3.

– О, очнулся наконец! – услышал я скрипучий голос. Кому он мог принадлежать?

Я открыл глаза и пригляделся к знакомой трещине в штукатурке на потолке. За время моего отсутствия она не изменилась. Затем обнаружил не менее знакомую лампочку, подвешенную на довольно убогого вида проводе. А вот жужжание пищи о сковороду было в диковинку.

Я повернул раскалывающуюся голову в сторону странного звука. Передо мной стоял некто, кого я видел впервые – человек, одетый в какой-то горчичный грубо связанный свитер. На голове у него распласталась соломенная шевелюра, с которой медленно сползала желтая краска. Этот незнакомец в одной руке держал сковороду, на которой стрекотала еда, а другой то и дело хватался за зубочистку, которую сжимал в зубах.

И все-таки я ошибся, приняв человека за незнакомца.

Я его вспомнил. Мы учились в одной группе на медицинском. Не нужно было обладать особой наблюдательностью, чтобы понять – человек он беспутный и бестолковый. Парень отчислился на 3 курсе, с намерением начать все с чистого листа и достичь больших успехов в жизни. Я уже некоторое время вёл практику, а он так и остался вечным студентом.

– Меня типа из дома выставили. Теперь буду жить здесь. – поставил он меня перед фактом и пожевал кончик зубочистки. Та выпала изо рта, со звонким треском шмякнулась о кафельный пол и, медленно крутясь, закатилась под духовку.

Мы молча наблюдали, не зная, что ещё делать людям в подобной ситуации.

– Я вызвал врача, когда обнаружил тебя, лежащего полумертвым на кухне. Скажи спасибо, что модная привычка не запирать двери на ключ спасла тебе жизнь. Затем выхаживал несколько дней и за это время выгреб хлам из дома. Так что ты мне типа обязан по гроб и не станешь возражать, если я тут поживу какое-то время.

Я молча посмотрел на него. Вероятно, как и всегда мое лицо ничего не выражало.

– Вот и славно. – обрадовался он моему безмолвному согласию и выплюнул что-то вроде: «хлопочу, как какая-то баба, тьфу», но кажется без особого недовольства.

Так бывший одногруппник обосновался у меня в доме. Новый сосед не особо мешал моему существованию, и, вроде как, он даже зарекся поставить меня на ноги. Но несмотря на все его старания, все, на что я был способен, – ничком лежать на кровати и время от времени переворачиваться на другой бок. Возможно все потому, что он так и не доучился на врача?

Тем не менее три года проведенные в медицинском вузе не прошли даром. Убежденный в том, что изучил все тонкости человеческой психологии и знает все о человеческом организме, сожитель строил грандиозные теории о состоянии малоподвижности соседа. Он считал, что я не то подвержен какой-то жуткой хвори, не то пребываю в состоянии глубочайшей хандры из-за неудавшейся жизни и, так и не решив, какое из этих предположений истинное – попеременно лечил меня то от одного, то от другого.

На деле все было куда проще.

Я не мог передвигаться из-за того, что был сплошь покрыт корой и опутан ветвями, которые подобно путам, приковали тело к постели. В таком состоянии, разумеется, я не то, что встать – пошевелиться не мог! Сразу можно сделать вывод о компетентности сожителя в вопросах медицины, но я не стремился его разубедить…

***

Древесные отростки недолго просуществовали после пробуждения. Я сразу почувствовал, что жизнь в них угасла окончательно. Постепенно хватка цепких пут слабела, некогда крепкие и пышущие свежестью ветви засыхали и падали с ломаным кряхтением на пол, кора лопалась и отслаивалась, оголяя заиндевевшую кожу. Без панциря я чувствовал себя уязвимым, но и одновременно свободным от малоприятных уз. Единственно ценный мне лист обрел новую жизнь и мне незачем было держать не себе остатки чего-то инородного и абсолютно чужого.

Так что к осени я смог освободиться настолько, что уже спокойно перемещался в пределах квартиры. Я по-прежнему таскал за собой шлейф из веток и лиан и практически целиком был облеплен слоем грубоватой на ощупь листвы. Вместе с сородичами за окном листва пожелтела, пожухла и начала постепенно опадать, вызывая у меня приступы жуткой чесотки.

Сосед решил, что я завшивел, и заставил помыться средством от блох. Дважды. Хоть на упаковке была нарисована довольная жизнью собака, я все равно сделал, как он сказал. Я не стал более доволен жизнью, и чесаться не перестал, и чесался до тех пор, пока последний лист не оторвался, осыпав меня напоследок сварливым трепыханием. Но я его не понял – я разучился понимать язык листьев.

***

Сосед считал своей обязанностью уведомлять меня о том, чем я ему еще обязан.

– Ещё скажи спасибо за то, что не побрезговал вымыть холодильник. Видел бы ты ту кладезь плесени, что мне открылась за дверцей. – он театрально передернулся, имитируя отвращение. – Думал легче выбросить этот… – он махнул головой на гудящий белый шкаф, – …вместе с содержимым и купить тебе новый, чем отмывать.

Я слушал его внимательно, но почему-то не отправлял очередной подвиг в копилку неоплатного долга. Вероятно, потому что знал – при любой удобной возможности сосед съедет, и не пытался привязаться к нему.

