Падаю на колени и принимаюсь тряпкой собирать воду. Повторяю монотонные действия, пока не начинает болеть спина, а пол не становится почти сухим. Мою руки и иду в единственную комнату. Падаю на диван и закрываю глаза.

Он у меня под веками, вновь проступает на самой подкорке. Теперь этот ужас будет мучить меня, пока я не смогу убедиться, что квартира этажом выше пуста.

Откидываю одеяло и вскакиваю на ноги. Это безумие. Просто безумие. Эта женщина спятила, и просто несет чушь.

Я запахиваю халат и как есть босая выхожу на лестничную клетку, которая тускло освещена лампочкой Ильича, преодолеваю лестничный пролет и застываю у нужной двери.

Делаю такой глубокий вдох, что чувствую боль в легких, и стучу. Сначала едва слышно. Потом все громче. И громче. И вот уже колочу в утлое полотно двумя руками, наплевав, что всех перебудила.

– Ника? – дверь открывается резко, и я чуть не проваливаюсь в квартиру. – Здравствуй.

– Что за бред? – бормочу я осипшим голосом, а в голове одно: – “Бежать. Спасаться бегством, или хотя бы ползком”.

Мое тело меня не слушается. Я словно приросла к холодному, грязному полу. Дышу через раз и моргаю. Смотрю на него ухмыляющегося. Нет, он почти не изменился. Не постарел, не полысел. Все тот же Глеб.

– Мать приходила, – не вопрос, утверждение. – Я слышал. Стены тут тонкие. Как ты?

Он издевается? Или совсем поехал? Глеб, что поселился рядом со мной, чтобы однажды вечером спросить, как у меня дела?

– Что тебе от меня надо? – выдавливаю я, тут же зажимаю себе рот ладонями и громко всхлипываю.

– Я тут живу, – пожимает плечами как ни в чем не бывало. – Это ты пришла ко мне. Что тебе от меня нужно, Ника?

Вкрадчивый голос звучит прямо в моей голове.

– Нет, нет, – бормочу как сумасшедшая, ощущая, что он опять забирается мне под кожу. – Мне ничего от тебя не нужно. Ты же обещал тогда, что отпустишь меня. Зачем тебе снимать квартиру в этой дыре?

– Ты уверена, что тебе ничего от меня не нужно? – он переступает порог, делая шаг ко мне. – Я все думал, как ты…

– Я хорошо, – собираю все кусочки храбрости, что имею. Улыбаюсь ему. – Я пришла сказать, что у меня есть парень. Я за него замуж выхожу. И он любому голову за меня оторвет. Так что держись от меня подальше! Слышишь?

Замолкаю, сама не верю в правдоподобность своей сумбурной лжи.

– Парень – это хорошо, – улыбается Глеб так, словно понял, что я ему вру. – Только ты обещала мне кое-что, помнишь? Я вот помню. Все.

Он опять сокращает расстояние между нами на широкий шаг.

– Ты тоже кое-что мне обещал, – пищу я, делая несколько шагов назад. – Обещал отпустить. И вот ты здесь. Мне не нужен ни ты, ни ее сумасшедшие визиты. Просто не начинай, Глеб. Мы оба знаем, что мне больше нечего тебе предложить. Я уже давно взрослая девочка.

– Не оставляй меня, Ника, – его глаза недобро сверкают. – Ты нужна мне сейчас. Развод с твоей матерью дело непростое. Я не говорю тебе бросать твоего парня. Просто поддержи меня в этот момент. Ты же знаешь, какая она бывает. Тем более, ты сама пришла. Значит, хотела меня видеть.

Он пытается преодолеть разделяющее нас спасительное расстояние, но я шарахаюсь от него в сторону.

– Нет, я не хочу, – почти взвизгиваю я. – Ты был большой ошибкой. Но я тогда была маленькой и тупой, чтобы бежать от тебя подальше. И плевать мне на ваш развод! Просто держись от меня подальше! Я уже не та Ника. У тебя не выйдет снова… – осекаюсь на полуслове, потому что слезный ком не дает мне говорить.

– Не выйдет снова что? – насмешливо спрашивает он.

Я знаю все его крючки, все приемы, все эти перевернутые фразы и жалостливые улыбки. Если этот разговор продлится еще хоть пять минут, я сама не замечу, как переступлю порог.

Мажу взглядом по его искушающей улыбке, вижу, как Глеб протягивает ко мне руку, и тут внутри меня словно рвется туго натянутая струна. Я резко разворачиваюсь, нащупываю пальцами некрепко прикрученные перила и несусь вниз, сдирая кожу на стопах о щербатые ступеньки.

