееся свинцово тяжелым. За окном мансарды стояла влажная чернота, но на стенах уже угадывались очертания тоненькой полоски света. Хульда зажмурилась и снова провалилась в сон.

Кружащиеся огоньки и красный бархат. Высокий потолок, на котором сверкающий хрустальный шар разбрызгивает гоняющиеся друг за другом точки. Ритмичная джазовая музыка, плавный голос смуглой певицы, люди вокруг громко топают, кружась в танце. Поворачиваясь, они каждый раз задевают друг друга руками, плечами и бедрами, и Хульда, которая обычно предпочитает держаться подальше от толпы, наслаждается ощущением того, что является ее частью. Сладкое шампанское стекает по губам, незнакомец прижимается к ним в поцелуе и растворяется в толпе, прежде чем Хульда успевает разглядеть его лицо. Женщина в коротком серебристом платье машет ей рукой и увлекает в темный уголок, где на маленьком столике лежат две белые дорожки, похожие на тонкие паучьи лапки. Женщина знает: Хульда хорошо платит. Хульда склоняется над столом, она смеется, у нее в голове взрываются звезды и луна, мир проясняется и все вокруг кажется несказанно прекрасным.

Затем немеют губы, немеют руки, но Хульда знает: это пройдет и останутся только легкость и беззаботность, чего она так жаждет. Кто-то утягивает ее обратно в толпу, ритм которой становится ее пульсом. Она танцует, чувствуя, как превращается в шампанское и заливает все вокруг. Она растекается и больше не знает усталости…

Раздался стук в дверь, и сон оборвался. Хульда неохотно приоткрыла слипшиеся глаза и посмотрела на стоявшие на комоде часы. Нет и пяти утра. Она проспала всего два часа.

Снова постучали, на этот раз настойчивее. Хульда села в постели и крикнула:

– Иду, иду!..

Она свесила ноги с края кровати и схватилась за виски. Головная боль была просто убийственной, но Хульда заставила себя встать и потянулась за халатом, висевшим на крючке. На ходу надела его и приоткрыла дверь. Из темного коридора на нее смотрело детское личико с огромными глазищами.

– Чего тебе? – спросила Хульда у девочки.

– У Шмидта с Бюловштрассе жена рожает, – прошептала она. – Мне велели сходить за вами.

Малышка с любопытством заглянула мимо Хульды в комнату. По сравнению с грязными каморками многоквартирных домов на Бюловштрассе этот простой, но безупречно чистый дом, наверное, казался ей дворцом.

– Ничего себе! – Хульда протерла глаза. – Уже? Я думала, роды начнутся только через несколько дней.

Она на мгновение задумалась, пытаясь собраться с мыслями.

– Я скоро буду. – К счастью, вчера Хульда починила велосипед и сможет быстро приехать к Лило. – Передай госпоже Шмидт, чтобы не волновалась! – крикнула она вслед девчушке, которая уже сбегала вниз по лестнице, и мысленно добавила: «Не шуми ты так, ради всего святого!» Меньше всего ей хотелось сейчас ссориться с госпожой Вундерлих.

После того, как шаги девочки стихли, Хульда еще несколько секунд вслушивалась в звуки дома, потом направилась к умывальнику, торопливо поплескала себе водой в лицо, прошлась расческой по непослушным волосам и высморкалась. Нос словно огнем обожгло, и Хульда себя отругала: разве в прошлый раз она не поклялась, что никогда больше не притронется к этой белой дряни?

Вздохнув, Хульда натянула юбку с блузкой, которые со вчерашнего дня висели на стуле, и надела на голову чепчик, который раздражал ее, но вызывал у рожениц ощущение, что они в надежных руках. Хульда знала, что во время родов вера может творить чудеса. Она приколола чепчик к волосам двумя заколками-невидимками. Тем временем на маленькой газовой плите уже закипала вода для кофе. Хульда решила, что перед выходом выпьет не меньше двух чашек, и заварила так называемый «народный кофе» – то есть просто залила кипятком кружку с молотым кофе. Потом заглянула в хлебницу в поисках хоть какой-нибудь еды.