Я не видел особой разницы между ним и листьями, которые существовали за мой счет…

***

К середине осени пол был сплошь усеян съежившимися комочками, которые еще недавно благодаря моему телу источали свежесть и силу. Теперь же они являли собой довольно жалкое зрелище – круглосуточно ныли, просились обратно и всячески давили на жалость. Я отказывался понимать их язык и лишь сгреб в кучу в конце коридора, чтобы не шаркали под ногами и так же, как вместе появились, так же вместе и ушли.

Там они полежали еще немного, засохли и исчезли в один из пасмурных однотипных дней.

Вновь я остался наедине с незнакомцем, что смотрел на меня из зеркала с полным безразличием…

***

В отличие от незнакомца в зеркале, сосед не смотрел на меня с таким откровенно-пренебрежительным безразличием. В каком-то смысле я был ему даже интересен.

Я был довольно забавным представителем человеческого рода – не только не испустил дух от его своеобразного лечения, но и смог встать на ноги. Казалось бы, сосед имел полное право собой гордиться: «Медицина!» – восклицал он, подняв палец кверху, словно хотел поведать о новой трещине в потолке. Однако, стоило мне замереть на месте, чтобы посмотреть, как отваливается очередной лист, как он с глубокофилосовским «М-да, дела…» почесывал затылок. Он так и не понял от чего, собственно говоря, лечил меня, и это ставило его в тупик.

Поначалу, как я только поднялся на ноги, сосед наблюдал за мной с опасливой настороженностью, словно боялся, что я могу вышвырнуть его на улицу как бездомную шавку. Он вообще, судя по всему, был о себе не очень высокого мнения и не стал бы противиться подобному решению.

Я по-прежнему не понимал, что бывший однокурсник делает в моей квартире, но не интересовался этим вопросом и оставил все как есть…

***

Сосед зарабатывал тем, что писал статьи в какую то газету. А я был видимо его единственным источником вдохновения. Некоторое время его статьи пользовались популярностью. Вероятно, я казался в глазах читателей чудаком. А, может, чудаком в глазах читателей казался сам автор…

***

Я оправился достаточно, чтобы пойти на работу. Коллеги поздравляли меня с выздоровлением от затяжной болезни, и, с чувством выполненного долга, спешили разойтись по делам.

Мне выделили личный кабинет с приятного персикового оттенка обоями, кушеткой со слегка потрепанной ни то голубой, ни то зеленой, ни то серой обивкой, письменным столом, стулом, раковиной, шкафом, с окном с видом на замечательную кирпичную стену, с подоконником, на котором стоял стеклянный сувенир, оставшийся от прежнего владельца и компьютером, который зависал и отказывался от дальнейшего сотрудничества, если в течение часа не слышал похвалы в свой адрес.

А еще там была дверь.

С периодичностью примерно раз в полчаса в ней исчезал пациент и тотчас же появлялся новый. Новый пациент одаривал меня вопросительным: «можно?» и, в зависимости от реакции, либо исчезал, чтобы через несколько минут повторить алгоритм, либо устремлялся к стулу. С минуту он размещался на стуле, как пристраивается на ветвях куста воробушек, и, устроившись поудобнее, направлял на меня выжидательный взор.

А далее все развивалось по одному из стандартных сценариев, которые я за продолжительную карьеру выучил наизусть.

Я был великолепным врачом. По крайней мере все без исключения так говорили. Называли меня чутким и исполнительным, хотя никогда мне не приходилось проявлять участливость в адрес безликих созданий.

Единственное, чем я выделялся среди прочих врачей, так это способностью подолгу внимательно вслушиваться в жалобы пациентов и кропотливо анализировать их речь. Мне были неведомы чувства и страхи людей, а значит я мог слушать о чужих страданиях сколько угодно и не сравнивать с собственным опытом, что неизменно завело бы в тупик. И из скупой холодной логики, и из хитросплетенных животрепещущих рассказов я мог вырвать самую суть и, отбросив хлам ненужных слов, разбираться со вполне конкретной проблемой.

За такую способность меня прозвали волшебником.

Большинство пациентов приходили не с болезнями. Были и те, кого действительно нужно было лечить, но чаще пациенты приходили ко мне с вполне четким желанием получить подтверждение несуществующего диагноза или, напротив, убедиться в его отсутствии. Получив желаемое, они рассыпались в благодарностях и, если их лица и мелькали передо мной еще несколько раз, то все равно это длилось недолго.

Другие действительно болели. Они разительно отличались от первого типа пациентов, и я старался им помочь чем мог. Я получал удовлетворение от того, что выполнял обязанности, за которые получал соизмеримую плату.

И лишь одно объединяло и больных, и здоровых – им нужен был врач.

Не я.

Не будь на мне очков и внушительного белого халата, они бы не стали просить у меня помощи. Стань я обычным человеком – они бы тотчас же потеряли интерес.

И, если бы я сказал, что еще недавно был сплошь усеян листьями и мог превратиться в дерево, любой из них счел бы это шуткой…

***

– Скажи я тебе жизни спас!? – сказал мне как-то сосед, когда в очень нетрезвом состоянии вернулся с вечеринки. В его голосе сквозили не то отчаяние, не то мольба.

– Ты спас мне жизнь. – выполнил я его просьбу и безучастно отправил в рот кусок пережаренной курицы, которую он приготовил по случаю праздника.

– То-то… – удовлетворенно шмыгнул он носом и принялся с упоением доедать остатки ужина.

Часы пробили двенадцать…