Влетаю в свою квартиру, захлопываю дверь, лихорадочно кручу замки. Мне этого мало. Я реву – умираю от беспокойства. Пространство вокруг меня воняет пудрой от «Шанель». Он пах ею, когда приходил ко мне от нее.

Я пячусь, добираюсь до ванной, вхожу туда, закрываю дверь на щеколду, выключаю свет. Забиваюсь в щель между стиралкой и раковиной. Меня трясет так сильно, что мне с огромным трудом удается забрать телефон, который лежит на машинке.

Я открываю контакты, бесцельно кручу ленту вверх-вниз. Мне некому позвонить, просто потому, что я никому не могу рассказать про то, что было между мной и Глебом.

Наконец, выбираю контакт, который записан просто «ОН», открываю его в мессенджере, зажимаю дергающимся пальцем кнопку записи голосового.

– Привет, – блею я. – Я не хотела тебе жаловаться, отвлекать. Ты, наверное, с ней, но мне так страшно. И больше никого нет, кроме тебя. Если я с кем-то не поговорю, то просто сойду с ума. Прости, что дергаю… Я думала, что мне удалось от этого убежать. – Влажный палец соскальзывает с экрана и сообщение уходит диалог с пометкой «не доставлено». – Прости, палец сорвался. Со мной такое постоянно. А еще я несу чушь, когда нервничаю. Знаешь, мне бы так хотелось, чтобы ты был рядом. Это невозможно, я знаю. Если бы так получилось, я бы научилась готовить. Смешно, но я только чай заваривать умею. Но для тебя научилась бы. Не знаю, что ты любишь, кроме созвездий… Ладно, прости. Я замолкаю, не буду больше тебя беспокоить.

Глупая, слабая Ника. Отсылаю голосовые на неправильный номер, который сама же и придумала…

Глава 8. Ваня

– Вас как зовут? – спрашивает мент, а я смотрю, как отрицательно качает головой молодой, но уже помятый жизнью фельдшер.

– Волков Иван Алексеевич, – на автомате говорю я.

– Тут уже всё, – второй мент вырастает, как из-под земли. – Наряд уже едет.

– Вы владелец этого дома?

Мне хочется его ударить. И всех их. Хочется размозжить ему череп об эти самые ступеньки.

– Кем вам приходится погибшая?

Я смотрю на него секунд пять, почти вижу, как раскалывается ментовская башка об отполированный камень. Потом в последний раз смотрю, как синеватое тело загружают в скорую, разворачиваюсь и направляюсь в дом.

– На вопросы следователю отвечу, – бросаю не оборачиваясь, запираю за собой дверь.

В доме холодно. Может, промерзли мокрые шмотки и теперь холодят кожу. А может… Может, я промерз. Нутро мое ледяными крошками покрылось.

Наверное, она хотела бы, чтобы я страдал. Чтобы я почувствовал всю горечь потери. Скорбел, переживал утрату… Что еще принято в таких случаях. Что чувствую я? Только холод.

– Мой маленький, глупенький Бриллиант, – иду по пустому дому, в котором не жил. Приезжал только к ней. – Глупо так. Решила бы меня грохнуть, я бы понял. Я бы понял…

Интересно, было ей холодно? Холоднее, чем мне сейчас? Однажды я умирал. Не до конца, но холода не помню. Хотя, может быть, дело в том, что я умирал не так, как она. Я был не один тогда. А она одна. Без меня. По факту, она всегда была без меня. Даже, когда я был рядом.

Поднимаюсь на второй этаж, сворачиваю в ее комнату. Наверное, я всегда знал, что так будет. Или это сейчас мне кажется так. А она здесь так ничего и не поменяла. Стены так и остались светлыми, то же зеркало, те же занавески дорогущие (дизайнер какой-то присоветовал), покрывало в тон. Ни картинок каких бабских, ни косметики, ни безделушек. Вещи в шкафу только те, которые я привозил. Держал ли я ее? Нет, сама не уходила. Может, прогнать надо было? Жива бы была. Или нет.

Крови много. Она жидкая, разбавленная водой. Вся вытекла из моего Бриллианта. Я смотрю на полную ванну. Ей стоило утопить в ней меня. И жизнь бы ее наладилась. И Вероникина жизнь тоже наладилась бы, наверное. Хотя, пришлось бы ей устроиться на работу. Ну или нашла бы кого-нибудь другого для содержания их с Алисой.