Вскоре Хульда крадучись спустилась по лестнице, зажимая под мышкой акушерский саквояж, и запрыгнула на велосипед. Прохладный с ночи воздух ласкал ноги, как голодная кошка, выпрашивающая еду. Хульда лихо крутила педали, и ветер приятно обдувал лицо. Она чувствовала, как начинает действовать кофе и в ней пробуждается боевой дух. Она твердо решила, что больше не вернется в «Белую мышь» на Фридрихштадте. Вчера был последний раз. Хульда даже не помнила, как добралась ночью домой. Качнувшись на велосипеде, она пощупала карман пальто и поняла: денег там больше нет. Хульда выругалась. Видимо, она спустила последнюю пятерку на таксомотор.

На Потсдамерштрассе не было ни души. Даже женщины, которые продавали себя прохожим, куда-то подевались. Хульда подумала, что этот час перед рассветом – единственное время, когда Берлин по-настоящему спит.

Вот усталая старушка моет пол в какой-то забегаловке, стулья там стоят на столах вверх ногами. Вот собака, поскуливая, скрывается за углом дома. Хульда ехала и моргала, пытаясь разогнать туман, все еще клочьями стоявший у нее в голове. Нельзя больше прикасаться к этому дьявольскому порошку! Но он чудесным образом помогает забыть все заботы и невзгоды и дарит несколько часов чудесной легкости… И вот к чему это привело! Ребенок Лило решил родиться именно в этот короткий промежуток перед рассветом, и какую бы усталость Хульда ни чувствовала, ей придется сделать все возможное, что чтобы роды были легкими.

«Надеюсь, все пройдет хорошо», – подумала Хульда, прислонив велосипед к стене дома на заднем дворе Бюловштрассе. При малейшем осложнении она обязана вызвать врача. Сегодня среда, со вздохом напомнила себе Хульда, а по средам дежурит доктор Шнайдер. У него гинекологическая практика на Ландсхутерштрассе, и он из тех, кто считает, что акушерки ничем не отличаются от повитух и знахарок и представляют для рожениц опасность. Хульда должна была подчиняться врачу, поскольку в отличие от него не имела высшего медицинского образования и, соответственно, права пользоваться такими инструментами, как, скажем, акушерские щипцы. Однако Хульда предпочитала действовать под свою ответственность и не спешила посылать за врачом. Поэтому они с доктором Шнайдером частенько ссорились: тот обвинял ее в медицинских ошибках и необоснованной самоуверенности. «Если допущу оплошность, – сказала себе Хульда, стиснув зубы, – то потеряю лицензию». Поднимаясь по темной лестнице и слыша крики боли, доносившиеся из квартиры Шмидтов, Хульда была вынуждена признать, что сегодня она не в лучшей форме. Но Лило рассчитывает на нее, и Хульда не может бросить девушку на произвол судьбы. Та будет смущена и разбита появлением незнакомой акушерки и уж тем более – врача.

Дверь была приоткрыта: ее ждали.

– Лило? – позвала Хульда, торопливо входя в квартиру.

– Госпожа Хульда… – раздался слабый голос из спальни. На кровати с несчастным видом и слезами на глазах лежала Лило. Сонный Вольфганг, сидевший рядом, беспомощно держал ее за руку. При виде Хульды у него на лице отразилось облегчение.

– Госпожа Хульда! Слава богу, вы пришли, – сказал он, вставая с краешка кровати. – Я вернулся с работы час назад и нашел свою Лило вот такой! Тогда я быстро разбудил соседскую дочку и послал ее за вами. – Он посмотрел на Хульду и добавил: – При всем уважении выглядите вы не очень.

Хульда отмахнулась от него.

– Просто немного устала. Ничего страшного. – Она села рядом с Лило на смятые простыни. – Ну, дорогая моя, как вы?

Лило взвизгнула, а потом захныкала:

– Снова началось!

Хульда поняла, что у нее схватки, и крепко схватила Лило за плечи.

– Дышите, девочка моя, дышите как можно глубже и попытайтесь расслабиться.

Лило храбро фыркнула и закусила губу, корчась от боли. Потом с облегчением вздохнула и откинулась на подушки.

– Не думаю, что смогу, – прошептала она.

Хульда улыбнулась:

– Все вы сможете. И знаете почему? Потому что должны. Обещаю, уже скоро вы будете баюкать свое маленькое сокровище. – Она оглядела скудно обставленную комнату, и ее взгляд упал на ярко-белую вязаную шапочку. Хульда схватила ее и вложила Лило в руки.

– Во время следующего приступа схваток подумайте о том, что ваш ребенок все ближе и что скоро вы сможете надеть на него эту прекрасную шапочку.