В голове всё ещё крутились, наверное, раз сотый, слова матери, услышанные вчера. Во всяком случае, теперь многое становилось понятным. Я слышал поговорку у караванщиков: «Я не вижу солнца надо мной». Это значит, что в жизнь пришла песчаная буря, которая может похоронить под собой, насыпав сверху целый холм песка.

Мама постоянно повторяет, что стоит только подождать, когда я подрасту, – мы скопим денег и уедем. Теперь я хотя бы понимаю, куда она хочет уехать. Не знаю, может, она и не зря ходит, невзирая на мои протесты, на Чёрную гору за травами. Ведь ей удаётся утаивать от Кардо свои находки и копить их. Она стиснула зубы и терпит унижения и лишения. Но мне и раньше было тяжело сдерживаться, вчерашний камень в мешочке не даст забыть о желании проломить голову этому Вирглу. А теперь, когда я знаю, что отец был убит? Теперь, когда я каждый день буду видеть убийцу и его сына?

«Терпи, ещё год-два – и мы уедем от этих ублюдков», – строго сказал я себе и представил, как меня окружают прихлебатели Виргла и обливают помоями. И честно признался себе, что сорвусь. А ведь это одна из любимых шуток Скирто. Мне мало просто терпеть ради того, чтобы уехать в Арройо. Отец всю жизнь хотел увезти нас оттуда, ради этого он прорвался на десятую звезду Возвышения, совершил чудо, перейдя на следующий этап Воина.

Я вытащил из мешочка тот странный камень, который стал свидетелем моего унижения, и сжал его в кулаке. Мне тоже нужна цель. Что-то, ради чего я буду покорно терпеть и стискивать зубы, а не приду однажды в хижину Виргла ночью и не проломлю ему голову.

Мама рискует жизнью, бродя в одиночку в туннелях Чёрной горы, но, найдя дорогое растение, говорит себе: «Всё это не зря!» А я? Полью свою норму общинного огорода, вечером накормлю маму похлёбкой из мяса, добытого не мной, и скажу себе эти же слова? Смешно…

Деньги? Ещё смешнее. Откуда их возьмёт ребёнок, который целый день занят поливкой или поиском камней в руинах Древних?

Сила? Зимой меня не пустили на тренировочную площадку, когда я вошёл в возраст, с которого и начинают Возвышение, а учитель Орикол окинул взглядом и отвернулся. А я ведь знаю, что учат всех! Мама, которая, оказывается, была беспризорницей, это правило наглядно подтверждает.

Кардо нарушает ещё один закон Пустошей. Или нет такого закона? Не знаю. В любом случае стать сильным можно и самому. Я не раз слышал, как Орикол вопит о тупых свиньях, которые должны выучить всего одно наставление, но не могут даже прочитать его полностью. Пусть мой отец тоже не мог прорваться к десятой звезде долгие годы, но, найдя свою ошибку, проявил огромный талант. А значит, у меня в этой деревне есть больше шансов, чем у остальных! Мне нужно достать наставление! Мне нужно покончить с моим бессилием!

Об этом я и сказал вечером маме.

– Тебя не пускают на тренировки? Почему ты молчал? – Она нахмурилась.

– У тебя есть наставление по Закалке меридианов? – терпеливо повторил я вопрос, не видя смысла говорить одно и то же.

Но она, смотря куда-то сквозь меня, словно не видя, продолжала в неверии повторять:

– Как так? Как он посмел? Да мы с помоек приходили на тренировки!

Эти слова только подтвердили мои догадки. Я вздохнул, сжимая кулаки:

– Мама! О чем ты думаешь? Он убил отца, разорил нас, вся деревня живёт впроголодь, отдавая всё добытое в пустоши ему. Что ему один пацан?

– Да-да! – Мама встряхнула головой, разметав, как я любил, по плечам свои красивые светлые волосы, словно отгоняя приставучую мысль, как муху. – Ты прав. Он многое посмел. Вот только насчёт голода и того, что отдают всё, ты ошибаешься. Мой намётанный глаз не обманешь. С каждым днём и охотники, и собиратели утаивают всё больше добычи. Чем больше Кардо бесится на утренней раздаче заданий, требуя повысить нормы, тем сильнее они падают. Люди отлынивают везде, где могут. Люди устали, Леград.

Услышав это, я радостно оскалился:

– Так, может, найдётся тот, кто свернёт ему шею?