В обуви залезаю в ванну. Холодно, но внутри меня холоднее. Алая вода выплескивается через край, но хуже уже не будет. Когда я в ней запах железа ощущается еще сильнее. Когда я почти умирал, мне тоже в нос забивался этот запах. Запах собственной крови. Откидываю голову на бортик, закрываю глаза.

Сон приходит неожиданно, и такой яркий. Ярче, чем явь.

Она… мать… кричит прямо как тогда. Громко, пронзительно.

– Чтоб ты сдох, тварь! Чтоб ты сдох!!!

Мои руки в крови, а совсем рядом истошно вопит Вероника.

– Ты проклятый ублюдок! Больной проклятый ублюдок!!! Все из-за тебя!

Вероника цепляется за мой локоть.

– Ваня, – глаза напуганы, полны слез. – Тебя посадят!

– Я не хотел… – разжимаю пальцы, роняю нож на паркет. – Я не…

– Чтоб ты сдох… – воет мама. – Чтоб ты сдох, сволочь…

– Мужик, эй! – кто-то трясет меня за плечо. – Мужик!

– М-м? – разлепляю веки, смотрю на людей вокруг меня.

– Ты чё, уснул чё ли? – судя по всему, следак.

– Сознание, наверное, потерял, – вру я.

– А зачем в ванную полез?

– Хотел… – зубы начинают стучать. Промерз до костей.

– Суициднуться следом он хотел, чего не ясного? – подает голос другой. – Вылезай давай, Ромео.

Смех разбирает меня так, что я сгибаюсь пополам. Хохочу, наверное, так, как не смеялся давно. Все это такой, сука, бред! Я как в ебаном тупом фильме, который не кончается и не кончается.

– О-о, – тянет кто-то. – Да у него крыша потекла. В дурку бы его.

– Не надо в дурку, – вылезаю, посмеиваясь, прохожу мимо них. – У меня есть свой психолог. Сейчас переоденусь, поговорим.

Нахожу сухую одежду, иду в душ. Одежду снимаю прямо под струями, и с меня в слив стекают мутно-бордовые стрелы. Если бы я был рядом, это бы случилось? Если бы я приехал, когда она позвонила? Если бы…

– Ты там скоро? – кричит следак. Боится, что я сбегу, или что я утону. В душе.

– Иду, – отзываюсь, а сам разглядываю в зеркале свое отражение. Шепчу себе, усмехаясь: – Чтоб ты сдох, тварь. Больной проклятый ублюдок.

Вопросов у них примерно тысяча. Кто? Что? Где? С кем? Почему?.. По кругу и много раз. Когда меня перестают морально сношать, на улице уже светло.

Воду спустили, кровь осталась только на полу. Я смотрю в одну точку часа пол. Пустота внутри подпирает кадык, давит изнутри на ребра. Я не любил ее. Но она была единственным человеком, кроме Веры, кто действительно (пусть по-своему, пусть не так, как мне было нужно) меня ждал.

Этот дом пахнет Аделиной, девочкой, которая просто была рядом. А теперь ее нет, и дом этот мне тоже не нужен.

Бензина в гараже достаточно, чтобы облить все полы, а кое-где хватило даже на стены. Как в фильмах лью через порог тонкую струйку, по лестнице к самому низу крыльца. Всегда мечтал так сделать. Зажигалка находится в бардачке, как и припрятанная давным-давно пачка сигарет. Не курил уже года три, но сейчас… Хотя бы дымом попробую забить ту пустоту. Подкуриваю, затягиваюсь с таким удовольствием, как будто бы эти годы и не дышал вовсе. Зажигалкой поджигаю бензиновую дорожку, и она пыхает, чуть не опалив мне ресницы. В фильмах такого не показывали.

Огонь быстро заползает в открытую дверь, растекается по полу, поднимается по лестнице. Хорошо, что вокруг ни души. Никто не помешает этому месту сгореть дотла.

Сажусь в машину, пока не провонялся гарью. И еду в единственное место, где мне тихо. Еду к своему психологу (хоть она и не знает об этом присвоенном статусе).

Глава 9. Ника

Я парой движений вытираю стол, сую в держатель новую стопку вечно заканчивающихся салфеток, разворачиваюсь на мягких, пружинящих пятках кроссовок. Зал полон и улизнуть в туалет, чтобы хоть как-то накраситься не выйдет. Мне нервозно вообще без косметики на лице. Чувствую себя беззащитной.