– Я не рассчитываю на такую удачу. Если бы в деревне были равные ему, за этим бы дело не стало. Но! Я сильнее всех мужчин деревни! И даже я не решаюсь напасть на него. Я слабее на звезду и я не охотник, и тем более не боец. Ничем хорошим это не кончится, – вздохнула мама.

– Жаль. – Я усмехнулся своим наивным желаниям. – Но что с наставлением?

– Нам оно давно без надобности, мы знали его почти наизусть. Я могла бы написать тебе его, но нужно будет найти хорошую бумагу, чтобы не расползлась через месяц. Да и никто не застрахован от ошибок и неверного понимания, которое въелось в память, а художник из меня никакой. – Мама поморщилась, что-то обдумывая. – Поступим проще. Вообще странная, даже глупая ситуация. Ладно на тренировки не пускают. Это у меня, сироты, не умеющей читать, не было выхода. Но у тебя есть я. В деревне в каждом втором доме есть наставление! Неужели он думает, что ты не найдёшь у кого взять книгу?

– Точно! – Я понял её. – Она есть у Рата! Можно попросить прочитать!

– Не стоит, – возразила мама. – Я хочу, чтобы у тебя была своя. Утром, перед тем как уйти на сбор, я дам тебе пучок травы. Найдёшь дядю Ди, пока он не отправился в пустошь, улучишь момент, когда никто не смотрит, и отдашь ему. У него попросишь бурдюк вина. Его отнесёшь Ориколу и попросишь наставление. Будь вежлив с ним. За вино дяди Ди он тебе с радостью отдаст книгу. Но сделать это нужно в середине дня.

– Почему именно так? – уточнил я, стараясь во всём разобраться. – И почему вежлив?

– Ах! – засмеялась мама и щёлкнула меня по кончику носа. – Утром ему всё равно, что налито в стакане, лишь бы полечить больную голову, а вечером он будет пить даже мочу, если она хмельная. И зачем грубить человеку, который не сделал тебе ничего плохого? И к которому придётся обращаться за советом?

И вот после обеда я сидел в сарае возле тренировочной площадки и всматривался в щель между камнями, из которой высыпалась глиняная замазка. Это центральная площадь деревни, где происходят все важные события: экзамены, принятие в новики, посвящение в охотники, повседневные тренировки решивших возвыситься. Она отделена от домов невысокой прямоугольной оградой из камня и глины. Её отличие от большинства подобных оград в деревне – это сделанные из дерева широкие калитки, почти ворота. По одной на каждую сторону площади. Такие же не плетенные из тростника двери можно увидеть только в доме главы деревни. Есть слишком много других вещей, на которые можно потратить дорогое дерево с большим толком.

Мне нужно выбрать момент и проскочить через двое ворот, миновав открытое всем взглядам пространство – так, чтобы никто не заметил, что я вошёл в дом учителя Орикола. К сожалению, с другой стороны деревни это сделать ещё сложнее, там дома вождя, его семьи, уважаемых охотников, но не дяди Ди, к слову. Даже если я просто войду в ту часть деревни, проблем не избежать.

Никого не вижу, похоже, что пора. И я быстрым шагом, крепко придерживая под старой рубахой бурдюк, пересёк площадку и скользнул за травяную циновку, повешенную на входе.

Пока я пытался привыкнуть к ужасающему запаху немытого тела, перегара и стухшей еды, которым меня встретил дом деревенского учителя, раздался раздражённый рык:

– Кого там вонючие дарсы принесли?!

– Не кричите, уважаемый Орикол, – попросил я, делая шаг вглубь и надеясь, что меня не стошнит.

– Вот это да! «Уважаемый»! Да меня так не называли уже, наверное… Да ни гарха меня никогда здесь так не называли! Кто там такой умный и вежливый припёрся? – В темноте загремело, что-то упало, и в полумрак возле циновки вышел Орикол. – Ты кто такой, молокосос?

Орикол был жутко грязен и давно не мыт. После его появления вонь стала так сильна, что буквально резала глаза. Он бы хоть циновки скатал, чтобы ветерок не только избавлял от жары, но и проветривал дом. Но учителю, похоже, было всё равно – он к этому привык. Одет он сегодня был в широкие кожаные штаны и дорогую выбеленную тонкотканую рубаху с длинным рукавом. Когда-то дорогую. Сейчас она была черна от въевшейся пыли и покрыта пятнами пролитого на неё вина. А ещё Орикол был бос, как последний бедняк нашей деревни. Ведь даже я, главный оборванец среди мальчишек, ходил в мокасинах. Давно не бритый и не стриженный, с сальными чёрными волосами, в которых добавилось седины, учитель слабо напоминал того человека, которого я когда-то впервые увидел у костра в центре деревни.

– Я Леград. – Не видя понимания в мутных глазах успевшего опохмелиться учителя, уточнил: – Сын Эри и Римило.

– А? А! Ага. Помню. – Орикол задрал голову и стал чесать обеими руками шею под короткой неряшливой бородкой. – Чего тебе нужно от меня, мелкий?

– Я прошу вас выдать мне наставление о Закалке меридианов. – Не дождавшись ни звука от деревенского учителя по Возвышению, продолжил: – Моя десятая зима уже наступила, вы должны меня учить.

Конечно, мама советовала не искать проблем, но злость на всех в деревне, а на него в особенности, жгла язык.

– Кардо дружески посоветовал мне не учить тебя. – Орикол пожал широкими плечами.

Он, к слову, был удивительно могуч телом. Казалось бы, пьёт каждый день и не выходит из своего дома неделями, а по-прежнему перевит мышцами, как и тогда, когда мы приехали сюда.

– Твой отец был невероятен и достоин моего уважения. Но этого мало, чтобы искать на свою голову неприятности, пуская тебя на занятия. – Деревенский учитель помолчал, а затем продолжил, грязными пальцами расчёсывая бороду непонятного в этом полумраке цвета: – Вот твоя мать хороша, почему она не пришла ко мне просить за тебя?

Я рявкнул:

– Ах ты!

А затем буквально зажал себе рот, сдерживая все те ругательства, что лезли из меня после этих гнусных слов. Заставил себя глубоко дышать, невзирая на вонь, что царила вокруг, чтобы успокоиться и не броситься на этого грязного алкаша.

– Га-га! – противно заржал, словно мул из обоза, Орикол. – Вот я из «уважаемого» снова превратился в простого «ты». Это мне знакомо, это мне привычно. Вали отсюда, щенок.

– Я ведь не прошусь в ученики, а хочу получить лишь одну книгу. Зачем уважаемый, – я выдавил это слово из себя, представляя, как сжимаю грязное горло учителя, – мечтает о несбыточном?

Орикол показал зубы в оскале:

– Какой дерзкий щенок. И что же, по-твоему, для меня сбудется?

Теперь оскалился я и, вытащив из-под рубахи бурдюк, чуть встряхнул его, чтобы он булькнул.

– Прошу, возьмите.

– Щенок учится огрызаться! – Орикол плюнул на пол, который от этого не стал грязнее. – Исчезни с моих глаз, пока я не отбил тебе зад, выкидывая из моего дома.

Но я не сдвинулся с места:

– Это вино охотника Ди.

– Ух ты! – Орикол снова почесал шею, а затем в раздражении дёрнул короткую бороду. – Сам бы ты не додумался до этого. Но вряд ли Эри советовала тебе мне хамить.

Я вновь сдержал рвущиеся изнутри слова. Не сейчас, когда всё висит на волоске. Продолжил слушать.

– Да, искушение велико. Хорошо, щенок, давай его сюда.

– Книгу! – Я быстро спрятал бурдюк под рубаху и отступил к циновке, готовый выскочить наружу.

– Щенок умеет думать? – Орикол улыбнулся так, что мне захотелось самому плюнуть, и развернулся. – Сейчас. Лови!

Хотя к темноте вокруг я уже привык и движение алкаша видел, но среагировать не успел – мне в грудь врезался небольшой предмет. Бросив короткий взгляд на поднятую вещь, спрятал её за пояс и протянул бурдюк:

– Спасибо, уважаемый.

Орикол, уже успевший за эти мгновения найти грубый стакан красного обжига, до этого валявшийся на полу, сейчас с сомнением его разглядывал.

– Ой! – сморщился он. – От твоего именования у меня сводит скулы, столько в нём яда. Будь проще, пацан, я просто немного развлёкся. Говорю же, я уважал твоего отца.

Я уже осматривал улицу, щурясь на яркий свет в щели циновки, но промолчать не мог, слишком часто я сдерживал себя в последние вдохи:

– И оскорбляешь мать.

– Ты видишь второе дно в простых словах! – Орикол рассмеялся. – Я говорил, что она хороша с восемью звёздами.